Когда в июле 1937 года Владимир Лукин появился на свет, его отец сидел в тюрьме. Несколько недель спустя за ним как жена «врага народа» последовала его мать. К счастью, ненадолго: в отличие от миллионов других жертв Большого террора, его родители быстро вышли на свободу. Иосиф Сталин признал, что беспорядочные аресты и расстрелы сотен тысяч человек вышли из-под контроля. Худшие проявления сталинизма закончились в 1938 году. Угнетение и преследование населения продолжались вплоть до смерти Сталина.
Памятник жертвам
С 1929 по 1953 годы советское государство отправило примерно 24 миллиона советских граждан в исправительные лагеря и ссылки, значительная часть из них не выжила. Хотя жертвы террора и были реабилитированы, те события вытеснялись из памяти, о них напоминали лишь неутомимые и зачастую одинокие активисты.
Однако в этот понедельник в центре Москвы быд открыт Мемориал жертвам политических репрессий. Его центральным элементом является шестиметровая стена из бронзы, состоящая из безликих, сливающихся друг с другом фигур. На плите выбито слово «Помни» на 23 языках, рядом лежат природные камни из 173 мест, где когда-то стояли исправительные лагеря.
Уникальность мемориала заключается в том, что российское государство взяло на себя большую часть расходов в сумме эквивалентной пяти миллионам франков. «Хорошо, что государство, наконец, берет на себя ответственность», — удовлетворенно отмечает Владимир Лукин. Историк и в настоящее время парламентарий от оппозиционной партии «Яблоко» в Совете Федерации совместно с такими организациями, как «Мемориал», на протяжении нескольких лет был движущей силой этого проекта. Как уполномоченный по правам человека Лукин добился того, что в 2015 году Путин дал согласие на установку монумента. Таким образом, говорит Лукин, государство публично и однозначно осуждает террор.
России трудно принять свое жестокое прошлое. С начала Первой мировой войны почти каждое поколение переживало сильные потрясения: за Октябрьской революцией последовали гражданская война между коммунистами и сторонниками старого порядка, коллективизация сельского хозяйства и голод, Большой террор и Вторая мировая война. В целом они унесли миллионы жизней. Развал Советского Союза в 1991 году привел к тяжелому кризису.
Эти травмы влияют на Россию и сегодня. Профессор из Гарварда и психиатр Юдит Герман (Judith Herman) считает, что травмированы могут быть не только отдельные личности, но и общества. Она определяет травму как момент беспомощности перед подавляющей властью или насилием. «Травмированные переживают событие так, как будто оно постоянно повторяется в настоящем, причем долгое время после того, как опасность прошла», — пишет она в своей книге «Trauma and Recovery» («Травма и выздоровление»). Это может иметь политические последствия — например, когда правительство совершенно иррационально реагирует на мнимые внешние угрозы.
В современной России культуролог Александр Эткинд (Alexander Etkind) констатирует «навязчивое возвращение к истории», так как травмы не преодолены. «В стране, где миллионы остались непогребенными, репрессированные возвращаются, как зомби». Повсеместное насилие, имевшее место в первой половине XX века, влияет и на тех, кто сам его не пережил. «Мое поколение выросло с отцами, которые вернулись или из лагеря, или с войны», — рассказывает собеседник лауреата Нобелевской премии Светланы Алексиевич в ее захватывающей книге «Время секонд-хенд». Большинство из них были психически или физически покалечены, алкозависимы и склонны к насилию.
Опасные воспоминания
Эти отцы редко рассказывали много: подробности были слишком страшными, и для членов семьи могло быть даже опасным то, что они знали бы слишком много. С 60-х годов государство чествовало своих героев войны, устраивая военные парады и строя десятки тысяч памятников. Но о лишениях и нечеловеческих условиях на фронте ветераны молчали. Однако послевоенное поколение о многом узнавало, читая между строк.
Это могло быть политически взрывоопасным, рассказывает Владимир Лукин. «Благодаря истории моих родителей я знал о терроре больше, чем большинство. Результатом стала моя дружба с диссидентами». В 1968 году Лукин критиковал вступление советских войск в Чехословакию, поэтому ему запретили выезжать за границу в течение десяти лет. Опыт репрессий сопровождает его и сегодня: «Мое поколение должно было вырваться на свободу. Для нас каждый акт сопротивления — это требование, предъявляемое к самим себе».
