Французский фотограф Дидье Бизе (Didier Bizet) много лет путешествует по России. В своей серии фотографий он попытался ухватить ту меланхолию, которая считается одним из неотъемлемых ингредиентов русской души. В то время как корреспондент Politiken в России размышляет о том, какие они на самом деле, русские?
Это был один из тех вечеров, когда ты спинным мозгом чувствуешь, что ты — в России. В хорошем смысле. Дома у Галины и ее семьи в скромной, но уютной квартире на окраине города-миллионника Екатеринбурга у Уральских гор.
Настоящий ковер над диваном в гостиной. Красивый фарфор в шкафу-витрине. Фотографии родственников на полках и стенах, вышивки, простая икона, туристический плакат из Египта. Старенький телевизор включен на Первый канал — громко, но никто не обращает внимания ни на программы новостей, ни на приторное музыкальное шоу, ни на вечерний советский фильм конца 1970-х.
Дидье Бизе (Didier Bizet)
Родился 21 июня 1964 года в Лионе. Сдав экзамены в Академии искусств в 1989 году, работал в сфере рекламы.
В июне 2015 года стал работать на фотоагентство Hans Lucas.
Дидье Бизе несколько лет путешествует по России и выставляет свои фоторепортажи и в самой России, и в Западной Европе.
Галина, ее дочери Елизавета и Евангелина, ее брат Евгений, ее родители, Ирина и Александр, и я сидим за столом на маленькой кухне. Большое блюдо с пирогами с капустой. Блины и кислые сливки — сметана. Соленые огурцы и помидоры. Свежий укроп. Блюдо сардин. Соленое сало. Сладковатый ржаной хлеб. Самовар с водой для чая. Блюдо с яблоками, конфетами, белыми и розовыми ломтиками одной из русских сладостей, которая называется пастила. Потом — водка, армянский коньяк. Водки больше.
Длинные тосты с пожеланиями дружбы и мира и братства народов. Разговоры о культуре и природе, о географии и истории, о футболе и художественной гимнастике, немного о политике. Беглое декламирование Пушкина, Есенина и Булгакова, а что касается Андерсена и Астрид Линдгрен, то складывается впечатление, что русские, сидящие за столом, от девятилетней Евангелины до Александра, которому под 70, знакомы с ними лучше, чем их датский гость.
С гитарой приходит сосед Игорь, начинает петь песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого — оказывается, что к нему могут присоединиться все, кроме автора этих строк. У многих, включая автора этих строк, в глазах периодически появляются слезы. Из пустой гостиной, находящейся рядом, слышны звуки Первого канала. Еще тосты, еще водка, больше чая, больше разговоров о том-о сем.
Я познакомился с Галиной в тот же день. Она по образованию инженер-электрик, но постоянной работы у нее нет с тех пор, как 12 лет назад родилась Елизавета, ее старшая. И теперь она водит такси, что в России — занятие для женщин более необычное, чем работа инженера-электрика. Именно она забрала меня в аэропорту в белом Hyundai, когда я с помощью мобильного приложения «Яндекс-такси», российского варианта Uber, заказал машину, чтобы добраться до квартиры в центре, которую я снял через Airbnb.
«А Вы откуда?» — таков был ее первый вопрос. После того, как она все разместила в голове по полочкам («А-а-а, Копенгаген, «Русалочка»), последовал второй: «А какой у Вас знак Зодиака?»
Я — Овен, оказалось, что Галина — Близнецы. Мы продолжали обращаться друг к другу на «Вы», это обычно для России.
Когда она услышала, что я не был в Екатеринбурге с 2002 года, то настояла на том, чтобы показать мне некоторые из достопримечательностей города. Церковь на крови, построенная над тем местом, где последний царь и его семья были убиты большевиками в 1918 году. Небоскреб «Высоцкий» в 52 этажа. Сверкающий торговый центр, именуемый «Гринвич». А еще кинотеатр под открытым небом в Парке Маяковского.
«Я сама тут никогда не была. У меня времени нет, да и не с кем», — замечает Галина, не флиртуя, а просто констатируя факт.
Не буду утверждать, что такое случается в России часто.
Но я практически уверен в том, что у русского гораздо меньше шансов быть приглашенным домой к семье случайного шофера такси в Оденсе. Или же быть приглашенным на сушеную рыбу, орехи и водку своими соседями по купе в поезде из Орхуса в Копенгаген. Или — мне довелось испытать это недавно в одном из московских баров — получить поправки от вежливого молодого человека, которому стало любопытно побеседовать, когда он услышал мою оценку развития нынешней политической ситуации в стране.
При первой встрече многие русские кажутся застегнутыми на все пуговицы, неприветливыми, недовольными, иногда просто-напросто злобными. О ком бы ни шла речь: гаишник, кассирша в супермаркете, билетерша на станции или соседи по многоэтажке. Все довольно жестко. Улыбка рассматривается как нечто нелепое и не вполне уместное.
Но стоит преодолеть первый барьер, и ты обнаруживаешь дружелюбие, вежливость и гостеприимство, равных которым мало где в Европе можно найти.
Рассказывают (и часто преувеличивают), насколько Россия и русские — другие. От слов русского поэта XIX века Федора Тютчева «Умом Россию не понять» до слов британского премьер-министра Уинстона Черчилля о России как «загадке, завернутой в тайну и помещенной внутрь головоломки».
Сами русские любят поговорить о «русской душе», хотя в действительности русские так же отличаются друг от друга, как отличаются друг от друга и датчане, и другие европейцы.
В качестве составляющей этой души нередко называют духовность (хотя современные развлекательные программы по российскому телевидению практически так же поверхностны и помпезны, как, например, аналогичные итальянские); православие (хотя очень немногие русские ходят в церковь); традиционные семейные ценности (хотя разводы, аборты и случайный секс распространены невероятно); патриотизм (хотя многие русские иронизируют как по поводу того, что происходит в стране, так и по поводу руководителей, включая Путина).
Другие ингредиенты, которые более критически настроенные наблюдатели обнаруживают в русской душе, это пораженчество, цинизм и комплекс неполноценности, часто принимающий обличье высокомерия. А еще меланхолия, которую французский фотограф Дидье Бизе так замечательно уловил в своей фотосерии.
В русском языке есть такое понятие — тоска. Это слово, несмотря на то, что словарь Gyldendals Røde Ordbog определяет его как «тоску, печаль, меланхолию, грусть» — на самом деле, по мнению русского писателя Владимира Набокова, переведено быть не может.
«На самом глубоком и мучительном уровне это чувство сильнейшего душевного страдания, часто не имеющее объяснимой причины. В менее тяжелых вариантах оно может быть ноющей душевной болью, стремлением непонятно к чему, болезненным томлением, смутным беспокойством, терзанием ума, неясной тягой. В конкретных случаях оно означает стремление к кому-то или чему-то (ностальгию, любовные страдания). На низшем уровне — уныние, скуку», — писал Набоков, умерший в 1977 году.
100 годами ранее его еще более знаменитый соотечественник и коллега по писательскому цеху Федор Достоевский затрагивал в своем дневнике ту же тему:
«Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно», — писал Достоевский.
Что, разумеется, относится не ко всем русским, которые совсем другие.
