Летом 1922 года детский библиотекарь Рут Эпперсон Кеннел (Ruth Epperson Kennell) уехала из Нью-Йорка в глухой уголок Сибири. Она отправилась туда вместе с мужем Фрэнком и еще 132 «первопроходцами». В Сибири они стали членами индустриальной колонии Кузбасс, как называли утопическую коммуну в угледобывающем городе Кемерово. Основал ее «Большой Билл» Хейвуд, ставший лидером организации «Индустриальные рабочие мира». В США он был обвинен в шпионаже, освобожден под залог на время подачи апелляции и бежал в советскую Россию. Хейвуд и сотни других иностранцев с энтузиазмом создавали индустриальные и сельскохозяйственные коммуны, стремясь помочь «новой России». Кеннел рассказывала, что кузбасские первопроходцы, воссоздавшие американские поселения дикого Запада и участвовавшие в промышленном развитии нового региона, строили не новую Атлантиду, а «новую Пенсильванию».
Подписав двухгодичный контракт с Обществом технической помощи советской России и отказавшись от удобств американского среднего класса, Кеннел приняла решение, которое в те времена было удивительно популярно. Статья пролетарского барда Майка Голда (Mike Gold) в радикальном издании Liberator под названием «Нужны первопроходцы для Сибири» (Wanted: Pioneers for Siberia) стала той искрой, которая направила жизнь Кеннелов в совершенно новое русло. Голд писал о прелестях массового исхода, участники которого стремились не только уехать из США: эти первопроходцы хотели принять участие в строительстве чего-то нового. В первую очередь это относилось к американским женщинам, которые в то время получили право голоса, но в остальном в их жизни ничто реально не изменилось. Апеллируя к «молодым интеллектуалам, которые не сбежали в уличные парижские кафе, чтобы смаковать там коктейли в знак благородного протеста против американского пуританства», Голд в своей статье убедил Кеннелов собрать пожитки и отправиться в Россию, оставив полуторагодовалого сына на попечение бабушки.
В первые годы в Россию добровольно ехали в основном мужчины, а не женщины. А те женщины, которые туда отправлялись, просто сопровождали своих мужей. Однако Кеннел поехала в эту страну не как иждивенка и домохозяйка, а как рабочая. В Кузбасс ее влекло то обстоятельство, что она сможет избежать, как говорил Ленин, монотонного домашнего труда и будет жить в коллективе.
Оказалось, что Кеннел также мечтала о свободе от буржуазной морали. Ее все больше привлекал инженер из Нью-Йорка, с которым она познакомилась в конторе колонии. Когда муж Рут уехал из-за спора между «Индустриальными рабочими мира» и коммунистами, она почувствовала облегчение, а не сожаление. Кеннел писала в популярном сатирическом журнале American Mercury: «Весной 1925 года распалось не одно супружеское партнерство, обычно по инициативе жен. В сибирской колонии женщины нашли ту свободу, о которой мечтали их души».
Кеннел была одной из сотен американских женщин, которые обратили свои взоры на революционную Россию, пытаясь найти новый образ жизни. Перед большевистской революцией суфражистки, работницы благотворительных учреждений, сторонницы тюремных реформ, разоблачительницы социальных язв и прочие «новые женщины», озабоченные проблемами социальной справедливости, вступили в ряды борцов за «русскую свободу». Многие считали исключительно важными свои усилия по освобождению «темной России». Царский режим они давно уже считали «мрачным двойником» США (у него была такая же «неустойчивая» граница и традиция крепостничества, отмененного почти в то же время, когда в Америке положили конец рабству). Он казался им олицетворением многовековой системы, в которой немногочисленные богачи жестоко эксплуатируют обездоленные массы. Лилиан Уолд (Lillian Wald) и другие работницы поселений с восхищением писали о «нежных» революционных женщинах в России, чья ненависть к несправедливости заставила их взять в руки оружие и выступить против власти. «Новые женщины» в США одобрительно относились к советским попыткам обобществить работу по дому за счет создания общественных прачечных, столовых и яслей. Они восхваляли новый идеал «товарищеской любви». А еще они положительно отзывались о законах, предоставивших женщинам право голоса, легализовавших аборты, упростивших процедуру развода и требовавших равной оплаты труда.
