Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Один из лидеров украинских националистов, командующий Украинской добровольческой армией, народный депутат Дмитрий Ярош во второй части интервью рассказал о том, при каком условии миротворцы помогут прекратить войну на Донбассе, терактах, которые устраивает Россия на Украине, и единственной причине, по которой он до сих пор не сдал свой депутатский мандат.
Один из лидеров украинских националистов, командующий Украинской добровольческой армией (экстремистская организация, запрещена в России — прим. ред.), народный депутат Дмитрий Ярош во второй части интервью «Апострофу» рассказал о том, при каком условии миротворцы помогут прекратить войну на Донбассе, терактах, которые устраивает Россия на Украине, и единственной причине, по которой он до сих пор не сдал свой депутатский мандат.
«Апостроф»: Сейчас идет много разговоров о перспективах и последствиях возможного решения ООН о введении на Донбасс миротворческого контингента. И часто ожидания от появления миротворцев достаточно оптимистичны. Если соответствующее решение будет принято — как вы оцениваете его последствие для нас?
Дмитрий Ярош: Все зависит от того, будет ли реализована украинская схема, с перекрытием миротворцами украинско-российской границы. Конечно, эти миротворцы не должны быть какими-то очень тесными союзниками Российской Федерации — из какого-нибудь Узбекистана или Казахстана. Это все равно, что Россия, и тогда все будет нормально только для них.
Вот при таких условиях теоретически можно было бы отказаться от проведения широкомасштабной военной операции и отдать дело восстановления территориальной целостности и защиты нашей национальной безопасности в руки СБУ. У них есть хороший опыт по ликвидации не одного врага Украины, и я думаю, что как раз, несмотря на присутствие миротворцев, можно было бы устроить такую зачистку, что каждое чудовище, совершавшее преступления против Украины с оружием в руках, было бы нейтрализовано.
Но сейчас пока рано говорить, потому что мы не знаем, какая концепция будет принята. Мы слышим отдельные заявления [спецпредставителя Госдепа США Курта] Волкера, например, о том, что Россия не должна быть представлена в миротворческом контингенте. А вдруг они будут давить?.. А о чем они, в конце концов, договорятся?..
Опять же, хуже всего — что это не мы решаем эти вопросы. Их решают за нас, по большому-то счету. Решают Франция, Германия, та же Россия… Белоруссия даже, так как Лукашенко эту минскую площадку предоставил…
Подойдем к конкретике — посмотрим. Во всяком случае, бойцы-добровольцы уже шутят между собой, что у нас еще голубых касок не было в распоряжении. А если еще и форма натовская будет, и стволы!.. (смеется) Посмотрим, что получится.
Кто-то, кстати, из американских сенаторов недавно абсолютно правильную фразу сказал. Что войну можно завершить не введением миротворцев, а выводом из Украины, c ее оккупированной части российских войск. Это бы решило вопрос на самом деле! А так, если миротворцы там будут присутствовать для того, чтобы законсервировать ситуацию просто-напросто, чтобы не было активных боевых действий, но «ДНР-ЛНР» будут себя там прекрасно чувствовать — такой вариант нам не подходит. Однозначно не подходит!
Нельзя замораживать конфликты. Все, что происходило по российскому сценарию — Карабах, Приднестровье, Осетия, Абхазия и так далее — всегда завершалось в пользу России. И приводило к полной дестабилизации тех стран, которые были втянуты в эти конфликты. Если говорить о конфликте между Арменией и Азербайджаном, то там перемирие все время нарушается, все время стреляют, все время есть «двухсотые» и «трехсотые». И уже сколько — десятки лет там все это тянется?
Или возьмите Приднестровье. Россия же даже обсуждать не хочет вывод так называемых своих «миротворцев», а на самом деле — практически оккупационного контингента, который противопоставляется Молдове.
— А если все будет реализовано согласно нашему сценарию? Если миротворцы станут не на линии разграничения, как предлагает Россия, а на границе — и среди них не будет ни россиян, ни союзников РФ? Нам же тогда останется фактически просто подождать? Потому что понятно, что без подпитки техникой, боеприпасами и живой силой из России самопровозглашенные «республики» долго не протянут…
— Да. Спецслужбы просто должны начать активно действовать в то же время.
— И должна начаться уже реальная антитеррористическая операция?
— Да. Реальная АТО. Это уже будет не военная операция, а операция спецслужб. А наши спецслужбы многому все же научились. И я смотрю на команду, которую формирует (глава СБУ, — «Апостроф») Василий Сергеевич Грицак в Службе — так там уже много офицеров-фронтовиков, ребят, с которыми мы по фронту пересекались. Это люди тоже мотивированные, люди, которые четко видят цель и работают. И имеют довольно-таки неплохой профессиональный уровень. Много сейчас новых генералов, полковников, которые там из центрального управления формируют команды — вот такие ребята! Многих знаю лично — с ними можно работать!
— Часто сейчас как раз Службу безопасности обвиняют в том, что участились демонстративные убийства — в Киеве, в Мариуполе, когда сотрудника СБУ взорвали в собственном автомобиле, другие резонансные преступления…
— Ну, это же война. А на войне гибнут люди. Нельзя на 100% обезопасить страну от терактов. Тем более, когда, опять же, нет политической воли вести контрразведывательные усиленные меры. Ведь сразу будет крик о нарушении демократических принципов, оппозиция начнет горлопанить, эти все грантожерские правозащитные организации подключатся и так далее… СБУшники сейчас принимают кого-то — и не могут ничего сделать. Ведь даже по морде не дашь какому-нибудь животному, потому что сразу начнут кричать о нарушении прав и так далее. А это враг, стреляющий в наших солдат с той стороны! Поэтому ребята из Службы находятся в такой контраверсионной ситуации. С одной стороны, они должны обезопасить Киев и другие украинские города от терактов… Кстати, очень много терактов за это время было нейтрализовано. Просто об этом меньше говорится, чем о реализованных террористических атаках… Ну, а с другой стороны они сталкиваются с реакцией общества: как так? Опять где-то взрыв? Куда смотрит СБУ?..
Но их единицы. Реально единицы потерь. При том, что ни одно государство в мире не способно предупредить 100% терактов. Вон в Штатах — насколько уж ФБР мощная организация, но сколько там терактов происходит? А во Франции? В Германии? В Великобритании?.. Австралия вон недавно заявила, что у них готовятся огромные теракты. Так что о нас говорить? Особенно во время войны? Хотя если вы посчитаете, посмотрите статистику с 2014 года, сколько было успешных терактов и сколько людей в них погибло — поймете, насколько это было минимизировано.
— Тем более, до конца расследований мы же не можем на 100% быть уверенными, что то или иное преступление — это именно террористический акт, а не какие-то личностные или бизнес-разборки в отдельных случаях.
