Растущее потребление антидепрессивных средств описывают как опасность для общества, но это также можно расценивать и как обоснованную реакцию на современность, пишет Исабелле Столь (Isabelle Ståhl). Да и обязательно ли искусственное счастье хуже натурального?
В этом году телеканал SVT показывал документальный сериал, который назывался «Рецепт счастья» («Receptet på lycka»). Описание программы давало представление о довольно типичном сегодня отношении к антидепрессивным средствам: «Путь к счастью без "пилюль счастья" — каков он? Четыре женщины, которые попали в зависимость от употребления антидепрессивных средств, вместо этого попробуют под руководством коуча по здоровью комбинацию терапии, спорта и диет в качестве решения проблемы со своей депрессией».
Нас, тех, кто принимает такого рода препараты, становится все больше. В прошлом году почти миллион шведов прибегло к антидепрессантам, примерно каждый десятый. Но по мере того, как их употребление становится чем-то все более нормальным, его все больше считают проблемой.
Выражение «таблетки счастья» возникло в 90-х годах, когда выпустили первый так называемый селективный ингибитор обратного захвата серотонина (СИОЗС), препарат «Прозак» (Prozac), назвав его чудесным лекарством. Сегодня это понятие продолжает существовать, но коннотации у него в основном осуждающие. На антидепрессивные средства и «медикаментацию будничной жизни», которой они, как считается, способствуют, постоянно направляется критика. Она гласит, что все больше проблем, которые раньше считались частью обычной человеческой жизни, сейчас преподносятся как болезнь и нечто, что необходимо лечить с помощью таблеток. Осенью выходит книга психиатра Осы Нильсонне (Åsa Nilsonne) под названием «Процесс» («Processen»), которая в основном повествует о ее решении не лечить своих пациентов продуктами психиатрической фармакологии.
Сама я использую антидепрессивные препараты с десяти лет. Я думаю, большинство моих знакомых принимают или когда-то принимали СИОЗС. Некоторые из них делали это в течение нескольких лет. Медикамент стал частью их жизни. Обязательно ли это нужно считать проблемой?
Ровно так, как это было в документальном сериале по SVT, часто проводится дихотомическое деление между химическими и не-химическими путями к более хорошему самочувствию. Химический путь представляют как худший, ложный, неестественный и вредный. Селективные ингибиторы обратного захвата серотонина СИОЗС как более дешевый заменитель психотерапии. Но когда я поговорила с некоторым числом лиц, принимающие антидепрессанты, я познакомилась с другим мнением. Для них лекарства и терапия вовсе не противоречат друг другу.
«Благодаря психотерапии я стала умом понимать многие вещи, и это позволило мне производить очень конкретные изменения в жизни и поступать иначе. Я сейчас нахожусь на другом уровне жизни, чем тогда, когда я начала терапию. Но вот моя ненависть к себе за этим не очень поспевала. Она все время оставалась без изменений», — рассказывает Мира, 34 года.
Она говорит, что внешне это выглядело так, будто она делала огромные шаги вперед, но чувствовала себя по-прежнему очень плохо. В начале лета ей было трудно проживать день, она не хотела выходить из дома и встречаться с людьми, ей было тяжело находиться в семье.
Мире прописали антидепрессивное средство Escitalopram, и она принимает его в очень маленьких дозах вот уже почти четыре месяца.
«Сейчас у меня те же самые чувства и те же самые проблемы, что и раньше, только панические атаки прекратились. Благодаря этому я могу справляться со всем по-другому. Я надеюсь, что лекарство сможет мне помочь делать это более эффективно, так как мне не приходится теперь ощущать эту невероятную ненависть к себе, стыд и панические атаки».
Ларс, 55 лет, посещал психодинамическую терапию уже год, когда начал принимать лекарства. Беседы помогали, но не излечивали его панический страх.
«Когда я начал принимать лекарства, я стал ощущать большую стабильность большую часть времени, чем раньше. Я не стал совсем спокойным, и ситуации, которые раньше вселяли в меня страх и ужас, никуда не делись, но я мог лучше с ними справляться и делать вещи, которые раньше были для меня практически невозможными».
