Отменяя премьеру, полностью распроданную на все четыре представления вперед, директор Большого театра Владимир Урин понимал, что будет скандал. Такого здесь не было несколько десятилетий.
Постановка «Нуреева», которая делалась с января ускоренными темпами по просьбе самого театра, могла иметь несовершенства, но опытный зритель знает, что с ними выходит почти любой спектакль и только после нескольких представлений он набирает форму. Участники и немногочисленные зрители последнего из прогонов говорят, что он прошел прекрасно. Но даже при некотором количестве шероховатостей можно было найти более мягкий выход из положения — объявить спектакль предпремьерой и сообщить, что он будет дорабатываться.
Опытный директор выбирал между двумя разновидностями скандала — тем, который сейчас сопровождает отмену премьеры, и тем, который случился бы, если бы она состоялась и на Исторической сцене показали историю любви танцора-гея, сбежавшего из СССР, поставленную режиссером, к которому только что приходили следователи. Разумеется, директор думал и о театре, и о собственной карьере, и даже о судьбе спектакля.
Знание правой руки
Производственная драма, где пожилой директор-ретроград борется с молодым прогрессивным художником, — упрощенное толкование произошедшего. Урин заинтересован и в том, чтобы спектакль вышел (он даже торопил его создателей), и в том, чтобы у Большого была возможность ставить современные спектакли, как он это делает уже много лет. Представление о Большом театре как о музее, где до сих пор показывают то самое «Лебединое озеро», которое все видели по телевизору в день ГКЧП, давно не соответствует никакой реальности. К постановке опер и балетов в Большом много лет привлекают современно мыслящих режиссеров, и зимой здесь прошла британская франшиза оперы Бриттена «Билли Бадд», где юный матрос восторженно обожает капитана, а старшина любит матроса, но сживает его со свету, отказываясь принять собственное чувство, и на сцене нет ни одной женщины. Ставишь 18+, и все дела с законом.
Постановка Серебренникова, судя по отзывам видевших, яркая и задорная, но не скандальная для тех, кто знает реальный, а не вымышленный Большой. Даже «голый» Нуреев на просочившемся в сеть видео репетиции — на самом деле танцор в плавках телесного цвета. Точно так же — в искусственном топлес — с 1990-х цыганки поют свой хор в «Травиате» в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко, а у признанного учителя современного русского и мирового театра Анатолия Васильева с тех же 1990-х на словах «но мне порукой ваша честь» с Татьяны соскальзывало платье, а под ним ничего. Это не мешало ему получать все возможные российские награды и собственный театр на Сретенке. Да и главный придворный дирижер Валерий Гергиев с самого начала выпускает одну за другой новые прочтения опер и балетов. Тем не менее Урин счел, что в интересах всех отменить сейчас спектакль «Нуреев».
Урину указали на вопиющую несовместимость двух сюжетов, касающихся Серебренникова, да он и сам не мог ее не замечать. Завершающая сезон премьера на Исторической сцене Большого театра вызывающе противоречит исходящему из влиятельных государственных сфер нарративу о том, что Серебренников — сомнительный экспериментатор, реализующий свои болезненные фантазии за бюджетные деньги, которые вдобавок где-то там у него еще и пропадают.
Этот тип повествования старается совершенно неосновательно сместить Серебренникова куда-то в сторону акциониста Павленского и Pussy Riot. Ведь большинство знает его только по имени — в театр, хоть он и полон, как и в церковь, у нас ходят хорошо если три процента населения, и неизвестное в личном опыте, лишенное необходимого сравнительного материала имя можно наполнить чем угодно, как про любого чиновника сказать «коррупционер», а про любого дипломата — «шпион».
Если это сомнительный экспериментатор, что он делает в Большом, да еще во второй раз (в прошлом году вышел его балет «Герой нашего времени» с тем же композитором Демуцким), да еще на главной сцене в прайм-тайм? Большой театр — бывшее место партийных съездов, с его императорской ложей, куда водят почетных иностранных гостей, — продолжает восприниматься чуть ли не как филиал Кремля за стенами — как кремль русской культуры. Кто допустил? Кто недоглядел?