К концу 1920-х годов сотни «американских девушек» из числа работниц благотворительных организаций, журналисток, учителей, художниц и искательниц приключений «хлынули в красную столицу», чтобы стать свидетелями «новой жизни» и принять в ней активное участие. Прославленная танцовщица Айседора Дункан приехала в Москву в 1921 году, чтобы открыть танцевальную школу. Она очень хотела увидеть, есть ли «в мире страна, которая больше ценит душевное и физическое здоровье своих детей, чем торгашеский дух». Фотограф Маргарет Бурк-Уайт (Margaret Bourke-White) в 1930 году совершила свою первую поездку в Советский Союз, полная решимости запечатлеть промышленные успехи России. Она заявила: «В России происходит многое, причем происходит с головокружительной скоростью… Усилия 150 миллионов человек колоссальны и беспрецедентны в истории». А в 1932 году в Москву приехали 22 афроамериканки и афроамериканца, в том числе, знаменитые деятели Гарлемского ренессанса, такие как Дороти Уэст (Dorothy West) и Лэнгстон Хьюз (Langston Hughes), чтобы сыграть в фильме, показывающем «первую подлинную картину негритянской жизни (в Америке)». Картину так и не сняли, но большинство членов этой группы нашли в Советском Союзе много того, чем они искренне восхищались. Некоторые даже остались там жить.
Почему это восхищение революционной Россией, особенно среди женщин, было забыто? Отчасти ответ заключается в том, что для многих «советская мечта» превратилась в кошмар, в том числе для тех незадачливых американцев, которые пытались наладить там свою жизнь. Они с неоправданным оптимизмом (а иногда и просто случайно) отказывались от американского гражданства, а потом обнаруживали, что очутились в западне. Кого-то отправили в лагеря ГУЛАГа, кто-то умер, и почти все оставшиеся в России утратили тот идеализм, который привлек их туда. Многие прожили там несколько лет или месяцев, то есть, вполне достаточно, чтобы ощутить себя более чем туристами, но слишком мало, чтобы почувствовать, что их судьба связана с СССР. Во многих случаях эти люди считали возможным оправдывать насилие, репрессии и паранойю, полагая, что это временное и необходимое явление на пути строительства истинного социализма.
Но к концу 1930-х годов оправдывать все это было уже очень трудно, а когда началась холодная война, то и вообще невозможно. Сегодня «новая холодная война» стала той призмой, через которую мы можем взглянуть на русскую главу в истории американского феминизма. В политическом смысле история «американских девушек в красной России» не стала полезным прошлым для феминистского движения, которое всегда находилось в осаде. Кеннел сохранила верность Советскому Союзу вплоть до своей смерти в 1977 году; но это не является основанием для того, чтобы восхищаться ею. Вместе с тем, эта глава на самом деле полезна в том смысле, что она позволяет нам понять нечто новое о человеческих желаниях и ошибках, об упорно сохраняющемся неравенстве между мужчинами и женщинами, а также о вере в то, что лучший мир возможен.
Русская глава в истории американского феминизма напоминает нам, что борьба женщин за равновесие между материнством, домашними обязанностями и общественно полезным трудом, их стремление к самореализации и к равноправным романтическим отношениям, а также их надежды на построение более справедливого общества имеют долгую и богатую историю. Сегодня, когда политиков правого толка и бизнесменов в Россию влечет эгоистичная жажда наживы и ее грубая демонстрация силы, следует вспомнить, что в прежние времена эта страна привлекала людей совсем другими идеями и делами.
Джулия Микенберг — доцент Техасского университета в Остине, занимающаяся американскими исследованиями. Ее новая книга называется «Американские девушки в красной России: погоня за советской мечтой» (American Girls in Red Russia: Chasing the Soviet Dream).