Эрик, 34 года, рассказывает, что раньше у него всегда было чувство, что он лишний или ненужный, что на самом деле нет оправдания его существованию. Прием лекарства привел к тому, что он больше не растворялся в безграничном самоуничижении, когда даже малейшее действие становилось невозможным из-за этого всеобъемлющего чувства.
«До того, как я начал принимать СИОЗС, я просто беспомощно падал в пропасть. Ничто не имело никакой ценности, все было лишь совершенно не связанными между собой объектами, которые существовали в эмоциональном вакууме. После нескольких недель приема я заметил, что депрессивная сторона начала исчезать. Тогда же я начал терапию. СИОЗС позволили мне обзавестись искусственной опорой, стеклянным полом, через который я видел пропасть, но при этом мог туда не падать».
Эрик, Ларс и Мира говорят, что они практически сразу почувствовали разницу, когда начали принимать препараты. Это вовсе не обязательный эффект. Среди ученых-психиатров существуют резкие разногласия относительно того, работают ли вообще антидепрессивные средства.
Ранее в этом году датское издание опубликовало компиляцию из 131 исследований, в которых участвовало в общей сложности почти 30 000 пациентов. Их вывод: антидепрессивные препараты не имеют эффекта. Янус Кристиан Якобсен (Janus Christian Jakobsen), ученый и главный врач клинического исследовательского центра Copenhagen Trial Unit, считает, что клинический эффект, оказанный СИОЗС на пациентов, очень невелик, или вообще не существует. Улучшения самочувствия у тех, кто принимал эти медикаменты, считает он, объясняются исключительно эффектом Плацебо.
Но недавно научная группа из Сальгренской академии в Гётеборге установила, что эти лекарства определенно работают.
«Это миф, что СИОЗС функционируют чуть лучше Плацебо. Четко доказано, что они намного лучше. Те, кто утверждает обратное, часто выражают идеологически обоснованный протест против психологической фармацевтики», — говорит психофармацевт Элиас Эрикссон (Elias Eriksson), который провел исследование.
«То, что их эффект иногда недооценивается, связано с проблемами методологии, например, с тем, что в большинстве исследований использовался недостаточно чувствительный способ измерений, а при этом в анализ были включены слишком низкие дозы препарата. Кроме того, конечно, не все пациенты с депрессией восприимчивы к СИОЗС, и существуют более старые способы, которые на самом деле более эффективны, но которые используются реже, так как у них больше побочных эффектов. В других сферах применения, таких как лечение панических атак и психогенных двигательных расстройств, эффект СИОЗС больше, чем при депрессии. Почти все положительно реагируют на лечение».
«Нельзя измерять лишь один изолированный параметр, а затем судить о том, как функционирует лекарство», — сказал Янус Кристиан Якобсен (Janus Christian Jakobsen) в интервью для газеты SvD.
Плацебо или нет, но чем чаще молодым людям диагностируют депрессию и панические атаки, тем чаще им прописывают антидепрессанты этого типа. Как сообщала SvD, в прошлом году почти 100 000 рецептов было выписано шведам возрастом от пяти до девятнадцати лет.
Кандидат психологических наук и публицист Ханна Бурнэс (Hanna Bornäs) пишет о таком явлении, что нынешние молодые взрослые выросли в эпоху «антидепрессивной революции». В своем увлекательном тексте «Посвящение во взрослые — медикаментизация психических страданий молодых взрослых в Швеции» («Att inskolas som vuxen — medikaliseringen av unga vuxnas psykiska lidande i Sverige») она разворачивает идеологическую критику против СИОЗС и медикаментизации человеческой жизни. Она считает, что отношение к подавленности, депрессии и медикаментозному лечению депрессивных состояний изменилось. Эти изменения яснее всего видны у возрастной группы от 20 до 30 лет.
Молодые люди, которые интервьюируются в ходе ее исследования, описывают свои ощущения в период до начала приема медикаментов, как характеризующиеся ужасом и неспособностью справляться с бытовыми ситуациями. Многие описывают хаотическую эмоциональную жизнь, с колебаниями от радости к отчаянию, как неспособность контролировать и предсказывать американские горки эмоций. Прошедший интервью Эли считает депрессию результатом длительного периода «очень быстрой жизни, без какого-либо отдыха», который после долгого игнорирования сигналов тела привел к физическому и психологическому крушению с последствиями в виде полной пассивности. Кое-кто говорит, что они были очень злыми до того, как начали принимать медикаменты, и что эта злоба была направлена на них самих. Ответившая на вопросы интервью Карин сообщила, что она злилась, что не могла функционировать «нормально», что она боялась и нуждалась в компании других людей.
