«Презервативы не могут защитить от ВИЧ», — говорит 34-летний Владислав Иванов, который работает в одном из отелей Ростова-на-Дону. Он является одним из примерно 1,5 миллиона россиян, которым был поставлен диагноз ВИЧ. И, поскольку он не получает лечения, он с большой долей вероятности может заразить других людей.
Беспокоит ли его это? «Да, но я все равно не пользуюсь презервативами, потому что они мне не нравятся. Большинство людей в России уверены, что презервативы не могут защитить от ВИЧ. Люди пользуются ими в первую очередь как средством контрацепции».
История Иванова внушает ужас. Диагноз ВИЧ ему поставили в марте. По его словам, он спокойно выслушал новости о своем статусе, поскольку он не верил в существование ВИЧ. Именно поэтому он ранее вступал в незащищенный половой контакт с мужчиной, который сообщил ему о своем положительном ВИЧ-статусе. «Это не вызвало у меня никакого беспокойства, потому что я однажды посмотрел телепрограмму, участники которой говорили, что такой болезни, как ВИЧ, просто не существует».
По словам Иванова, после того как ему сообщили его диагноз, он начал искать информацию об этом вирусе, и теперь он находится «в состоянии замешательства». Но в одном он уверен: ему необходимо скрывать свой положительный ВИЧ-статус от общества, потому что, когда прежний работодатель Иванова узнал о нем, молодой человек лишился работы.
Согласно данным, только что опубликованным Всемирной организацией здравоохранения и ЮНЭЙДС, в 2016 году в России было выявлено более 103 тысяч новых случаев заражения ВИЧ — это на 5% больше, чем в 2015 году. По оценкам этих организаций, число невыявленных случаев заражения может достигать 500 тысяч. Восточная Европа и Средняя Азия — это единственный регион на планете, где количество новых случаев заражения ВИЧ продолжает расти, и на Россию приходится восемь из десяти новых случаев заражения.
Мне хочется выяснить, почему так происходит. Я — гомосексуалист, и мне доводилось слышать немало жутких историй о тех преследованиях, с которыми сталкиваются люди нетрадиционной сексуальной ориентации в России. Когда мой самолет садился в России, я испытал приступ страха. Позже, когда я уже поселился в отеле, я встретился с группой ЛГБТ-активистов. Евгений Писемский — директор общественной организации «Фениск ПЛЮС», которая оказывает помощь людям с ВИЧ и которая является единственной российской организацией, сосредоточившейся на решении проблем мужчин-гомосексуалистов. Майя Демидова — женщина-трансгендер, которая в этой организации выполняет функции координатора по Московской области.
Вместе мы отправляемся в московский ЛГБТ-центр, но в метро я замечаю, что мы выделяемся из толпы и привлекаем к себе всеобщее внимание. Некоторые смотрят на нас с неодобрением, другие — в нескрываемым отвращением. В воздухе висит ощущение опасности. Демидова рассказала мне, что однажды, когда она ехала в электричке в час-пик, ее избил мужчина, который понял, что она — трансгендер. Я стараюсь не волноваться, но мне не удается справиться со своим страхом, пока мы выходим из метро и проходим мимо пекарни, в окне которой красуется вывеска, сообщающая, что гомосексуалистам вход туда запрещен. По словам Писемского, в Москве есть несколько таких заведений.
Мы добираемся до центра, который в реальности оказывается всего лишь комнатой в ничем не выделяющемся жилом доме на окраине города. Мне говорят, что существование этого центра — это тайна, в которую посвящены только те, кому он нужен.
Одним из таких людей стал Александр Железкин, 30-летний работник социальных служб из маленького города на Урале. Он не скрывает, что он — гей, с 25-летнего возраста. Я спрашиваю его, как окружающие отреагировали на его сексуальную ориентацию. «Некоторые отвернулись от меня, некоторые сказали, что ненавидят меня, но чаще всего мне говорили, что я выбрал тяжелую жизнь. Мама говорит, что она надеется, что я изменюсь и стану нормальным».
