Элизабет Итон (Elizabeth Eaton) оказалась в своеобразном тупике. Ровно 500 лет назад, 31 октября Мартин Лютер, как считается, приколол свои знаменитые «95 тезисов» к двери одной церкви в Германии, осуждая продажу католической церковью индульгенций, то есть искуплений от наказания за грехи. Резкое заявление монаха запустило многолетние теологические споры и кровавые войны. Оно также привело к расцвету протестантизма и его многочисленных ответвлений, в том числе церковь лютеран-евангелистов в Америке, где Итон является епископом.
Дело в том, что «это было плохо для церкви», — заявила Итон, имея в виду всех верующих христиан. Новый Завет призывает последователей Христа быть «единым целым». В эпоху Лютера христианство было расколото между Востоком и Западом со времен разделения православной и римской католической церкви. В рамках тех традиций диссиденты уже сформировали ряд крупных сект. Протестантская реформация послужила катализатором дальнейшего раскола.
«В 16 веке мы убивали друг друга из-за этих проблем», — сказала Итон. Пять веков спустя церковь лютеран-евангелистов в Америке и другие церкви по всему миру являются результатом достижений Лютера. Но, «мы не празднуем 500-летие Реформации, — говорит Итон. — Мы его наблюдаем».
Попытки создать христианское единство, экуменизм, зачастую отражают эту нотку исторической грусти. Предрассудки, появившиеся в результате насилия прошлого, трудно преодолеть. Больше века после Лютера христианские реформаторы и их политические союзники по всей Европе боролись против Священной Римской империи, выступавшей союзницей католической церкви. Католики уничтожали протестантов, протестанты уничтожали католиков, и те, и другие преследовали другие объединения, например, анабаптистов, выступавших за крещение во взрослом возрасте, а не в младенчестве. Большинство традиций сформировалось отнюдь не случайно, многие религиозные лидеры пожертвовали собственной жизнью за ту или иную интерпретацию Библии. («Я не отрекусь, ибо христианину небезопасно поступать против совести», — заявил Лютер, обращаясь к императору Карлу V, когда ему грозило отлучение от церкви и смертная казнь).
Если отношения между христианами сейчас — намного более мирные, чем 500 лет назад, то в том, что касается особенностей теологии и стремления ко всеобщей дружбе, до сих пор много сложностей. По мере эволюции глобального христианства эти сложности только увеличиваются.
В частности, за последние сто лет христианские объединения сделали значительные попытки по примирению внутренних противоречий. В середине 19 века Евангелический союз пытался объединить группы протестантов, выступая против детского труда и неподобающих условий труда, это объединение они назвали «новым в истории церкви». В 1910 году на конференции миссионеров в Эдинбурге было положено начало будущего Всемирного совета церквей, где впервые объединилось множество восточно-православных, англиканских и протестантских церквей.
Однако до недавнего времени преодолеть раскол, порожденный Реформацией, было невозможно. «Идея, что католики и протестанты соберутся вместе и будут сотрудничать в каких-то вопросах, казалась немыслимой до 1960-х годов, — говорит Марк Нолл (Mark Noll), историк университета Нотр-Дам. — Я в своей жизни видел одно радикальное изменение в отношениях между протестантами и католиками, открывшее невообразимое пространство для сотрудничества».
Некоторые ученые, с которыми я говорила, отзывались о Втором Ватиканском соборе как о поворотном моменте: одним из «принципиальных его вопросов» было «восстановление единства среди всех христиан». В 1999 году Всемирная лютеранская организация даже пришла к консенсусу относительно основ доктрины оправдания — как люди попадают в рай, — ставших ключевым пунктом раскола во время Реформации 16 века.
Это ощущение содружества, если не полного единства, сохранилось до самого празднования Реформации. В октябре прошлого года папа Франциск встретился с лютеранами в Швеции, чтобы выразить свое желание «исцелить эту рану на теле Христовом», надеясь, что однажды лютеране и католики смогут вновь вместе принимать причастие, то есть приношение хлеба и вина как плоти и крови Христовых. Удивительнее всего то, что в их совместном заявлении содержалось признание, что «Реформация вернула Священное писание в центр жизни церкви», и об этом папа римский объявил в стране, где католические монастыри были под запретом до 1970-х годов.
Однако и в этой атмосфере оптимистичного диалога существуют значительные расхождения. Лютеране не соглашаются с католической церковью относительно власти папы или того, что во главе их церквей должны стоять епископы. Они сами не выступают единым фронтом: Всемирная лютеранская организация, представлявшая лютеран на конференции в Швеции, не говорит от лица всех лютеранских объединений. Крупные объединения, в состав которых входит более 1 миллиона членов, например, Лютеранская церковь — Миссурийский синод в Соединенных Штатах, выступают отдельно от тех, с кем их объединяет название их конфессии.
