Nowa Europa Wschodnia: Насколько велика вероятность, что в России будут повторяться такие теракты, как произошел в апреле в Петербурге?
Вацлав Радзивинович (Wacław Radziwinowicz): В последние двадцать лет по России прокатилась более мощная волна террора, чем по Западной Европе. Вспомним, например, события 1999 года, когда в Москве взрывались дома, 2002 год и теракт в театре на Дубровке, 2004 год и нападение на школу в Беслане, 2015 и крушение самолета на Синайском полуострове. Одновременно происходили менее масштабные теракты, в том числе в Москве.
Россия — такая страна, террор в которой присутствовал издавна, по меньшей мере со времен «Народной воли». Советским Союзом управляли террористы Ленин и Сталин. Последний учился в духовной семинарии, но был по профессии террористом. Сейчас терроризм в России приобретает разные формы. Он находил воплощение в покушении на Анатолия Чубайса в 2005 году, в деятельности национал-большевиков Эдуарда Лимонова или радикальных сил, которые в свое время планировали совершить государственный переворот, в книгах Захара Прилепина, на страницах которых представлена идеология террора.
Проблема, о которой говорится чаще всего, — это кавказский и исламский терроризм. Лицо мусульманского мира в России меняется. Во многих российских городах живет много выходцев с Кавказа, а сейчас там наблюдается наплыв людей из Средней Азии. Эти люди, узбеки или киргизы, привозят с собой ближневосточный ислам. Это не та идеология, которая известна россиянам по Татарстану и уже вписана в российскую государственную систему, а ее воинствующая версия. Власть вроде бы контролирует миграцию, но в стране, где у руководства остался один работающий инструмент — коррупция, реальный контроль установить сложно. В Москве или Петербурге нелегко зарегистрироваться и жить на законных основаниях, но в российской провинции доля приезжих из Средней Азии в местном мусульманском сообществе увеличивается, а оно само стремительно разрастается. В Сургуте, где вооруженный ножом человек устроил резню, мусульмане составляют 12% от всего населения. А это Уральский Федеральный округ, север России, который традиционно населяли славяне. «Исламское государство» (запрещенная в РФ организация — прим. ред.) неслучайно объявило недавно Урал одной из своих провинций, раньше такой статус был только у Северного Кавказа. За этим событием стоят конкретные причины, хотя оно, конечно, имеет лишь символическое значение.
— Какую позицию занимает Кремль, когда в России происходят теракты?
— Он действует изобретательно: российские власти не хотят называть происходящие трагедии терактами. Вернемся к крушению российского самолета на Синае: через несколько дней после этого события весь мир уже говорил, что это был теракт, а на борту взорвалась бомба. Между тем россияне две недели подряд сообщали разные версии, не желая признавать, что крушение произошло в результате теракта, связанного с операцией России в Сирии. Или история так называемой банды ГТА, которая останавливала на подмосковных дорогах машины и убивала случайных водителей. Оказалось, что этой организацией руководил бывший боец ИГИЛ, а ее участники проходили подготовку, собираясь отправиться воевать на Ближний Восток. Сейчас их судят за разбойные нападения, хотя они никого не грабили. Власти ни намеком не дают понять, что это террористы.
— Как воспринимает теракты российское общество? Россияне считают их проявлением слабости руководства страны, которое не может обеспечить своим гражданам безопасность, или, наоборот, консолидируются вокруг Кремля перед лицом угрозы?
— Кремлевская стратегия оказалась эффективной: россияне не осознают, что они имеют дело с терроризмом. СМИ почти не рассказывали о резне в Сургуте, а в немногочисленных локальных публикациях, где затрагивалась эта тема, нападавший изображался человеком, который состоит на психиатрическом учете. После апрельского теракта в Петербурге руководству страны пришлось занять четкую позицию, но оно долго старалось этого избежать. Сначала говорилось, что террорист был одиночкой, а о том, что за преступлением стояла организованная группировка, сообщили лишь тогда, когда террористов удалось задержать. Стратегия информирования граждан выглядит так: самое главное объявить, что преступники схвачены, потом можно рассказать о деталях произошедшего, а тема жертв отодвигается на задний план.
Опросы «Левада-центра» показывают, что россияне все меньше боятся терроризма. Сейчас о таких опасениях говорят примерно 30% респондентов. Жителей России больше волнуют бытовые проблемы. Во время Второй чеченской войны, в ельцинскую эпоху и в начале президентства Путина сплочению россиян служил образ воображаемого «чужого». В это время процветал российский национализм, а общество, власть и милиция относились к «черным», то есть к выходцам с Кавказа и из Средней Азии, негативно. Однако в многонациональном и многоконфессиональном государстве национализм в качестве объединяющего фактора себя не оправдал. Сейчас ситуация выглядит иначе: россиян объединяет враждебность к Западу и антиамериканизм. Такие настроения свойственны как жителям Орла или Мурманска, так и жителям Грозного. Поэтому власти стараются замалчивать теракты.