В интервью раз за разом люди возвращаются к представлению, что можно добиться успеха в чем угодно. Это перерастает в требование, где неспособность добиваться чего-либо приравнивается к полному провалу. Прошедшая интервью Лувиса испытывает ощущение, что то, что она происходит из шведского среднего класса, не оставляет ей «абсолютно никаких оправданий»: «Если бы я не была подавлена, я бы была способна сделать все, что угодно! Тогда я бы могла получить любое образование! Я бы сделала чертовски много хороших вещей, ведь у меня было бы так много энергии и на то, и на это».
В это зацикленное на достижениях время, где очень многое зависит от человека лично, депрессия становится выходом и, возможно, единственным. Она предстает в роли внешнего врага, единственного, кого мы можем обвинить, когда у нас внешне есть все условия для чего-либо, в чем мы все-таки почему-то не преуспели.
Ханна Бурнэс считает, что молодые взрослые, которые принимают антидепрессанты, предстают «идеальными неолиберальными объектами». Нестабильный юнец трансформируется с помощью таблетки в ответственного взрослого, который заботится о выполнении своих обязательств и выполняет свои функции на работе или во время обучения, не будучи эмоционального вовлечен в эту деятельность и не реагируя сколько-нибудь существенно на окружающий мир. Прекращение приема медикаментов она считает своего рода протестом.
Я думаю о том, что сегодня не существует каких-то настоящих ритуалов перехода от детства к взрослой жизни, подростковые годы изливаются в вакуум с временными трудоустройствами и случайными отношениями. Ты ждешь ощущения, что стал взрослым, таким же, какими были твои родители, но этого так никогда толком и не происходит. Современным же ритуалом перехода, который пережили многие представители моего поколения, стала встреча с обычным терапевтом, который выписал им антидепрессанты.
Мне самой повезло встретить хорошего врача. Впервые за долго время я почувствовала, что меня кто-то выслушивал, спрашивал, как я живу и говорил, что все образуется. Он не заставил меня чувствовать себя больной, а лишь дал понять, что моя чувствительность дает мне право на поддержку. Именно так работало лекарство, давало поддержку и я не чувствовала себя одурманенной. Когда самая страшная тревога была купирована, у меня быстро появилась возможность испытывать позитивные эмоции по отношению к жизни и людям вокруг меня.
В исследовании Ханны Бурнэс впечатление о СИОЗС складывается последовательно темное: проинтервьюированные люди, которые решили прекратить принимать лекарства, утверждают, что таблетки лишили их нюансов эмоциональной жизни. Когда они прекратили пить таблетки, им пришлось гораздо более активно контролировать как физическое, так и психологическое состояние: следить за собой и понимать себя и свои границы, воспринимать сигналы тела вовремя и предпринимать необходимые меры, чтобы избежать возвращения в депрессию. По их мнению, на это могли повлиять хорошие сон и питание, тренировки и йога, медитации и обустройство своего жилища. На социальном же уровне, как они считают, вообще ничего нельзя изменить.
Значит, оставалось либо принимать медикаменты, либо учиться тщательно контролировать себя самого. При приеме СИОЗС состояние ощущалось как более функциональное и приятное, но такое упорное стремление к нормальности привело к тому, что жизнь становилась менее «живой», пишет Бурнэс.
Сама же я скорее ощущаю больше возможностей во внешнем мире, которые могут меня заинтересовать, когда я внутренне спокойнее. Я считаю, что это довольно непросто — жить в современном мире, где требуется быть полностью психологически прозрачным, ходить на психотерапию и четко отдавать себе отчет, почему ты себя ведешь так, как ведешь, из-за чего даже собственная личность может казаться странной и ненормальной, и где при этом считается плохим принимать таблетки и расценивать тревогу как химический системный сбой в мозгу.