По словам Железкина, хотя он часто слышит в свой адрес словесные оскорбления в связи со своей ориентацией, пока его никто не пытался избить. Но он понимает, что такое вполне может случиться, поскольку он не пользуется специальными приложениями для поиска партнеров, такими как Grindr. Однако некоторым его знакомым, которые пользуются такими приложениями, везло меньше. «Многие мои знакомые и друзья отправляются на свидание и попадают в ловушку. Я знаю одного богатого парня, который отправился на свидание на квартире, где его поджидали 10 человек с собаками. Они начали его избивать, и ему пришлось заплатить 50 тысяч рублей, чтобы выбраться оттуда».
Я отмечаю, что Железкин довольно спокойно рассказывает обо всех этих ужасах. «Потому что такое происходит ежедневно, — объясняет он. — Для меня это привычно». Анализы Железкина на ВИЧ отрицательные, но сейчас он принимает специальные препараты постэкспозиционной профилактики, которые назначаются после возможного контакта с ВИЧ. Он объясняет, что в России нет почти никакой информации об этих препаратах и что их довольно трудно достать.
Я познакомился с Александром Шумиловым из группы взаимопомощи и поддержки LaSky. По его словам, мужчины-гомосексуалисты в России не хотят сдавать этот анализ — не только из-за своего невежества, но и из-за огромного количества стойких предрассудков вокруг этого вируса. В сочетании с культурой гомофобии это становится мощным сдерживающим фактором.
«Когда мужчина идет в клинику, сдает анализ и ему ставят диагноз ВИЧ, первый специалист, с которым о встречается, — это эпидемиолог, который спрашивает его, каким образом тот заразился», — объясняет Александр. Если мужчина признается, что он заразился в результате сексуального контакта с мужчиной, этот случай регистрируется под кодом 103, и эта информация является доступной для сотрудников полиции и Министерства внутренних дел.
Согласно официальной статистике, только 2% людей с ВИЧ были зарегистрированы под кодом 103. Если сравнить эту цифру с данными по другим странам, можно сделать вывод о том, что российские мужчины-гомосексуалисты стараются скрыть свою сексуальную ориентацию. По словам Александра, такой подход только усугубляет проблему: если правительство заявляет, что среди ВИЧ-положительных крайне мало мужчин-гомосексуалистов, оно может с легкостью игнорировать необходимость им помогать.
Между тем российские мужчины-гомосексуалисты с ВИЧ продолжают избегать диагностики и лечения. Мне рассказывают множество историй о людях, которые начинают болеть так, как на Западе уже давно никто не болеет. Согласно новым данным ВОЗ и ЮНЭЙДС, с января по июнь 2017 года в России был зафиксирован 14 631 случай смерти от СПИДа — это на 13,5% больше по сравнению с предыдущими шестью месяцами.
Вечером активисты берут меня с собой в гей-клуб. Я нервничаю, потому что все рассказывают мне о том, что в России невозможно найти место, которое было бы безопасным для геев. Я слышал истории о людях, на которых нападали и которых грабили в тот момент, когда те выходили из гей-клубов, и о бутылках с зажигательной смесью, которые летели в окна такого клуба в Санкт-Петербурге. Но, поскольку никто из пострадавших не хочет обращаться в полицию, никакой официальной статистики в этом вопросе не существует.
Демидова рассказывает мне, что однажды в клубе ее изнасиловал незнакомец, который, как она полагает, что-то подмешал в ее коктейль. Я спрашиваю, обратилась ли она в полицию, но в ответ она только усмехается: «Вы шутите? Если бы я пошла в полицию, надо мной только посмеялись бы, и никто не стал бы ничего делать. Однажды меня арестовали, и я провела несколько часов в полицейском участке, выслушав множество оскорблений в адрес трансгендеров. Полиция ненавидит таких, как я».