— Да. Хотя если говорить о мариупольском случае — там однозначно был теракт. Но это война. Наши работают по ним, они работают по нам. Это закономерно на войне. Просто, я говорю, люди часто живут в психологическом отрыве от реальной ситуации — и тогда делают неправильные выводы. На войне так бывает. Просто каждый ведет свою войну по-своему. Спецслужбы ведут по-своему, ребята в окопах — по-своему. Каждый должен своим делом заниматься.
— Считаете ли вы, что Украине нужна диктатура на данном этапе? Хотя бы в какой-то степени?
— Ну, я бы назвал это не диктатурой, а жестким авторитарным режимом. Но кто его будет внедрять — этот жесткий авторитарный режим? Но во время войны такой авторитарный режим был везде. Во время войны в Великобритании, старейшей демократии мира, Черчилль имел диктаторские полномочия и практически всей войной и мирной жизнью он командовал авторитарными методами. В Штатах, пожалуй, то же самое. И где угодно. Только у нас не так, к сожалению.
Но, опять же, важно, чтобы это руководство не стало самодурством отдельных лиц, которые себе думают, что они стали царями. И чтобы на национальное государство, на национальную безопасность, национальные интересы этот авторитарный режим работал, а не на чье-то самообогащение, ликвидацию политических оппонентов или еще что-либо. Но для того, собственно, должна была появиться вообще новая элита в государстве, качественно другие люди, нежели те, кто сейчас у власти. Потому что лично я не вижу, например, на высоких властных ступенях сегодня людей, которым я бы мог доверять.
— Потому что мы их слишком давно и слишком хорошо знаем?
— Именно так. Я-то — реалист. Я на войне нахожусь. Поэтому не собираюсь кричать, что они все плохие и так далее. Но просто по-человечески — я же вижу, кто чем занимался до того, во время того и примерно представляю, чем каждый из них будет заниматься после всего, что сейчас переживает страна. Поэтому выводы я для себя делаю.
Нам крайне необходима вообще смена элиты как таковой. Потому что любое государство — это ведущий слой и масса. Ведущий слой — это такой становой хребет любого народа. И когда в этом ведущем слое люди — мудрые, мужественные и благородные (это те три главных черты, которые Дмитрий Донцов называл, говоря о ведущем слое), а не цинично-барыжные и всякие такие, которых мы наблюдаем (смеется) — вот такой ведущий слой повел бы государство наше к процветанию.
В конце концов, так и будет. Потому прямо сейчас ведущий слой, в том числе, и на войне куется. И те нормальные офицеры, среди которых все-таки подавляющее большинство — ребята жертвенные, мотивированные. И те волонтеры, которые часто ссорятся между собой, как не знаю кто, но при всем этом тоже — нормальные и жертвенные люди, у которых есть свои идеалы. Вот именно они и станут той элитой, которая Украину выведет в конце концов на нормальный путь развития. Без воровства, коррупции этой всепоглощающей и так далее… Я в этом убежден. И это будет нормальное украинское национальное государство.
— Для этого необходимо единение… А можете ли вы сказать, что нынешнее украинское националистическое движение более или менее однородно, консолидировано? Или остаются все же те, кто только называет себя националистом, не будучи им на самом деле — и лишь дискредитирует саму идею?
— Ну, люди же не ангелы… Соответственно, у всех есть недостатки. Даже у националистов. Не бывает такого, чтобы все были хорошие — даже речи об этом нет. И мы же наблюдаем часто попытки подменить, собственно, украинский национализм каким-то национал-социализмом или социал-национализмом, или еще чем-то… Ничего хорошего я в этом не вижу, безусловно.
Я сейчас не занимаюсь активно политикой. Хотя иногда контактирую с ребятами и из «Свободы», и из «Национального корпуса», и из «Правого сектора» (запрещенная в России организация — прим. ред.), и так далее… Но, прежде всего, я занимаюсь войной — пока идет война. А там дальше будет видно — что будет и как будет.
Я всегда выступал за объединение националистического движения на четких правилах и принципах. Чтобы было четко понятно, на чем мы стоим. И сейчас я вижу, что попытки такого объединения есть. И я их приветствую, безусловно. Пусть ребята садятся, проводят те же идеологические конференции, где можно нормально садиться и выяснять, какой же из национализмов, так сказать, самый националистический (улыбается). Но для того, собственно, есть люди, которые идеологией занимаются. Они в каждой организации есть, такие пишущие ребята. Пусть садятся и обсуждают все те вещи. Потому что для меня все просто. Шевченко — поэтическая формула. Михновский и его «Самостійна Україна» — это политическая формула украинского национализма. Его философия — Дмитрий Донцов. Как практики революционные и националистические — это, прежде всего, Бандера, Стецько, Коновалец. Это, собственно, те люди, которые это все формировали. Современный период уже — это Василий Иванишин. Это для меня есть национализм, вот эта преемственность. Все четко и красиво написано.
Конечно, можно назвать еще кучу людей, которые тоже писали о национализме, и их взгляды также имеют право на существование. Но истина — она же, собственно, в дискуссии познается. И, соответственно, на практике. Что является тем, что поднимает людей на чин, поднимает их над грешной землей на эти высоты? Ведь националист — это тот человек, который ведет за собой. И мы это видели на Майдане, когда именно под красно-черными националистическими флагами началась настоящая революция, а не та клоунада, которая была до того.
И на войне — то же самое. В первые бои и далее, собственно, в первую очередь националисты шли. А тогда уже и ВСУ заставляли воевать. Потому что сначала не очень то они хотели…
Национализм — это современность и будущее нашего народа. И если националистическое движение объединится и станет мощным фактором — без ксенофобии, всяких других вещей, которые, кстати, часто нам Запад пытается приписать, хотя у нас того и близко нет — то тогда все будет нормально.
Поэтому пусть они работают над этим. Попытки такие есть. Я когда интервью читаю различных руководителей националистических структур — когда есть возможность почитать — то вижу, что, в принципе, путь они верный выбрали. А мы… Если у нас будут время и желание — мы поможем.
— Кстати, сейчас у вас есть политические амбиции? После того, как в стольких интервью признавались в том, что полностью разочаровались в деятельности парламента?
— Да нет, я же не очаровывался… Это очарованные разочаровываются, а я нет. Я не разочаровывался, там все сразу было понятно.
Конечно, я надеялся, что там можно будет больше чего-то сделать… Но так еще и судьба повернулась: в декабре избрали (Верховная Рада нынешнего созыва начала свою работу в самом конце ноября 2014 года, — «Апостроф»), а в январе я получил ранение, больше полугода в больницах провалялся — и вышел, так сказать, из парламентаризма мгновенно. Не войдя даже (смеется). У меня больничный, кажется, в конце сентября где-то завершился. С января. Больше полугода лежал.