У подавляющего тревогу лекарства Xanax есть слоган, который мне нравится: «Anxiety has many faces, but there is only one Xanax» («У тревожности много лиц, а Xanax одно»). Я не знаю, оригинал это или подражание чему-то, но я нахожу его точным и успокаивающим; вовсе не всегда у моей тревожности есть на самом деле важное послание для меня.
Если бы я прислушивалась к своей тревоге, я бы никогда не уезжала из родного города, никогда не завела бы друзей и работу в другом городе и, определенно, никогда не написала бы роман, так как тревога сказала бы мне, что это станет социальным самоубийством, что я сойду с ума и меня бросят друзья. Когда я была моложе, я постоянно всматривалась в свою тревогу, спрашивая себя, что она пытается до меня донести, но с годами я заметила, что общий знаменатель для моих припадков тревоги — это моя нервная система, а не тот предмет, который меня тревожит.
Многие люди, у которых я брала интервью для этой статьи, говорят, что они переживали страшную тревогу и депрессию большую часть жизни, пытаясь с этим справляться разнообразными методами: с помощью терапии разного вида, медитаций, изменениях стиля жизни. Медикаменты были дополнением к их попыткам начать чувствовать себя лучше, а не единственная альтернатива.
Эрик рассказывает, препарат СИОЗС помог ему начать принимать себя даже тогда, когда он не добивается лучших результатов.
«В моем случае СИОЗС убрали презрение к самому себе и сгладили неуверенность в себе. Принимая таблетки, я чувствую себя хорошим человеком, даже если не сижу за книгами по 12 часов подряд и не бегаю 3-4 раза в неделю. Возможно, я не чувствую себя так уж прекрасно, но во всяком случае я ощущаю, что у меня есть право на существование. Я больше себе позволяю и чувствую, что это совершенно нормально — просто жить. Раньше я так не считал».
То, что он описывает, кажется довольно далеким от образа неолиберального субъекта. Эрик говорит, что лекарства, которые он пронимал от депрессии и тревоги, в какой-то степени просто позволили ему открыться и начать подходить к окружающему миру более эмоционально и эмпирически. Он вспоминает момент, когда он как раз начал принимать СИОЗС, и когда ему в то же время прописали мягкое успокаивающее лекарство Atarax.
«Я взял почитать книгу Гуннара Экелёфа (Gunnar Ekelöf) и именно тогда, возможно, впервые на меня произвела сколь-нибудь сильное впечатление поэзия. Я всегда был защищен рациональным мышлением, моим первоочередным защитным механизмом с детства было предугадывать, что сделают и скажут другие люди, и готовиться к этому, чтобы достаточно быстро решить ситуацию, которая возникнет. Это было привычной схемой в моей семье, думать, вместо того, чтобы чувствовать. Но когда тревога отпустила, мне больше не нужно было все время думать, я мог воспринимать поэзию, не как результат умственной деятельности, а так, как она есть».
Эрик рассказывает, что раньше он переживал депрессии, сам этого не понимая.
«Те депрессии оставили множество шрамов. Но депрессия, которая у меня была, когда я начал принимать СИОЗС, не оставила таких глубоких следов. Она была креативной, она изменила мой стиль письма и укрепила мою уверенность в себе».
В то же время он говорит, что у него нет той мотивации к действию, которая есть, когда он не принимает антидепрессанты.
«Я думаю, что антидепрессанты не решают корень проблемы. Когда я принимаю их, мне ни к чему медитировать, у меня пропадает мотивация к медитациям и терапии, и к исследованию самого себя и мира, что, как я считаю, на самом деле самое лучшее на свете».
Нет сомнений в том, что в приеме антидепрессантов есть проблемные аспекты. Многие рассказывают о побочных эффектах в виде эмоционального отупения, сексуальной дисфункции и тошноты, если препарат выписывается слишком легкомысленно, без контроля, и вместо терапии, к которой он на самом деле должен быть дополнением. Государственное управление социальной защиты населения рекомендует в рамках лечения депрессии отдавать первый приоритете когнитивной поведенческой терапии, но по опыту моему и моих друзей, часто все делается наоборот.