Урин чувствовал опасность такой ситуации в том числе для себя лично. Останавливая спектакль, он мог убеждать себя, что делает лучше и самому Серебренникову: возможный скандал после шумной премьеры мог бы навредить оказавшемуся в непростой ситуации режиссеру, подстегнуть его гонителей из числа культурных фундаменталистов.
В действительности происходит обратное: в момент преследования Серебренникова выход премьеры в Большом выглядел бы как подтверждение его режиссерского статуса, охлаждающее пыл даже самых рьяных обличителей. А вот бесцеремонная отмена премьеры дает им ободряющий сигнал: вот как с ним, оказывается, можно.
Но поскольку само преследование инициировано государственными следователями и поддержано близкими к государству хранителями нравов, риски, связанные с премьерой, в руководстве театра сочли превосходящими риски, связанные с его отменой. Не может наше государство одной рукой давить, а другой поддерживать, вот оно поддерживающую руку и убрало.
Слава борца
В процессе убирания руки произошел знаменательный случай конкуренции за право быть источником запрета. После того как Урин взял на себя эту тягостную обязанность, ТАСС выпустил новость со ссылкой на анонимный источник в Министерстве культуры, что показ балета перенесен по личному распоряжению Мединского. Позднее агентство скорректировало заголовок новости: теперь она о том, что Мединский поддержал перенос.
ТАСС не публикует новостей без их согласования с соответствующим ведомством, даже если источник анонимен. Случайное появление новости о прямом распоряжении Мединского практически исключено: глава ТАСС Сергей Михайлов учился вместе с Мединским в МГИМО, после выпуска вместе с ним основал пиар-агентство «Корпорация „Я"» (после трансформации — «Михайлов и партнеры»), все время политической и служебной карьеры оба не прерывали контактов, и сейчас они соседи по дому в центре Москвы.
Казалось бы, слава цензора не должна быть слишком желанной для министра культуры. Однако, распространяя эту новость, источники министерства и ТАСС ориентировались не на любителей театра и даже не на охранительно настроенную общественность, хотя она министра-цензора поддержала. Распространители новости надеялись, что ее заметит Путин, а консервативно настроенные силовики помогут ее правильно интерпретировать: министр Мединский — наш человек, не щадя репутации, сражается за суверенитет русской культуры против разлагающего влияния Запада. В этой среде ведь у времени — прямо как в стихах Бродского — есть пространство и география: тлетворная современность приходит с Запада, великое прошлое восходит на Востоке.
У желания прослыть запретителем гей-пропаганды на сцене Большого есть две причины. Одна — у Мединского проблемы. У него неполадки с диссертацией и репутацией ученого-историка, а его сотрудники сами только что побывали под следствием и судом за хищения при реставрации объектов культурного наследия и непрозрачные контракты. Министр четко знает одно правило: в нынешней идейно-административной конструкции если на тебя нападают либералы, тебя не тронут. Давление на Серебренникова — безошибочный способ вызвать недовольство либералов.
Вторая причина — группировки во власти давно считают дни до отставки премьер-министра Медведева, гадая, произойдет оно сразу после выборов или непосредственно до них, как бывало с прежними премьерами Касьяновым и Фрадковым, и прикидывают места в будущем правительстве.
Будет меняться состав правительства, в котором Мединский не самый ценный актив. С другой стороны, и его должность не так важна, чтобы за нее развернулись главные битвы. Как министр идеологического пула он скорее президентский, чем премьерский, путинский, а не медведевский. Само его назначение, которым он обязан Володину, произошло в рамках коррекции медведевского наследия вернувшимся Путиным, а значит, есть хороший шанс пережить вероятную отставку нынешнего премьера.
Для этого надо создать впечатление, что ты ценнее для государства по сравнению с второстепенным постом, который занимаешь, и, разумеется, борец за государственные идеалы. Когда ты значительнее своего поста, зачем тебя менять, а если уж менять, то с повышением. Акт самоотверженной защиты «кремля русской культуры» от растлителей — заметная заявка на нужность и верность. Ведь однополая любовь, сочувственно показанная на Исторической сцене Большого, противоречит всем заявлениям, что Россия страна традиционных ценностей.