А потом… Война — она же втягивает. А я не тот человек, который может разрываться. То есть если я беру какое-то направление — то уже хочу довести его до логического завершения.
Ну и, плюс, есть моральный аспект, о котором я всегда говорю: я ребят привел на войну, и бросить их там, а самому сидеть в парламенте — это ну совершенно неправильно! Поэтому, соответственно, такая ситуация.
Но я не исключаю, что мы будем принимать какое-то участие в политической жизни. Я вижу в нашей добровольческой среде с десяток людей, которые были бы, в принципе, в будущем парламенте нужны. Поэтому — возможно.
Но в какой форме — это будет некий сольный политический проект, или это будет, возможно, какой-то системный формат, который не противоречит нашим принципам — мы увидим. В конце концов, еще есть время, если выборы будут плановые, а не досрочные. Тогда время есть.
У нас есть общественная организация, которая занимается и политической работой. Вот летом провели в Запорожье, на Хортице, Форум Национального Действия, где собирались представители со всей Украины — и обсуждали, что делать, как делать. Я тоже выступал — и объяснял, что я готов оказывать поддержку, но, честно говоря, каких-то больших политических амбиций нет.
И, если бы не помощь добровольческому движению, которую может нести мое участие (даже такое скромное участие) в сегодняшней политике — я бы уже сдал свой мандат и занимался бы совершенно другими вещами. А так — он действительно помогает в решении многих практических военных вопросов. Поэтому мы и держимся пока за этот мандат. Для меня это явно не то, что мне нужно. Я себе не представляю, чтобы я сидел в парламенте следующего созыва или просто даже предметно занимался депутатской деятельностью: писал законы и так далее. Это не мое — однозначно.
Просто туда многие шли до недавнего времени не с целью законотворчества и так далее, а потому, что там можно сесть на потоки. Мы же знаем это прекрасно.
— Вы оптимистично настроены, я смотрю! «До недавнего времени шли»…
— Ну, я думаю, что и в следующем созыве туда пойдут за тем же. Хотя я слышал, что сейчас многие предприниматели начинают терять желание быть на верхней ступени, в Верховной Раде — и в связи с финансовой децентрализацией, когда финансовые потоки уже диверсифицируются, начинают заниматься вплотную ОТО (объединенными территориальными общинами). У них нюх на деньги.
Есть такая вещь. Поэтому не исключено, что в следующем парламенте может быть гораздо меньше бизнесменов, чем в нынешнем. А если бы еще и не было этой смешанной системы, и закон о выборах, наконец, был изменен — то тем более.
— Если бы — чисто теоретически — сейчас перед вами встал выбор: вы возглавляете государство в качестве президента или вы остаетесь все-таки бок о бок со своими ребятами на фронте — что бы вы выбрали? Все-таки президентский пост дает куда больше возможностей и рычагов, чем депутатский мандат…
— Я и тогда, когда на президентские выборы в 2014-м шел, говорил, что не знаю, каким я буду президентом. Я не владею таким красноречием и совершенным английским, как Петр Алексеевич Порошенко, например. А он просто замечательный оратор и много националистических вещей произносит. Это хорошо… Но при всем этом я бы был, пожалуй, неплохим верховным главнокомандующим. Я здесь больше ориентируюсь, чем многие из них.
Поэтому, собственно, заняться такой работой можно было бы во время войны. Потому что после войны — то, опять-таки, пусть сами себе мажут головы. Пусть молодежь приходит к власти и меняет это государство. А я… В следующем году будет 30 лет, как я занимаюсь тем, чем занимаюсь. Поэтому надоело уже немного, я пенсию заслужил уже, наверное (смеется). Правда, у меня трудовых книжек не было, но это такое. Полулегальное же положение все время. Националисты только так могли тогда существовать.
— Но сейчас же времена изменились?
— Сейчас у меня трудовая книжка в Верховной раде лежит (смеется). Она, по крайней мере, у меня появилась. Поэтому — да, времена изменились. Опять же, УДА мне в ней никто не запишет. Хотя в целой куче областей мы пробили через областные советы статусы участников боевых действий для ребят. Это нам удалось. И то хорошо. Потому что у ребят теперь есть хоть какой-то социальный пакет. Даже уменьшение коммуналки — и то ребятам облегчает жизнь немного.
Опять же, у нас есть законопроект об уравнивании ребят-добровольцев и солдат ВСУ в правах. Чтобы всеукраинский статус был. Я веду переговоры там, наверху, и по этому вопросу. Может, чего-то удастся добиться. Честно говоря, из бюджета просто смехотворные суммы тратились бы на это. Но они же всего боятся. Поэтому даже на это не соглашаются.
Хотя у меня иногда складывается такое впечатление, что у них просто отсутствует инстинкт самосохранения. Потому что вот такие вот законопроекты — об УДА, о статусе добровольцев и так далее — они несут реально минимальную финансовую нагрузку на бюджет, но при этом снижают градус социального напряжения, которое сейчас просто зашкаливает.
Просто я смотрю: нет сегодня лидеров, которые бы вели системную работу по нейтрализации нынешней власти. И они этим, соответственно, пользуются.
Но, с другой стороны, власть должна сама такие вещи инициировать — потому что это играло бы на сохранение их власти в том числе. Но они настолько жадные, что это просто ужас! Инстинкт самосохранения у них притупляется — жадность преобладает.
— А может, все-таки страх? Тот, о котором вы говорили?
— Да и страх. Но то, что добровольцы получили бы статус участника боевых действий — какие угрозы это для власти несет? Я не воспринимаю до конца войны слова «ветеран», но когда ветеран в тылу работает себе — разве это плохо? Добровольцы же, как правило, люди вспыльчивые. И если добровольцу не за что хлеб купить, потому что все идет на коммуналку… А предоставление добровольцам статуса УБД сразу же снижает градус напряжения. Поэтому, зачем этого бояться? Не надо этого бояться!
Хорошо еще по законопроекту об УДА. Здесь я могу себе представить, что они могут себе представлять. «Это ж мы если слишком много будем воровать — то армия добровольцев нас возьмет и свергнет. Выбросит с тех Печерских холмов. А может, еще и на Крещатике поразвешивает». Ведь в следующий раз церемониться уже никто с ними не будет — если они до того доведут. А я очень не хотел бы, чтобы они до того доводили. Поскольку любая революция — это потрясение и откат. Это не только продвижение вперед, но и откат назад во многих вопросах. С таким врагом как Российская империя надо держать ухо востро. Потому что государство потеряем — а потом снова десятки лет в подполье будем его восстанавливать… Этого нельзя допускать.