«Это возмутительно, это также и источник огорчения, ведь это вызывает раскол в семье, — говорит Итон, чье либеральное объединение лютеран-евангелистов входит в состав Всемирной лютеранской федерации. — Мы также довольно глупо выглядим в глазах всего остального мира, на мой взгляд, когда спорим друг с другом». Однако Самуэль Нафцгер (Samuel Nafzger), бывший лидер Лютеранской церкви — Миссурийского синода, написал в газете в 2009 году, что различия в доктрине играют свою роль, и их легче всего разрешить непосредственно, «не игнорируя их или давая согласие на расхождения».
Некоторые люди в католической церкви также скептически относятся к агрессивному обращению папы Франциска к христианам, относящимся к другим конфессиям. «На мой взгляд, он шел по опасному пути в отношениях с другими христианскими объединениями, — сказал отец Рассел МакДугалл (Russell McDougall), ректор Экуменического института Тантур в Иерусалиме, — потому что он понимает: если он оторвется слишком далеко от своей паствы, то потеряет ее». Пока папа римский работал над обращением к протестантам, его экуменическая энергия чаще была направлена к восточной православной церкви, заслуживающей «особого внимания» из-за их близкого наследия с римской католической церковью, согласно документам Второго Ватиканского собора. Но и тут некоторые высказываются скептически. В Израиле и в других странах, например, «некоторые представители восточной православной церкви считают экуменизм делом рук дьявола», — говорит МакДугалл.
Цель экуменического диалога неясна. Тантур был учрежден Университетом Нотр-Дама в 1970-х годах в результате Второго Ватиканского собора с целью «способствовать поиску христианского единства и межцерковной гармонии». Однако, как говорит МакДугалл, некоторые люди в католической церкви до сих пор считают, что «экуменизм означает "вступление в диалог с другими, чтобы объяснить им католицизм"». На его взгляд, сейчас, более чем когда-либо до этого, «христиане…осознают, что тезисы, которые мы излагаем нашей пастве, были излишне упрощенными». Но жить с этим осознанием непросто. «Среди некоторых христиан можно увидеть нежелание молиться вместе с другими христианами, — говорит МакДугалл, — Деликатным вопросом до сих пор остается причастие… В большинстве своем католики не приглашают протестантов на причастие в свои церкви, а православные не приглашают никого».
Даже когда главы разных христианских конфессий приходят к соглашению в теологических вопросах «церкви не знают, что делать с результатами», — говорит отец Франс Боуэн (Frans Bouwen), член католического ордена под названием «Миссионеры Африки» или «Белые отцы», руководящий базиликой Святой Анны в Иерусалиме. В годы, когда он возглавлял журнал, посвященный экуменизму Proche-Orient Chrétien, Боуэн понял, что теологи и высшее руководство церкви больше заинтересованы в экуменической работе, чем местные религиозные лидеры. «Это в некотором роде печально, — говорит он. — Священники говорят: "Мы провели работу, но церковь ничего не делает"».
Экуменизму сложнее всего в тех частях мира, где христианство очень стремительно меняется и растет. Боуэн сказал, что экуменизму не хватает приоритетов для миссионеров, работающих над евангелизацией в Африке, где в последние несколько десятилетий произошла величайшая экспансия католицизма. Более молодые церкви, в том числе церковь пятидесятников и объединения евангелистов, также имевшие успех в Африке в последние годы, часто недостаточно представлены в экуменических движениях, добавил Боуэн: они не несут в себе историю внутрихристианских противоречий и часто не относятся к проблемам экуменизма так же, как более крупные церкви. Более того, говорит он, они заняты распространением своего особого вида христианства.
В то же время христианские конфессии продолжают сталкиваться друг с другом. Объединенная методистская церковь, заявляющая, что у нее насчитывается во всем мире 12 миллионов последователей, и церковь Англиканского причастия, заявляющая о 85 миллионах последователей, обе пережили острые конфликты в последние несколько лет в связи с вопросами об ЛГБТ-сообществе. Эти расхождения были отчасти продиктованы разными ориентирами относительно прогрессивных американских церквей и их относительно консервативных коллег в Африке и других частях юга нашей планеты.
Если эти разногласия привели к болезненному расколу — в обеих церквях в ближайшие годы предвидится вероятность схизмы, — то они свидетельствуют еще и о том, что все больше христиан организуются, отталкиваясь от идеологических убеждений, а не от общей конфессиональной традиции. «Поскольку многие конфессиональные традиции переживают давление и даже раскол, — говорит Нолл, — то и межконфессиональное сотрудничество среди единомышленников развивается скачкообразно».
Некоторые экуменисты-реформисты 1970-х и 1980-х рассчитывали, что увидят общехристианское причастие в своей жизни, рассказал мне Боуэн; он и сам был частью этого поколения. Сейчас он не столь энергичен по сравнению со временем, когда был студентом в Риме в бурные годы Второго Ватиканского собора. Он провел слишком много лет в Иерусалиме, где, как он говорит, «единство вызывает возмущение». Несмотря на это, он до сих пор надеется, что церковь вновь сможет стать единой.
«Экуменизм — это микроб, — говорит он. — Либо он у тебя есть, либо нет. Если он есть, от него так просто не избавишься».