Один из нас
Можно представить себе, что решение о пока временном запрете спектакля принималось выше уровня культурного министерства. Например, после скандала со снятием «Тангейзера» Тимофея Кулябина в Новосибирской опере по требованию тамошнего митрополита люди из Администрации президента интересовались грядущей премьерой Кулябина в Большом и даже посылали людей посмотреть репетиции оперы «Дона Паскуале», хотя директор Урин ручался за эту постановку. Но это было за полгода до того, как идеолога Володина во главе администрации неожиданно сменил технократ Кириенко, от которого трудно ожидать акта театральной цензуры, к тому же в его окружении немало любителей современного театра.
Российскую систему неверно представлять себе как непрерывную морзянку конкретных указаний по любому поводу, исходящих с самого верха. У нас персоналистский режим в символическом, а не в управленческом смысле слова.
Чиновники разного уровня обладают большой самостоятельностью, но их задача в рамках этой самостоятельности принять правильные решения, которые будут соответствовать виденью ситуации первым лицом, потому что за неправильные им придется отвечать. Именно так, а не в режиме бегающей к телефону марионетки с западных карикатур строились отношения между премьером Путиным и президентом Медведевым между 2008 и 2012 годом. Отсюда их публичные дискуссии, например, по ливийскому вопросу.
Система держится не на прямых командах сверху, а на том, что можно назвать иерархическим доверием (это когда одна облеченная доверием сторона подотчетна и зависима от другой) и идеей принадлежности одному кругу. «Мы вас (тебя) знаем лично, вы уважаемый и опытный работник, вы наш, один из нас, поэтому работайте, как считаете нужным, но не подведите». Именно так по большей части устроены отношения между президентом и премьером, Кремлем и Министерством культуры, Администрацией президента и дирекцией Большого или Мариинского театра. Дело не в обязательном совпадении взглядов во всех деталях, а вот в этом «знаем лично» и «уважаемый человек, один из нас». Это и есть аппаратный вес.
Как ни забавно, для не сильно интересующихся искусствами высоких чиновников аппаратный вес в сфере культуры связан с их детскими воспоминаниями: кого видели в кино и по телевизору, когда сами были никем, тот и уважаемый актер, режиссер, представитель творческой интеллигенции. А кто появился позже — тот сомнительной новичок. Поэтому у Табакова, хоть он на всесоюзном экране то и дело разгуливал в дамских платьях, и у Марка Захарова, хоть он и подрывал своими фильмами и спектаклями прочность государства, а сейчас ставит «День опричника», большой аппаратный вес. Урину могут сказать «вы один из нас», а у Серебренникова его меньше, ему так не скажут, и его актерам разгуливать в женских платьях и подрывать прочность непозволительно.
Таланты и поклонники
Впрочем, в государственном аппарате чужим его признают не все. Говорят, что вице-премьер Ольга Голодец недовольна отменой спектакля и как куратор направления в правительстве, и как патрон труппы Большого театра. Ведь со стороны выглядит так, будто это она не смогла защитить труппу от давления.
Среди высших российских чиновников и бизнесменов много тех, для кого культура не просто полезная часть идеологии, а имеет собственную, в том числе экспортную ценность, театр — не светское мероприятие, где в антракте можно встретиться с такими же и выгулять жен (мужей) и платья; живопись — не настенный календарь; литература — не то, что в школе для детей, а то, что сейчас и для взрослых: искусство — сад, а не гербарий.
Русская культура — одна из немногих отраслей, где мы выступаем на равных с развитым миром. Чтобы у нее был экспортный потенциал — точно так же, как у промышленной продукции, она должна быть современной, конкурентоспособной и интересной конечному потребителю — просвещенной публике. Замкнутая в себе традиция превращается в курьез: на выставки довольно умелых северокорейских художников ходят повеселиться.
Искренних ценителей театра Серебренникова, вообще живой современной культуры, несмотря на попытку создать для России охранительную изоляционистскую идеологию, по-прежнему много среди российского истеблишмента. Эти люди не пропускают ни одного выступления Курентзиса, ходят на премьеры Богомолова, зовут на свои клубные концерты композитора Десятникова. Среди них довольно много тех, кто так или иначе попадает под понятие системных либералов и технократов, вообще могут считаться интеллектуалами и прагматиками во власти.