— Тем не менее мы постоянно слышим разговоры о каком-то «третьем Майдане»…
— Смотрите. Я убежден в том, что на власть надо давить. Она сама определила правила демократии, так сказать, во время войны. То есть давление на власть должно быть постоянным. Кроме того, я знаю, что эта власть — довольно трусливая. И даже когда под АП выходят какие-то бабушки, условно говоря, «вязаные береты» и начинают что-то кричать — тут же практически начинается паника. Хотя там всего пару десятков человек стоит.
Если бы были на Украине системные политические силы, которые хотят не кричать о чем-то, а реально изменить ситуацию в государстве — ну, выведите там 20 тысяч в правительственный квартал, заблокируйте все эти здания и подержите их немного на этих Печерских холмах. Есть же опыт! Притом — абсолютно мирным образом. И они пойдут на все, что нужно для украинского народа. И законопроекты необходимые внесут и примут, и так далее. Но это надо делать системно — без крика, без шума, без оружия.
Хотя, конечно, нужно учитывать возможность провокаций, потому что Россия туда влезет однозначно. И инфильтрированная агентура это использует по полной программе. Опять же, если в центре Киева начнет литься кровь — ничего хорошего из этого не будет.
Но можно находить такие рычаги влияния. Можно по областям одновременно акции проводить, требовать принятия того или иного решения. Но для этого нужно пахать. Надо агитацией заниматься, идеологической работой. А кто хочет это делать? Все о выборах думают. А пока выборов нет, — считают, что можно ничем не заниматься и просто так сидеть. Это не политика, а политиканство — то, что мы наблюдаем, к сожалению.
— Не так давно в Facebook поднялась волна возмущения презентацией главного психиатра Министерства обороны (правда, уже экс, потому как Полторак оперативно его уволил). Его обвиняли в том, что он якобы назвал 93% участников АТО представляющими угрозу для общества из-за имеющегося у них посттравматического синдрома. На самом деле, там речь может идти о банальной безграмотности при создании той презентации, когда слова «скрытый враг» касались не участников АТО, а посттравматического синдрома как явления. Но, как бы там ни было, определенная проблема с ПТСР, пожалуй, существует. Как с этой проблемой борются добровольцы? Потому что государство пока, по большому счету, кроме таких вот слайдов, ничем в этом направлении не отличилось…
— Я, конечно, не психолог, не психиатр, но при всем этом уже три с половиной года наблюдаю за психическим состоянием своих бойцов, командиров. И могу сказать, что нам гораздо легче, потому что у нас мотивированность выше, а, следовательно, последствия всевозможных ПТСР и так далее — значительно ниже, в принципе, чем у людей, которые психологически не готовы к войне, к противостоянию. Конечно, если ты собираешь побратима по кускам — это не может не оставить следа в мозгах, в сердце, в душе. Однозначно. Но при всем, я говорю, ребята у нас в этом смысле крепкие. Плюс, мы стараемся и психологов задействовать, и капелланскую службу. Потому что хороший священник, хороший капеллан получше психолога может работать. И давать лучший результат. То есть у нас эта схема хоть и несовершенно, но работает.
Что же касается ребят, которые в ВСУ, то я порой сталкивался с тем, что у части из них — довольно слабый настрой на эту войну. Определенная боязнь есть, которая порождается, наверное, неумением, незнанием…
Ну, и определенную роль играет то, что, например, у нас в УДА то же комбат Черный, тот же комбат Червень — он знает каждого бойца в батальоне. Он придет и поговорит. Он знает, что кому надо дать, какие знания, какие навыки. Он знает, может опытом поделиться…
У нас абсолютно нормальное явление, когда идет артиллерийский или минометный обстрел (это можно было очень часто наблюдать, особенно когда была горячая фаза), а ребята смеются, анекдоты трут… Им по барабану, что прилетает. Ну, прилетит — так прилетит, а что делать… В то же время мобилизованные ребята частенько молчат, боятся… А тогда смотрят на нас — и думают, наверное: Боже, какие же эти добровольцы — идиоты (смеется).
Как в аэропорту было? Десантура говорит: да это же «демоны войны»!.. У меня вот «Бандера» на Карловку ходил: взял нож и «Муху» — и пошел в бой. Говорит: я сейчас сепара завалю, автомат заберу… И таких случаев — куча. Так какой ПТСР может быть у этих ребят?
Хотя общая проблема — она будет. Еще не было ни одной войны в мире, где бы часть участников той войны не представляли какой-то угрозы обществу своим поведением и всякими такими вещами. Посмотрите, в Штатах какая смертность среди ветеранов. Самоубийства и так далее — это же массово там происходит. И в Англии, и где бы ни было. У нас тоже. Один «афганский синдром» после Афганистана чего только стоит?
— Вы по себе замечаете, что вас изменила война?
— Да, пожалуй, изменила… Хотя сам по себе я не настолько замечаю… Однозначно стал циничнее. И какие-то жизненные подходы изменились. Война же много всякого такого проявляет — экстремального… Опыта столько набрался, что ой-ой-ой. Я-то готовился всегда к войне. Но, при всем этом, готовиться и быть на войне — это разные вещи.
— Многие об этом говорят — что реальная война совсем не похожа на ту, какой мы привыкли ее представлять по книгам и фильмам. Не стало ли для вас своеобразным потрясением, когда вы увидели, что такое война на самом деле?
— Потрясением — нет. Но новый взгляд на это был, конечно. Хотя, повторюсь, потрясением это не стало. Я готовился психологически к тому, что такие вещи, как гибель твоего друга или что-то еще — они будут. Я осознавал, что на войне иначе не может быть. Но готовиться к этому и видеть это своими глазами — действительно разные вещи.
Но пока мы прошли стабильно. Я смотрю по ребятам — и по комбатам, и по ротным, и по взводным — они не меняются практически уже несколько лет. Вот вы с Черным общались? Он таким был и в начале войны. Уверенный, хамовитый порой — такой он и есть (смеется). Если бы деньги у нас были — мы бы уже и бригады сформировали, я в этом убежден.
— Бригады бригадами, а новый батальон вы же формируете сейчас, правда?
— Так точно.
— Почему именно сейчас?
— Потому что есть необходимость. Лучше всего — когда что-то формируется снизу естественным способом. Не просто спускается приказ: «Давайте что-то сформируем — и будет толк»…
Мы видим, что сформировался круг командиров из разных отдельных легкопехотных отрядов, которые разбросаны по фронту. Но есть психологическая совместимость командиров, бойцов — а это очень важно для добровольческого движения. Ребята «выросли» просто. Одно дело — командовать 30-ю людьми, другое — когда мы видим, что он уже нормально командует 80-ю бойцами. И командиры у него уже есть подчиненные. То есть, структура у него естественно выросла.
