Я была в Варшаве 17 ноября 1989 года, в тот самый день, когда в этом городе решили снести статую Феликсу Дзержинскому. Учитывая, что Дзержинский — польский аристократ и убежденный большевик — был основателем организации, превратившейся позже в советский КГБ, и что советский КГБ истребил и депортировал сотни тысяч поляков, решение снести его статую нашло широкую поддержку. Тогда рядом с памятником собрались толпы людей, которые ликовали, когда подъемный кран снимал статую с ее основания.
Но почему эта статуя простояла так долго, если она была настолько непопулярной? Эта статуя была символом советского господства, и, пока поддерживаемый советским руководством режим управлял страной — с 1945 по 1989 год — никто не смел ее демонтировать. Даже после того, как в июне 1989 года наконец было избрано некоммунистическое правительство, потребовалось некоторое время, чтобы люди вспомнили про эту статую. Но почему 17 ноября? Возможно, потому что восемью днями ранее, 9 ноября, жители Восточной Германии впервые оказались по другую сторону Берлинской стены. Люди почувствовали, что настал исторический момент. В воздухе витали перемены. Стены падали, статуи сносились, и Варшава тоже захотела принять участие в этой символической революции.
Годом позже я оказалась в Львове, на западе Украины, как раз в тот момент, когда этот город решил избавиться от своей статуи Владимира Ленина — еще одного символа советского господства, кровавой диктатуры, террора и голода. Причиной такого решения снова стали истинные политические перемены. Это был сентябрь 1990 года: только что были сняты ограничения на свободу прессы и политических убеждений, только что начались дискуссии по вопросу об украинской независимости, и внезапно люди перестали бояться советского государства. Толпа в небольшом городе под названием Червоноград только что снесла свою статую Ленина, и Львов последовал их примеру. Такие настроения распространялись тогда очень быстро, несмотря на отсутствие социальных сетей.
Демонтаж статуи Ленина был важным решением не потому, что это был политический театр, а потому, что он представлял собой отражение реальных перемен — по крайней мере, для некоторых людей. Там, где стояла эта статуя Ленина — в уютном сквере перед зданием оперного театра — собрались горожане, чтобы обсудить этот вопрос. Некоторые боялись. Другие считали, как это делает президент Трамп, по его собственным словам, что старые статуи — это часть истории и что их нельзя демонтировать. Ностальгия по автократической системе, воплощением которой был Ленин, все еще была достаточно сильной, поэтому на Украине долгое время оставалось еще много его памятников — по крайней мере, до начала новой волны политических перемен, спровоцированных уличной революцией и иностранным вторжением. В августе этого года, спустя 26 лет после распада СССР, украинское правительство объявило о том, что оно, наконец, демонтировало все 1320 статуй Ленина, остававшихся на Украине.
Я задумалась об этих двух моментах истории несколько дней назад, когда прочла рассказ писателя Вэнна Ньюкирка (Vann R. Newkirk II) о его детстве в Северной Каролине: «На протяжении большей части моей жизни я даже не подозревал, что статуи конфедератов могут быть снесены». Он также не подозревал — и я тоже об этом не знала — что эти статуи генералов и солдат Конфедерации на американском Юге были воздвигнуты не сразу после окончания Гражданской войны, а несколько десятилетий спустя, в рамках внедрения законов Джима Кроу. Тем, кто жил в Европе в 1989-1990 годах, озвученная Ньюкирком идея о том, что эти статуи были ненавистной, но при этом незыблемой частью ландшафта, кажется очень знакомой. Таким же знакомым кажется им тот восторг, который он испытал, узнав в 2017 году, что их можно снести.
Однако я могу провести еще одну параллель. Статуи в Польше и на Украине были снесены в результате революционного момента, внезапной перемены политической ситуации. В США в 2017 году мы переживаем похожий, хотя и не совершенно аналогичный революционный момент. Избрание Трампа, первого за несколько десятилетий американского президента, который открыто прибегает к расистским высказываниям — начиная с заявлений о том, что Барак Обама — не американец, и высказываний о мексиканских «насильниках» и заканчивая его отказом осудить неонацистов — изменило привычный ритм американской политической жизни. Внезапно в Америке Трампа статуя, воздвигнутая в память об одном из лидеров Конфедерации, стала выглядеть не просто как скучный памятник далекому прошлому, но и как политическое заявление касательно настоящего.
Как я уже сказала, эти движения и настроения всегда распространялись очень быстро. Мы столкнемся с множеством подражаний, и некоторые из них окажутся глупыми или своекорыстными — особенно, если они будут организованы студентами, искренне убежденными, что можно добиться реальных изменений, просто изменив название здания. Однако движение в поддержку сноса статуй конфедератов является их противоположностью: люди хотят сменить статуи, потому что они хотят оказать сопротивление чему-то реальному — реальной угрозе, которая может сопровождаться реальным насилием. Пока Трамп находится у власти, движение против памятников конфедератам — как со стороны общественности, так и со стороны государственных чиновников — будет сохраняться. Я надеюсь, что они добьются такого же успеха, какого добились протестующие в Варшаве и Львове.