Кремль боится сообщать гражданам о терроризме еще по одной причине. Путин обещал народу, что российская операция в Сирии не приведет к жертвам среди соотечественников, а бои будут разворачиваться только на чужой земле. Если сказать сейчас, что люди в Сургуте, Москве или Петербурге гибнут из-за присутствия российских войск в Сирии, то позиция Путина, который собирается через несколько месяцев принимать участие в президентских выборах, может пошатнуться.
— В ближайшее время Москва может столкнуться с новыми проблемами, например, с наплывом исламских боевиков в Россию и на постсоветское пространство в целом. В рядах «Исламского государства» воюют тысячи людей, которые приехали на Ближний Восток из бывших республик СССР, сейчас, когда ИГИЛ стал терять силу, некоторые из них могут вернуться. Есть ли у Москвы такие институты, которые позволят ей эффективно противостоять угрозе со стороны этих группировок?
— Мы все помним теракт на Дубровке. Шамиль Басаев рассказывал тогда, смеясь, как за небольшие деньги террористы смогли купить себе паспорта и проехать через всю Россию. Сейчас российский государственный аппарат, пожалуй, готов к угрозам лучше: спецслужбы стали более многочисленными, они лучше оснащены. Кроме того, у них развязаны руки: они могут не обращать внимания на правозащитников, парламент или СМИ и делать все, что угодно, чтобы обеспечить гражданам безопасность. Непроницаемость восточной и западной границы государство обеспечить в состоянии, проблемой остается упоминавшееся выше южное «мягкое подбрюшье». Это одна из проблем, о которых спорят Путин и Навальный. Оппозиционера обвиняют в национализме, но он объясняет, что хочет закрыть границы для того, чтобы в страну приезжали только такие люди, какие ей нужны. Путин старается ограничить миграцию с южного направления, но закрытие границ противоречит его планам по восстановлению империи. Он не хочет отгораживаться от бывших регионов СССР или Российской империи. Для Кремля это серьезная дилемма. Так что остается рассчитывать только на пограничные службы и добросовестную работу их сотрудников, хотя на это надежды мало. Проблемы, впрочем, связаны не только с миграцией, но и с ростом интереса к воинствующему исламу среди православной русской молодежи.
— Ее привлекает такая идеология?
— Православные славяне, живущие в северной части России (часто в небольших населенных пунктах), массово переходят в ислам. Я встречался с ними, и этот выбор меня не удивляет. Они не видят перспектив в окружающей их действительности, ведь вокруг — только пьянство и безработица. Мусульмане кажутся им непьющими ответственными людьми, которые заботятся о своих семьях. Ислам предстает лучиком надежды на изменения.
— Какой вариант ислама они принимают?
— Наиболее радикальный.
— Несколько дней назад в Екатеринбурге произошло покушение на теракт: водитель микроавтобуса, в котором находились газовые баллоны и горючие материалы, врезался в здание кинотеатра. СМИ пишут, что это проявление православного экстремизма. Могут ли ультраправославные или ультранационалистические силы в России радикализироваться и начать сеять террор?
— Эта волна, судя по всему, начинает сейчас подниматься. Радикальные православные экстремисты действуют давно. Например, именно такие люди в казачьих костюмах и с большими крестами появляются там, где кто-то пытается провести «Марши равенства», и секут каждого, кто попадается им под руку. Они не чуждаются насилия, но остаются безнаказанными. Весной российские власти запретили организацию «Свидетели Иеговы». Это дало толчок к целой серии нападений на ее членов, причем эти акции проходили под православными лозунгами.
Сейчас детонатором может послужить фильм «Матильда», в котором рассказывается история увлечения будущего царя Николая II прима-балериной Матильдой Кшесинской. Для православных экстремистов это отличный предлог, чтобы заявить о себе и показать свою силу. Организация «Святая Русь» уже давно угрожает, что она начнет поджигать кинотеатры, которые решат включить эту ленту в свою программу. Две недели назад неизвестные подожгли петербургскую студию режиссера Алексея Учителя, который снял «Матильду». Церковные иерархи, например, Всеволод Чаплин, открыто призывают наказать осквернителей российских святынь огнем. Это повторение истории с Charlie Hebdo: там враги якобы оскорбляли пророка Мухаммеда, а здесь — святого мученика Николая II.
— Контролирует ли Кремль эти круги?
— Православие не подчиняется единому центру, оно раздроблено. Раз сама Православная церковь не может контролировать православных экстремистов, Кремль на это неспособен тем более. Кроме того, симпатии к таким группировкам испытывает значительная часть сотрудников спецслужб: они регулярно посещают церковь и защищают ультраконсервативные ценности. Инструментов, при помощи которых можно контролировать православных экстремистов, у Кремля сейчас нет.