Оса Нильсонне (Åsa Nilsonne) описывает в «Процессе» («Processen»), как она, когда работала с женщинами, страдающими эмоционально-нестабильными личностными расстройствами, была вынуждена проводить чистку медицинских карт клиенток. Ей попадались молодые женщины, которых лечили практическим всеми мыслимыми лекарствами одновременно: как минимум одним против депрессии, минимум одним «антипсихотическим» препаратом, одним или двумя, которые должны были снизить тревожность, одним или двумя для стабилизации настроения, одним для хорошего засыпания и еще одним для длительного сна. И так далее. Не существовало достаточных исследований, посвященных тому, как эти препараты взаимодействовали друг с другом, и врачи выписывали их очень небрежно. Нильсонне называет это «медикаментизацией отчаяния»: что-то да поможет, думает доктор и выписывает что-то новенькое, не решаясь при этом отказаться от старого.
Для меня, которой так помогли таблетки против депрессии, однако, трудно видеть в них как таковых что-то плохое. Не может ли то, что их выписывают все больше, объясняться по большей части тем, что многие из нас обнаружили, что наша жизнь просто- напросто становится лучше с таблетками?
«С помощью фармакологии я живу более храброй жизнью. Я не думаю, что я был бы тем, кто я сейчас, с хорошей работой и доходом, если бы не принимал препарат. Возможно, у меня все сложилось бы даже еще лучше, если бы я начал прием раньше», — говорит Ларс, который принимает СИОЗС вот уже 20 лет с несколькими перерывами.
Я узнаю себя в его рассказе.
Трудно говорить о таких вещах, так как твой стиль жизни легко начинают воспринимать как идеологическую позицию. Я сама испытывала сомнения и вину за то, что принимала свое лекарство, за то, что не взялась за себя как следует и не докопалась до сути проблемы, что я купилась на пропаганду фармацевтических компаний или за то, что я живу неестественной, химически подделанной жизнью. Но обязательно ли «естественное» лучше «неестественного»?
Когда я несколько лет назад брала интервью у историка идей Карин Юханниссон (Karin Johannisson), она подчеркивала, что многие из тех диагнозов, которые мы сегодня получаем, отражают чувство своей неполноценности и несоответствия в стрессовой рабочей структуре. Современность сфокусирована на достижениях, требованиях и высоком темпе на всех уровнях, она вынуждает нас стремиться к насыщенной трудовой жизни и к насыщенному отдыху. Разумно ли вообще ожидать, что наши примитивные мозги могут приспособиться к этому изменчивому, требовательному времени без медицинской помощи?
Возможно, препараты СИОЗС вообще просто первые в ряду «пилюль счастья», которые постепенно становятся чем-то нормальным. Прямо сейчас психиатры по всему меру экспериментируют все больше и больше с классифицированными как наркотики веществами, применяя их в качестве лекарственных средств против психических проблем. Год назад американское Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA) решило разрешить продолжать тестирование стимулятора центральной нервной системы, эмпатогенного препарата МДМА в качестве средства, смягчающего посттравматическое стрессовое расстройство. Еще один пример — наркотическое средство, так называемый «наркотик для вечеринок», кетамин, у которого оказалось антидепрессивное действие.
Я спрашиваю психофармацевта Элиаса Эрикссона, что он думает о таких выводах. Он говорит, что это очень интересное открытие.
«Когда СИОЗС назначают против депрессии, в первую неделю заметен лишь небольшой эффект, если он вообще есть, а полноценный эффект проявляется лишь через несколько месяцев. Инфузия кетамина дает немедленный антидепрессивный эффект. В поисках наиболее щадящих вариантов, это сейчас наиболее многообещающий путь».
Мира рассказывает, что она принимала расширяющие сознание наркотики, такие как раз, как МДМА, и погружалась в состояние, которое, как ей кажется, оставалось с ней и потому. Так как она под воздействием наркотиков в какой-то момент испытывала определенные позитивные чувства, то в последствие ей было легче их распознать.
«Я чувствовала свою причастность и сильную связь с другими, моя в остальное время постоянно присутствующая ненависть к себе была совершенно неактуальна. Это нечто, чему тело учится и запоминает. Это стало реальным для меня, и то, что я достигла этого благодаря химическому препарату, не делает этот опыт менее реальным».