Тем не менее его поколение, к которому также принадлежит Михаил Горбачев, начало путь к демократическому прорыву. Ориентированные на реформы представители интеллигенции позднего Советского Союза были идеалистами, они хотели открытости в отношении к Западу, свободы и справедливости, но необязательно — капитализма. Многие из активистов, защищавших в августе 1991 года на улицах демократию от военного путча консервативных коммунистических аппаратчиков, вскоре разочаровались и озлобились. Подруга Алексиевич, оглядываясь назад, называет себя «комнатным растением» и «книжным ребенком», оказавшимся неготовым к новой жизни, которой она все время так ждала.
Грубый капитализм, практически в одночасье ворвавшийся в Россию, смел социалистическую систему. Запад считал историей успеха развал Советского Союза — он отказался почти от всех государств-сателлитов, — который большей частью прошел мирно. Прессе, политическим дебатам и тем, кто был молод, предприимчив и обладал достаточными связями для того, чтобы преуспеть в экономическом плане, 90-е годы принесли большую свободу. Но для большинства россиян они оказались травматичными.
Реформаторское правительство под руководством президента Бориса Ельцина 2 января 1992 года в рамках «шоковой терапии» отпустило цены. Гиперинфляция уничтожила накопления, а экономика рухнула. Внутри страны началась ожесточенная борьба за власть, которая в 1993 году побудила Ельцина обстрелять здание Белого дома из танков. В ходе первой Чеченской войны погибло более ста тысяч человек. Отчаяние и социальный упадок привели к тому, что в течение нескольких лет почти удвоилось число самоубийств. Средняя продолжительность жизни сократилась, особенно среди мужчин, которые топили разочарование в алкоголе. Одновременно снизилась рождаемость. С 1991 до 2008 года население России сократилось на шесть миллионов.
К началу нового тысячелетия Ельцин передал власть своему преемнику Владимиру Путину. Он начал с обещания остановить упадок и сделать это с помощью консервативной политики, которая предотвратит «возвращение в хаос и первобытное состояние» — так он однажды сказал. Потрясенному населению понравилась политика жесткой руки. Путин сконцентрировал политическую власть в Кремле, а высокие цены на нефть обеспечили стабильный экономический подъем.
Путин заявил, что Россия «поднимется с колен» после унизительных 90-х. В его политике в отношении истории символы царских времен и советской эпохи слились в едином патриотическом повествовании. Что касается полной травм истории XX столетия, или подчеркивали ее относительный характер, или превращали в героический эпос, как, например, завоеванную ценой 27 миллионов жизней победу во Второй мировой войне, которая стала символом мощи России.
Стабильность и сила для травмированного общества — этот девиз можно применить к России. Люди готовы отказаться от демократических прав, лишь бы не было никаких изменений, ведь в XX веке положение было практически всегда хуже, чем сегодня. Поэтому люди не готовы сотрясать, возможно, единственную опору стабильности. Проблема только в том, что такое настроение, господствующее в обществе, не допускает дискуссии о будущем России; воспоминания о прошлом доминируют над политикой.
Насколько это проблематично, показала аннексия Крыма в 2014 году, которую Кремль оправдал его «исторической принадлежностью» к России, хотя он и находился за пределами государственной границы страны. Смелый маневр сильно повысил популярность Путина, но с тех пор страна полностью изолирована в международном сообществе. Так сила становится слабостью, особенно в отношениях с таким традиционно дружелюбно настроенным соседним государством, как Украина, с которой Москва фактически находится в состоянии войны.
При этом замыкается и круг травматического прошлого, ведь украинцы ставят российскую агрессию в один ряд с насилием со стороны Москвы в сталинские времена: голод во время коллективизации — «голодомор» — они воспринимают как геноцид украинцев. Они преодолевают свою травму, сваливая историческую ответственность на «большого брата».
Надежды на молодежь
А вот у России такой возможности нет — страна сама должна проявить политическую и общественную волю к преодолению прошлого. Памятник жертвам террора в Москве — обнадеживающий знак примирения, но этого недостаточно, потому что сталинизм и ностальгия по советским временам создают встречные потоки.
80-летний Владимир Лукин считает важным сопоставление этих тенденций, а не отказ от воспоминаний. «Общество должно знать правду о том, куда привели страну иллюзии и утопические заблуждения наших отцов и дедов, это позволит избежать такого в будущем». При этом он возлагает большие надежды на просвещение молодых россиян. Правда, считается, что они аполитичны и положительно настроены по отношению к Путину.
Тем не менее по сравнению с поколениями, которым сначала необходимо освободиться от своего советского воспитания, у них есть решающее преимущество — позднее рождение, замечает Лукин. «В отличие от нас они — свободные люди».