На чужом приходе
Если предельно упростить сюжет политической дискуссии в России — он, конечно, не между Путиным и Навальным и не между властью и оппозицией, а между теми, кто видит Россию интегрированной в глобальную современность, и теми, кто видит ее во главе сопротивления этой современности — где бы те и другие ни находились. Можно описать это как спор между реформаторами и прагматиками, с одной стороны, и идеологами — с другой, который восходит чуть ли не к старинному спору между собой западников и почвенников.
Давление на Гоголь-центр — еще одна попытка самоутверждения одной группы на фоне другой. Москва, где есть такой театр, как Гоголь-центр, и где Серебренников может ставить на Исторической сцене Большого балет о перебежчике-гее (перебежчик, предатель, возможно, тут даже важнее), для идеологов не полностью суверенная, не совсем своя, отчасти чужая Москва.
В новой ситуации последнего срока Путина, который худо-бедно поддерживал баланс и относительную равноудаленность от обеих групп (недоверчивые силовики ему ближе, но есть сферы, где не только у них последнее слово), это еще и борьба за будущую Россию после Путина, ее курс и свое место в ней.
Выпад одной группы против другой производится в традиционной форме требования, чтобы дела соответствовали словам, окончательной серьезности по отношению к заявленной роли страны — хранителя традиционных ценностей: мы уличили Серебренникова, в глазах широкой публики одного из главных нарушителей традиций, неужели вы будете нам мешать? Попытка прагматиков публично вступиться за режиссера или спектакль — для их оппонентов сеанс саморазоблачения в неполном соответствии заявленным государственным идеалам.
Среди нескольких кандидатов на разоблачения Кирилла Серебренникова выбрали среди прочего потому, что у него есть свой театр, а значит, он пусть небольшой, но начальник, который, получается, делает в собственном театре что хочет. Именно это положение чужого в роли начальника учреждения культуры в центре Москвы может особенно раздражать некоторых его противников и делает его самого уязвимее других. Начальником должен быть только свой. А если не свой, он может быть атакован не только с зыбких эстетических позиций, но и с гораздо более грубых материальных: к нему могут быть применены два базовых принципа, которыми руководствуется российская власть в отношениях с теми, кто недостаточно свой: «ничего против нас за наши деньги» и «критикуете, будьте идеальны».
Ситуация напоминает то, что происходило в недавние времена в русской церкви. Сравнение не такое уж парадоксальное, если учесть, что и церковная служба — действо, а греческое слово «литургия» театрального происхождения. Русская церковь вошла в 1990-е большим плюралистическим, свободно развивающимся организмом. Но постепенно под словесными атаками церковных фундаменталистов разнообразие начало сокращаться и развитие сходить на нет.
Причем таким образом, что священников, которые выбивались из традиционалистского единообразия литургическими особенностями, не запрещали в служении, а лишали собственных приходов и переводили служить в чей-нибудь большой храм, где над ними был настоятель — посредник между неблагонадежным экспериментатором и начальством. Служить можно, но в коллективе и под надзором — поневоле, как все. Но если в церкви требование не стилистического, а хотя бы догматического единообразия имеет свою логику, в искусстве оно повисает в воздухе. Объявлять в высшей степени эротическое искусство театра в целом и балета в частности сакральным — противоречие в предмете, которое легко проверить: возмущения было бы не меньше, а больше, если бы танцевать вывели не гея Нуреева, а, например, участников первого Вселенского собора.
Тем не менее, то, что было начато в церкви, идеологи хотели бы завершить в области культуры. Ведь для них и та и другая — просто разные гуманитарные проекции власти: духовная и светская разновидности служения государственной идее. Директор Урин в данном случае и есть тот настоятель, который отвечает за служащих с ним в одном храме, а вот наличие собственного храма-театра считается хранителями культурного единообразия серьезным непорядком. Печально и то, что для них не только сам Серебренников, но и Урин, и их высокопоставленные поклонники в правительстве, и даже министр Мединский, а временами и сам Путин слишком мягки и непоследовательны, чтобы довести да конца начатое благое дело консервативной унификации, у них для этого на уме есть свои кандидаты.
