Перевод осуществлен проектом Newочём
Когда я летал домой, наш самолет часто сбивался с курса и был вынужден совершать посадку в другом сибирском городе. Это снова случилось в последнюю мою поездку. За час до запланированного приземления в норильском аэропорту Алыкель, наш капитан объявил, что самолет приземлится южнее, в Нижневартовске. Я был не против: задержка всего на час. Аэропорт был чистым и новым. В начале нулевых моему знакомому пришлось провести два дня в старом военном аэропорту Радужный, где залы прибытия и отправления были в одном и том же разваливающемся деревянном здании. Я не знаю, существует ли еще этот аэродром, но даже если нет, на пути в Норильск и так достаточно приключений.
В середине прошлого века Норильск был известен как «город силачей». Вы бы не смогли туда приехать, если бы вас специально не пригласили, как суровых и бесстрашных рабочих, с гордостью называемых «строителями коммунизма». Помимо космоса, крайний Север был для советских людей последним неизведанным пространством. Посетить его стало мечтой многих детей 1960-х — в том числе тех двоих, которым было суждено стать моими родителями. Но не одна лишь романтика привела русских людей в субарктику.
Их сюда манили три вещи, благодаря которым даже негостеприимные природные условия становились терпимыми: жилищные субсидии, щедрые вознаграждения за тяжелый труд и изобилие поставляемых товаров. Благодаря высоким северным зарплатам шахтеры могли себе позволить каждые выходные прилетать в Москву, если хотели. Мои родители расплываются в улыбке, когда вспоминают, как местные магазины изобиловали сгущенкой, в то время как в остальном Союзе с трудом можно было найти пачку маргарина.
На сегодняшний день Норильск по состоянию окружающей среды — второй с конца на планете. Из-за высокой концентрации меди и других веществ в атмосфере двумстам тысячам жителей приходится терпеть черные токсичные облака. Прибавьте к этому постоянный ледяной ветер и зиму, длящуюся почти десять месяцев в году. Трудно представить себе худшее для жизни место.
Когда самолет начинает снижаться, я с нетерпением смотрю на знакомую тундру под нами, купающуюся в свете холодного солнца. Дальше за тундрой — плато Путорана, изумрудно-зеленый простор, через который бежит миллион сверкающих ручейков. Выглядит оно как старое зеркало, покрытое мхом. Через нее течет река Енисей, разделяющая Сибирь на Западную и Восточную. Норильск располагается в бескрайней долине, рядом с местом, где Енисей впадает в Северный Ледовитый океан.
В два единственных теплых месяца в году в городах Сибири стоит настоящее северное лето. Оно недолгое, но жаркое — температура поднимается почти до 30 градусов. Местные выходят на каяках в бурные потоки реки Хараелах. Они наполняют корзины горько-сладкой оранжевой морошкой и загорают в обветшалых лагерях отдыха своих работодателей. Это, конечно, если они не поехали на «большую землю» — так жители Норильска называют любой город дальше к югу, до которого можно добраться только самолетом.
Я прилетаю в дом своего детства в середине ноября. Время я выбрал идеально. Прошла ранняя осень с её слякотью, когда месиво из грязного снега и луж от дождя убивает любые новые ботинки, которые вы решили по глупости надеть. И Норильск еще не погрузился в трехмесячную полярную ночь до конца месяца. В аэропорту «Алыкель» ветренно, но в самом городе от ветра защищают здания. Температура минус сорок, но воздух сухой, так что этот мороз перенести легче, чем влажные минус десять в Москве. Я прикрываю лицо перчаткой и бегу искать таксиста, чтобы с ним поторговаться.
Пока двигатель греется, мы болтаем о медленном интернете и заоблачных ценах на товары. Я выглядываю в окно на старые рельсы, положенные в шестидесятых и уже погнувшиеся от холода, на примитивные снежные баррикады, разработанные инженером Поповым — заключенным здешнего лагеря, одного из самых северных в сталинской России. С тех пор, как он их изобрел, прошло 60 лет, но никто не подумал о том, как получше защищать дороги от снега.
Мы проезжаем мимо города-спутника Кайеркана (в переводе — Запретное место или Долина смерти), оставив позади Надеждинский металлургический завод. Слово «Надежда» над входом перечеркнуто — образ весьма уместный.