А сейчас мы увидели, что есть абсолютно нормальная возможность сформировать третий отдельный батальон Украинской добровольческой армии — с конкретно вверенными участками фронта и так далее.
Главную ставку мы сейчас делаем на так называемые дефицитные воинские специальности. Ведь чтобы подготовить хорошего минометчика — нужно время. Это не просто стрелок-пехотинец, который будет в окопе лежать и контролировать какой-то сектор. Это совсем другой уровень. Подготовить аэроразведку — это совсем другой уровень. А мы даже в Киев ребят посылали, деньги платили, чтобы они готовились, «Лелеками» и «Фантомами» (в зависимости от задач) обеспечивали…
Вот, собственно, отдельный легкопехотный отряд «Вольф», отдельный легкопехотный отряд «Черный туман», отдельный легкопехотный отряд «Волынь», я думаю, будет задействован в этом процессе — в формировании такой высокопрофессиональной воинской части УДА. Потому как отдельный батальон — это уже часть, это уже не подразделение.
Мы растем. И будем использовать эти вещи. Посмотрим, как будет, конечно же, разворачиваться ситуация на фронте, в политике, с этими миротворцами… Я же говорю, я не буду пробивать лбом стену и кричать об одном и том же. Если будет необходимость, мы будем видеть необходимость пребывания наших боевых частей на фронте — они там будут находиться, как бы кому-то чего-то ни хотелось.
Если же такая необходимость отпадет — мы будем заниматься территориальной обороной, чем мы уже занимаемся, в принципе. И кто-то в резерв идет. Потому как ребята воюют уже по три с половиной года. Поэтому то один командир, то другой идет в резерв… Но в случае обострения они возвращаются в батальоны. И при всем этом сейчас целая куча наших боевых командиров занимается развертыванием территориальной обороны в тыловых областях на юге, на западе, в центре Украины.
То есть системная работа продолжается и будет продолжаться. По большому счету, я знаю, что и территориальная оборона, которую мы развернем — это тот кадровый резерв и для ВСУ, и для Нацгвардии, и для СБУ, который всегда можно использовать. При любых угрозах.
И, знаете, я люблю заниматься тем, что дает конкретный результат, а не просто — поговорили и разошлись, помахали флагами, покричали какие-то лозунги — и думаем, что это что-то изменит. Лучше сделать систему, которая работает на государство в государстве. И это то, ради чего стоит жить.
Продолжение интервью читайте на «Апострофе» в ближайшее время
— Часто сейчас как раз Службу безопасности обвиняют в том, что участились демонстративные убийства — в Киеве, в Мариуполе, когда сотрудника СБУ взорвали в собственном автомобиле, другие резонансные преступления…
— Ну, это же война. А на войне гибнут люди. Нельзя на 100% обезопасить страну от терактов. Тем более, когда, опять же, нет политической воли вести контрразведывательные усиленные меры. Ведь сразу будет крик о нарушении демократических принципов, оппозиция начнет горлопанить, эти все грантожерские правозащитные организации подключатся и так далее… СБУшники сейчас принимают кого-то — и не могут ничего сделать. Ведь даже по морде не дашь какому-нибудь животному, потому что сразу начнут кричать о нарушении прав и так далее. А это враг, стреляющий в наших солдат с той стороны! Поэтому ребята из Службы находятся в такой контраверсионной ситуации. С одной стороны, они должны обезопасить Киев и другие украинские города от терактов… Кстати, очень много терактов за это время было нейтрализовано. Просто об этом меньше говорится, чем о реализованных террористических атаках… Ну, а с другой стороны они сталкиваются с реакцией общества: как так? Опять где-то взрыв? Куда смотрит СБУ?..
Но их единицы. Реально единицы потерь. При том, что ни одно государство в мире не способно предупредить 100% терактов. Вон в Штатах — насколько уж ФБР мощная организация, но сколько там терактов происходит? А во Франции? В Германии? В Великобритании?.. Австралия вон недавно заявила, что у них готовятся огромные теракты. Так что о нас говорить? Особенно во время войны? Хотя если вы посчитаете, посмотрите статистику с 2014 года, сколько было успешных терактов и сколько людей в них погибло — поймете, насколько это было минимизировано.
— Тем более, до конца расследований мы же не можем на 100% быть уверенными, что то или иное преступление — это именно террористический акт, а не какие-то личностные или бизнес-разборки в отдельных случаях.
— Да. Хотя если говорить о мариупольском случае — там однозначно был теракт. Но это война. Наши работают по ним, они работают по нам. Это закономерно на войне. Просто, я говорю, люди часто живут в психологическом отрыве от реальной ситуации — и тогда делают неправильные выводы. На войне так бывает. Просто каждый ведет свою войну по-своему. Спецслужбы ведут по-своему, ребята в окопах — по-своему. Каждый должен своим делом заниматься.
— Считаете ли вы, что Украине нужна диктатура на данном этапе? Хотя бы в какой-то степени?
— Ну, я бы назвал это не диктатурой, а жестким авторитарным режимом. Но кто его будет внедрять — этот жесткий авторитарный режим? Но во время войны такой авторитарный режим был везде. Во время войны в Великобритании, старейшей демократии мира, Черчилль имел диктаторские полномочия и практически всей войной и мирной жизнью он командовал авторитарными методами. В Штатах, пожалуй, то же самое. И где угодно. Только у нас не так, к сожалению.
Но, опять же, важно, чтобы это руководство не стало самодурством отдельных лиц, которые себе думают, что они стали царями. И чтобы на национальное государство, на национальную безопасность, национальные интересы этот авторитарный режим работал, а не на чье-то самообогащение, ликвидацию политических оппонентов или еще что-либо. Но для того, собственно, должна была появиться вообще новая элита в государстве, качественно другие люди, нежели те, кто сейчас у власти. Потому что лично я не вижу, например, на высоких властных ступенях сегодня людей, которым я бы мог доверять.
— Потому что мы их слишком давно и слишком хорошо знаем?
— Именно так. Я-то — реалист. Я на войне нахожусь. Поэтому не собираюсь кричать, что они все плохие и так далее. Но просто по-человечески — я же вижу, кто чем занимался до того, во время того и примерно представляю, чем каждый из них будет заниматься после всего, что сейчас переживает страна. Поэтому выводы я для себя делаю.
Нам крайне необходима вообще смена элиты как таковой. Потому что любое государство — это ведущий слой и масса. Ведущий слой — это такой становой хребет любого народа. И когда в этом ведущем слое люди — мудрые, мужественные и благородные (это те три главных черты, которые Дмитрий Донцов называл, говоря о ведущем слое), а не цинично-барыжные и всякие такие, которых мы наблюдаем (смеется) — вот такой ведущий слой повел бы государство наше к процветанию.
В конце концов, так и будет. Потому прямо сейчас ведущий слой, в том числе, и на войне куется. И те нормальные офицеры, среди которых все-таки подавляющее большинство — ребята жертвенные, мотивированные. И те волонтеры, которые часто ссорятся между собой, как не знаю кто, но при всем этом тоже — нормальные и жертвенные люди, у которых есть свои идеалы. Вот именно они и станут той элитой, которая Украину выведет в конце концов на нормальный путь развития. Без воровства, коррупции этой всепоглощающей и так далее… Я в этом убежден. И это будет нормальное украинское национальное государство.
— Для этого необходимо единение… А можете ли вы сказать, что нынешнее украинское националистическое движение более или менее однородно, консолидировано? Или остаются все же те, кто только называет себя националистом, не будучи им на самом деле — и лишь дискредитирует саму идею?
— Ну, люди же не ангелы… Соответственно, у всех есть недостатки. Даже у националистов. Не бывает такого, чтобы все были хорошие — даже речи об этом нет. И мы же наблюдаем часто попытки подменить, собственно, украинский национализм каким-то национал-социализмом или социал-национализмом, или еще чем-то… Ничего хорошего я в этом не вижу, безусловно.
Я сейчас не занимаюсь активно политикой. Хотя иногда контактирую с ребятами и из «Свободы», и из «Национального корпуса», и из «Правого сектора» (запрещенная в России организация — прим. ред.), и так далее… Но, прежде всего, я занимаюсь войной — пока идет война. А там дальше будет видно — что будет и как будет.
Я всегда выступал за объединение националистического движения на четких правилах и принципах. Чтобы было четко понятно, на чем мы стоим. И сейчас я вижу, что попытки такого объединения есть. И я их приветствую, безусловно. Пусть ребята садятся, проводят те же идеологические конференции, где можно нормально садиться и выяснять, какой же из национализмов, так сказать, самый националистический (улыбается). Но для того, собственно, есть люди, которые идеологией занимаются. Они в каждой организации есть, такие пишущие ребята. Пусть садятся и обсуждают все те вещи. Потому что для меня все просто. Шевченко — поэтическая формула. Михновский и его «Самостійна Україна» — это политическая формула украинского национализма. Его философия — Дмитрий Донцов. Как практики революционные и националистические — это, прежде всего, Бандера, Стецько, Коновалец. Это, собственно, те люди, которые это все формировали. Современный период уже — это Василий Иванишин. Это для меня есть национализм, вот эта преемственность. Все четко и красиво написано.
Конечно, можно назвать еще кучу людей, которые тоже писали о национализме, и их взгляды также имеют право на существование. Но истина — она же, собственно, в дискуссии познается. И, соответственно, на практике. Что является тем, что поднимает людей на чин, поднимает их над грешной землей на эти высоты? Ведь националист — это тот человек, который ведет за собой. И мы это видели на Майдане, когда именно под красно-черными националистическими флагами началась настоящая революция, а не та клоунада, которая была до того.
И на войне — то же самое. В первые бои и далее, собственно, в первую очередь националисты шли. А тогда уже и ВСУ заставляли воевать. Потому что сначала не очень то они хотели…
Национализм — это современность и будущее нашего народа. И если националистическое движение объединится и станет мощным фактором — без ксенофобии, всяких других вещей, которые, кстати, часто нам Запад пытается приписать, хотя у нас того и близко нет — то тогда все будет нормально.
Поэтому пусть они работают над этим. Попытки такие есть. Я когда интервью читаю различных руководителей националистических структур — когда есть возможность почитать — то вижу, что, в принципе, путь они верный выбрали. А мы… Если у нас будут время и желание — мы поможем.
— Кстати, сейчас у вас есть политические амбиции? После того, как в стольких интервью признавались в том, что полностью разочаровались в деятельности парламента?
— Да нет, я же не очаровывался… Это очарованные разочаровываются, а я нет. Я не разочаровывался, там все сразу было понятно.
Конечно, я надеялся, что там можно будет больше чего-то сделать… Но так еще и судьба повернулась: в декабре избрали (Верховная Рада нынешнего созыва начала свою работу в самом конце ноября 2014 года, — «Апостроф»), а в январе я получил ранение, больше полугода в больницах провалялся — и вышел, так сказать, из парламентаризма мгновенно. Не войдя даже (смеется). У меня больничный, кажется, в конце сентября где-то завершился. С января. Больше полугода лежал.
А потом… Война — она же втягивает. А я не тот человек, который может разрываться. То есть если я беру какое-то направление — то уже хочу довести его до логического завершения.
Ну и, плюс, есть моральный аспект, о котором я всегда говорю: я ребят привел на войну, и бросить их там, а самому сидеть в парламенте — это ну совершенно неправильно! Поэтому, соответственно, такая ситуация.
Но я не исключаю, что мы будем принимать какое-то участие в политической жизни. Я вижу в нашей добровольческой среде с десяток людей, которые были бы, в принципе, в будущем парламенте нужны. Поэтому — возможно.
Но в какой форме — это будет некий сольный политический проект, или это будет, возможно, какой-то системный формат, который не противоречит нашим принципам — мы увидим. В конце концов, еще есть время, если выборы будут плановые, а не досрочные. Тогда время есть.
У нас есть общественная организация, которая занимается и политической работой. Вот летом провели в Запорожье, на Хортице, Форум Национального Действия, где собирались представители со всей Украины — и обсуждали, что делать, как делать. Я тоже выступал — и объяснял, что я готов оказывать поддержку, но, честно говоря, каких-то больших политических амбиций нет.
И, если бы не помощь добровольческому движению, которую может нести мое участие (даже такое скромное участие) в сегодняшней политике — я бы уже сдал свой мандат и занимался бы совершенно другими вещами. А так — он действительно помогает в решении многих практических военных вопросов. Поэтому мы и держимся пока за этот мандат. Для меня это явно не то, что мне нужно. Я себе не представляю, чтобы я сидел в парламенте следующего созыва или просто даже предметно занимался депутатской деятельностью: писал законы и так далее. Это не мое — однозначно.
Просто туда многие шли до недавнего времени не с целью законотворчества и так далее, а потому, что там можно сесть на потоки. Мы же знаем это прекрасно.
— Вы оптимистично настроены, я смотрю! «До недавнего времени шли»…
— Ну, я думаю, что и в следующем созыве туда пойдут за тем же. Хотя я слышал, что сейчас многие предприниматели начинают терять желание быть на верхней ступени, в Верховной Раде — и в связи с финансовой децентрализацией, когда финансовые потоки уже диверсифицируются, начинают заниматься вплотную ОТО (объединенными территориальными общинами). У них нюх на деньги.