Через сорок минут такси приезжает в Норильск. Первое, что я вижу — ряды панельных домов, покрашенные в пастельные цвета. Это сделано для того, чтобы уберечь жителей от «цветовой слепоты» — отсутствия всякого цвета в серую зиму. По Ленинскому проспекту мы едем от площади Металлургов до Октябрьской площади, где каменный Ленин приветствует рабочих, возвращающихся домой из промзоны. Всю историю советского градостроительства можно пронаблюдать вдоль этого двухкилометрового отрезка. Мы действительно путешествуем назад во времени: панельные монстры семидесятых уступают место хрущевским пятиэтажкам, а они, в свою очередь — сталинским зданиям.
По сравнению с ними первые здания «нового» Норильска похожи на шедевры классицизма. Особенно это заметно на любовно опекаемой властями Гвардейской площади, чем-то напоминающей Санкт-Петербург. Рядом с площадью стоит огромный «Норильскпроект» — многозадачный институт, занимающийся технологиями металлургии. Черно-оранжевое табло «Норильскпроекта», отображающее время и температуру — визитная карточка города. Оранжевые цифры «-50С/14:32» сияют сквозь полярный мороз.
Другой символ города — немного дальше, за Долгим озером, прямо напротив моей старой школы — берет начало в жуткой истории зарождения Норильска. У подножия горы Шмидтиха стоят ряды простых деревянных крестов и маленькая часовенка. Под черными шлаковыми грудами лежат кости тысяч заключенных НориЛАГа, полярного лагеря. Брошенные под метрами льда, трупы так и не разложились. Это место до сих пор зовут Голгофой.
В Норильске трудно отделить мифы от реальности. Старожилы говорят, что в 60-х в городе был яхт-клуб. В 70-х стада оленей из тайги скакали по Ленинскому проспекту. Примерно в то время известный натуралист держал у себя в квартире белого медвежонка-сироту Айку и жил с ней целый год. В Норильске строили теплицы и выращивали овощи. В Норильске советский архитектор Шипков планировал построить огромный стеклянный купол и выращивать за полярным кругом кедры.
Некоторые мифы Норильска — правда. Иногда, когда школьный двор засыпало снегом, мне приходилось влезать в класс через окно. Мы копали под сугробами специальные туннели. В феврале мы плавали в Долгом озере. Через него проходят городские трубы отопления, и вода согревается до приятных 15 градусов. Мы использовали ограждения Попова как плоты. А летом во время бурь можно поймать ветер: встаешь спиной к буре, разбегаешься и прыгаешь со здания в снег с пяти-семи метров. Бейс-джампинг по-полярному.
Люди в Норильске честные и добры друг к другу, как часто бывает с жителями Севера. Так легче жить. В Норильске незнакомые люди часто переходят дорогу, держась за руки. По-другому никак — ветер и правда настолько сильный.
Последний раз я ощутил эту силу коллективизма в свой последний год перед отъездом из Норильска. Тогда уже несколько дней город терроризировала Черная метель. Ветер достигал сорока метров в секунду. Дальше собственного носа нельзя было ничего увидеть. Дороги занесло снегом. В магазинах кончился йогурт Danon, и мы перешли на очищающую диету из кисломолочных продуктов местного молокозавода. Лучше всего я помню последний день метели.
У нас жили друзья из близлежащего Талнаха. Они не могли добраться домой: пурга была слишком сильной, и автобусы из города не ходили. Но в тот день дороги должны были снова открыться. Наши друзья собрали сумки, и я проводил их до автовокзала. Ветер утих. Дети снова вышли на заснеженные улицы: санки, игра в снежки, снеговики. Но на автовокзале все еще не было электричества, так что мы искали их автобус в темноте, среди шумной толпы. Примерно через час ожидания откуда-то появилась гитара, и мы запели.
Когда мы пели, у меня перед глазами, как в кино, пролетела вся жизнь. Вот мы катаемся на коньках в заброшенных фабриках. Вот жарим шашлыки в минус сорок. Вот мой друг расплавил свои кроссовки, когда заснул, положив ноги на батарею. Вот мы едем на автобусе на складские рейвы в Талнахе. А вот мама тащит меня в школу в первый класс, а над нами горит северное сияние, и в уголке неба сверкает Венера.
Все мои друзья, уехавшие отсюда, мечтают вернуться — туда, где они пинали в лицо друг другу комки хрустящего снега, а дома слушали жужжание газовых ламп и вой ветра. Но я знал, что как бы я ни любил этот город, пришло время двигаться дальше.