Есть такая вещь. Поэтому не исключено, что в следующем парламенте может быть гораздо меньше бизнесменов, чем в нынешнем. А если бы еще и не было этой смешанной системы, и закон о выборах, наконец, был изменен — то тем более.
— Если бы — чисто теоретически — сейчас перед вами встал выбор: вы возглавляете государство в качестве президента или вы остаетесь все-таки бок о бок со своими ребятами на фронте — что бы вы выбрали? Все-таки президентский пост дает куда больше возможностей и рычагов, чем депутатский мандат…
— Я и тогда, когда на президентские выборы в 2014-м шел, говорил, что не знаю, каким я буду президентом. Я не владею таким красноречием и совершенным английским, как Петр Алексеевич Порошенко, например. А он просто замечательный оратор и много националистических вещей произносит. Это хорошо… Но при всем этом я бы был, пожалуй, неплохим верховным главнокомандующим. Я здесь больше ориентируюсь, чем многие из них.
Поэтому, собственно, заняться такой работой можно было бы во время войны. Потому что после войны — то, опять-таки, пусть сами себе мажут головы. Пусть молодежь приходит к власти и меняет это государство. А я… В следующем году будет 30 лет, как я занимаюсь тем, чем занимаюсь. Поэтому надоело уже немного, я пенсию заслужил уже, наверное (смеется). Правда, у меня трудовых книжек не было, но это такое. Полулегальное же положение все время. Националисты только так могли тогда существовать.
— Но сейчас же времена изменились?
— Сейчас у меня трудовая книжка в Верховной раде лежит (смеется). Она, по крайней мере, у меня появилась. Поэтому — да, времена изменились. Опять же, УДА мне в ней никто не запишет. Хотя в целой куче областей мы пробили через областные советы статусы участников боевых действий для ребят. Это нам удалось. И то хорошо. Потому что у ребят теперь есть хоть какой-то социальный пакет. Даже уменьшение коммуналки — и то ребятам облегчает жизнь немного.
Опять же, у нас есть законопроект об уравнивании ребят-добровольцев и солдат ВСУ в правах. Чтобы всеукраинский статус был. Я веду переговоры там, наверху, и по этому вопросу. Может, чего-то удастся добиться. Честно говоря, из бюджета просто смехотворные суммы тратились бы на это. Но они же всего боятся. Поэтому даже на это не соглашаются.
Хотя у меня иногда складывается такое впечатление, что у них просто отсутствует инстинкт самосохранения. Потому что вот такие вот законопроекты — об УДА, о статусе добровольцев и так далее — они несут реально минимальную финансовую нагрузку на бюджет, но при этом снижают градус социального напряжения, которое сейчас просто зашкаливает.
Просто я смотрю: нет сегодня лидеров, которые бы вели системную работу по нейтрализации нынешней власти. И они этим, соответственно, пользуются.
Но, с другой стороны, власть должна сама такие вещи инициировать — потому что это играло бы на сохранение их власти в том числе. Но они настолько жадные, что это просто ужас! Инстинкт самосохранения у них притупляется — жадность преобладает.
— А может, все-таки страх? Тот, о котором вы говорили?
— Да и страх. Но то, что добровольцы получили бы статус участника боевых действий — какие угрозы это для власти несет? Я не воспринимаю до конца войны слова «ветеран», но когда ветеран в тылу работает себе — разве это плохо? Добровольцы же, как правило, люди вспыльчивые. И если добровольцу не за что хлеб купить, потому что все идет на коммуналку… А предоставление добровольцам статуса УБД сразу же снижает градус напряжения. Поэтому, зачем этого бояться? Не надо этого бояться!
Хорошо еще по законопроекту об УДА. Здесь я могу себе представить, что они могут себе представлять. «Это ж мы если слишком много будем воровать — то армия добровольцев нас возьмет и свергнет. Выбросит с тех Печерских холмов. А может, еще и на Крещатике поразвешивает». Ведь в следующий раз церемониться уже никто с ними не будет — если они до того доведут. А я очень не хотел бы, чтобы они до того доводили. Поскольку любая революция — это потрясение и откат. Это не только продвижение вперед, но и откат назад во многих вопросах. С таким врагом как Российская империя надо держать ухо востро. Потому что государство потеряем — а потом снова десятки лет в подполье будем его восстанавливать… Этого нельзя допускать.
— Тем не менее мы постоянно слышим разговоры о каком-то «третьем Майдане»…
— Смотрите. Я убежден в том, что на власть надо давить. Она сама определила правила демократии, так сказать, во время войны. То есть давление на власть должно быть постоянным. Кроме того, я знаю, что эта власть — довольно трусливая. И даже когда под АП выходят какие-то бабушки, условно говоря, «вязаные береты» и начинают что-то кричать — тут же практически начинается паника. Хотя там всего пару десятков человек стоит.
Если бы были на Украине системные политические силы, которые хотят не кричать о чем-то, а реально изменить ситуацию в государстве — ну, выведите там 20 тысяч в правительственный квартал, заблокируйте все эти здания и подержите их немного на этих Печерских холмах. Есть же опыт! Притом — абсолютно мирным образом. И они пойдут на все, что нужно для украинского народа. И законопроекты необходимые внесут и примут, и так далее. Но это надо делать системно — без крика, без шума, без оружия.
Хотя, конечно, нужно учитывать возможность провокаций, потому что Россия туда влезет однозначно. И инфильтрированная агентура это использует по полной программе. Опять же, если в центре Киева начнет литься кровь — ничего хорошего из этого не будет.
Но можно находить такие рычаги влияния. Можно по областям одновременно акции проводить, требовать принятия того или иного решения. Но для этого нужно пахать. Надо агитацией заниматься, идеологической работой. А кто хочет это делать? Все о выборах думают. А пока выборов нет, — считают, что можно ничем не заниматься и просто так сидеть. Это не политика, а политиканство — то, что мы наблюдаем, к сожалению.
— Не так давно в Facebook поднялась волна возмущения презентацией главного психиатра Министерства обороны (правда, уже экс, потому как Полторак оперативно его уволил). Его обвиняли в том, что он якобы назвал 93% участников АТО представляющими угрозу для общества из-за имеющегося у них посттравматического синдрома. На самом деле, там речь может идти о банальной безграмотности при создании той презентации, когда слова «скрытый враг» касались не участников АТО, а посттравматического синдрома как явления. Но, как бы там ни было, определенная проблема с ПТСР, пожалуй, существует. Как с этой проблемой борются добровольцы? Потому что государство пока, по большому счету, кроме таких вот слайдов, ничем в этом направлении не отличилось…
— Я, конечно, не психолог, не психиатр, но при всем этом уже три с половиной года наблюдаю за психическим состоянием своих бойцов, командиров. И могу сказать, что нам гораздо легче, потому что у нас мотивированность выше, а, следовательно, последствия всевозможных ПТСР и так далее — значительно ниже, в принципе, чем у людей, которые психологически не готовы к войне, к противостоянию. Конечно, если ты собираешь побратима по кускам — это не может не оставить следа в мозгах, в сердце, в душе. Однозначно. Но при всем, я говорю, ребята у нас в этом смысле крепкие. Плюс, мы стараемся и психологов задействовать, и капелланскую службу. Потому что хороший священник, хороший капеллан получше психолога может работать. И давать лучший результат. То есть у нас эта схема хоть и несовершенно, но работает.
Что же касается ребят, которые в ВСУ, то я порой сталкивался с тем, что у части из них — довольно слабый настрой на эту войну. Определенная боязнь есть, которая порождается, наверное, неумением, незнанием…
Ну, и определенную роль играет то, что, например, у нас в УДА то же комбат Черный, тот же комбат Червень — он знает каждого бойца в батальоне. Он придет и поговорит. Он знает, что кому надо дать, какие знания, какие навыки. Он знает, может опытом поделиться…
У нас абсолютно нормальное явление, когда идет артиллерийский или минометный обстрел (это можно было очень часто наблюдать, особенно когда была горячая фаза), а ребята смеются, анекдоты трут… Им по барабану, что прилетает. Ну, прилетит — так прилетит, а что делать… В то же время мобилизованные ребята частенько молчат, боятся… А тогда смотрят на нас — и думают, наверное: Боже, какие же эти добровольцы — идиоты (смеется).
Как в аэропорту было? Десантура говорит: да это же «демоны войны»!.. У меня вот «Бандера» на Карловку ходил: взял нож и «Муху» — и пошел в бой. Говорит: я сейчас сепара завалю, автомат заберу… И таких случаев — куча. Так какой ПТСР может быть у этих ребят?
Хотя общая проблема — она будет. Еще не было ни одной войны в мире, где бы часть участников той войны не представляли какой-то угрозы обществу своим поведением и всякими такими вещами. Посмотрите, в Штатах какая смертность среди ветеранов. Самоубийства и так далее — это же массово там происходит. И в Англии, и где бы ни было. У нас тоже. Один «афганский синдром» после Афганистана чего только стоит?
— Вы по себе замечаете, что вас изменила война?
— Да, пожалуй, изменила… Хотя сам по себе я не настолько замечаю… Однозначно стал циничнее. И какие-то жизненные подходы изменились. Война же много всякого такого проявляет — экстремального… Опыта столько набрался, что ой-ой-ой. Я-то готовился всегда к войне. Но, при всем этом, готовиться и быть на войне — это разные вещи.
— Многие об этом говорят — что реальная война совсем не похожа на ту, какой мы привыкли ее представлять по книгам и фильмам. Не стало ли для вас своеобразным потрясением, когда вы увидели, что такое война на самом деле?
— Потрясением — нет. Но новый взгляд на это был, конечно. Хотя, повторюсь, потрясением это не стало. Я готовился психологически к тому, что такие вещи, как гибель твоего друга или что-то еще — они будут. Я осознавал, что на войне иначе не может быть. Но готовиться к этому и видеть это своими глазами — действительно разные вещи.
Но пока мы прошли стабильно. Я смотрю по ребятам — и по комбатам, и по ротным, и по взводным — они не меняются практически уже несколько лет. Вот вы с Черным общались? Он таким был и в начале войны. Уверенный, хамовитый порой — такой он и есть (смеется). Если бы деньги у нас были — мы бы уже и бригады сформировали, я в этом убежден.
— Бригады бригадами, а новый батальон вы же формируете сейчас, правда?
— Так точно.
— Почему именно сейчас?
— Потому что есть необходимость. Лучше всего — когда что-то формируется снизу естественным способом. Не просто спускается приказ: «Давайте что-то сформируем — и будет толк»…
Мы видим, что сформировался круг командиров из разных отдельных легкопехотных отрядов, которые разбросаны по фронту. Но есть психологическая совместимость командиров, бойцов — а это очень важно для добровольческого движения. Ребята «выросли» просто. Одно дело — командовать 30-ю людьми, другое — когда мы видим, что он уже нормально командует 80-ю бойцами. И командиры у него уже есть подчиненные. То есть, структура у него естественно выросла.
А сейчас мы увидели, что есть абсолютно нормальная возможность сформировать третий отдельный батальон Украинской добровольческой армии — с конкретно вверенными участками фронта и так далее.
Главную ставку мы сейчас делаем на так называемые дефицитные воинские специальности. Ведь чтобы подготовить хорошего минометчика — нужно время. Это не просто стрелок-пехотинец, который будет в окопе лежать и контролировать какой-то сектор. Это совсем другой уровень. Подготовить аэроразведку — это совсем другой уровень. А мы даже в Киев ребят посылали, деньги платили, чтобы они готовились, «Лелеками» и «Фантомами» (в зависимости от задач) обеспечивали…
Вот, собственно, отдельный легкопехотный отряд «Вольф», отдельный легкопехотный отряд «Черный туман», отдельный легкопехотный отряд «Волынь», я думаю, будет задействован в этом процессе — в формировании такой высокопрофессиональной воинской части УДА. Потому как отдельный батальон — это уже часть, это уже не подразделение.
Мы растем. И будем использовать эти вещи. Посмотрим, как будет, конечно же, разворачиваться ситуация на фронте, в политике, с этими миротворцами… Я же говорю, я не буду пробивать лбом стену и кричать об одном и том же. Если будет необходимость, мы будем видеть необходимость пребывания наших боевых частей на фронте — они там будут находиться, как бы кому-то чего-то ни хотелось.
Если же такая необходимость отпадет — мы будем заниматься территориальной обороной, чем мы уже занимаемся, в принципе. И кто-то в резерв идет. Потому как ребята воюют уже по три с половиной года. Поэтому то один командир, то другой идет в резерв… Но в случае обострения они возвращаются в батальоны. И при всем этом сейчас целая куча наших боевых командиров занимается развертыванием территориальной обороны в тыловых областях на юге, на западе, в центре Украины.
То есть системная работа продолжается и будет продолжаться. По большому счету, я знаю, что и территориальная оборона, которую мы развернем — это тот кадровый резерв и для ВСУ, и для Нацгвардии, и для СБУ, который всегда можно использовать. При любых угрозах.
И, знаете, я люблю заниматься тем, что дает конкретный результат, а не просто — поговорили и разошлись, помахали флагами, покричали какие-то лозунги — и думаем, что это что-то изменит. Лучше сделать систему, которая работает на государство в государстве. И это то, ради чего стоит жить.
Продолжение интервью читайте на «Апострофе» в ближайшее время