Ее история не выходит у меня из головы все то время, которое мы проводим в стильном Mono Bar и в многолюдном клубе «Центральная станция». Внутри они выглядят точно так же, как множество европейских гей-клубов, разница лишь в том, что они скрыты от всеобщих глаз, как будто это какой-то грязный секрет. Снаружи эти здания не украшают радужные флаги, и, чтобы попасть вовнутрь, нужно протий через тяжелые двери без каких-либо знаков и табличек и через досмотр, как в аэропортах. В результате мне довольно трудно расслабиться. Я понятия не имею, какой именно опасности я подвергаюсь, но я решаю не оставаться там надолго.
На следующий день я беру интервью у Писемского. Он создал свою организацию «Феникс ПЛЮС» в 2006 году, чтобы оказывать помощь мужчинам-гомосексуалистам, вступавшим в сексуальный контакт с ВИЧ-положительными мужчинами, организовывая группы поддержки, распространяя буклеты с информацией об антиретровирусной терапии и размещая информацию на сайте, ставшем самым первым сайтом о ВИЧ в России. Эта организация пользуется поддержкой Фонда Элтона Джона против СПИДа, у которого нет возможности работать в России. «Любая непосредственная деятельность этого фонда будет интерпретирована как попытка разрушить наши собственные институты, — объясняет Писемский. — В России ВИЧ рассматривается как болезнь, пришедшая с Запада».
Один из приоритетов «Феникс ПЛЮС» — это распространение наборов для самодиагностики среди мужчин, которые боятся обращаться в клиники. В течение всего дня я сопровождаю членов этой группы, которые раздают эти наборы. Я отправляюсь вместе с ними в одну из немногих аптек, пожелавших принять участие в этой программе, и там наш переводчик показывает мне, насколько легко можно получить такой набор. Затем мы идем в парк Чайнатауна, где мужчины обычно выбирают себе партнеров для секса, чтобы сразу же отправиться с ними на квартиру. На улице холодно и пасмурно, и мужчины, к которым активисты подходят, не хотят обсуждать методы диагностики ВИЧ. Это место производит жуткое впечатление — это настоящий позор.
Затем мы идем в «Воду» — гей-сауну, где мужчины регулярно встречаются ради секса. Мне «Вода» кажется похожей на обычные западные сауны: там есть парная, сауна и джакузи, а также целый лабиринт отдельных комнаток. Но есть одно отличие: в отличие от большинства саун на Западе на входе вам не выдают презервативы и лубрикант. Я вообще их нигде не вижу.
Я сопровождаю Илью, 21-летнего активиста «Феникс ПЛЮС», который обходит барную зону, пытаясь разговаривать с мужчинами и предлагая им наборы для самодиагностики ВИЧ. Он мастерски умеет справляться с их сопротивлением, но меня шокирует то, что очень многие из них сразу же отказываются от набора для диагностики, утверждая, что ВИЧ не существует и что все это — результат заговора западных фармацевтических компаний».
Чтобы выяснить, откуда столько мифов вокруг ВИЧ, я беседую с Борисом Конаковым, 29-летним бывшим журналистом, родившимся в Западной Сибири. Он открыто заявил о своей сексуальной ориентации и положительном ВИЧ-статусе в 2016 году, во Всемирный день борьбы со СПИДом. С тех пор он не может найти работу.
По его словам, в России нет прессы для геев, в ведущих СМИ работает крайне мало людей нетрадиционной ориентации, а введенный в 2013 году закон о гей-пропаганде запрещает журналистам каким-либо образом «продвигать» гомосексуальность.
«Нам нужны друзья среди журналистов, чтобы продвигать наши материалы, — говорит он, — но все боятся писать о геях и связанных с ними вопросах. Проблема заключается в том, что в этом законе настолько расплывчатые формулировки, что обвинения могут предъявить только за то, что вы распространяете информацию. Этот закон призван обеспечить полное молчание в этом вопросе».
Из-за этого, по мнению Конакова, эпидемия ВИЧ среди мужчин-геев остается невидимой. Его слова напоминают мне о том, о чем Писемский говорил мне несколько часов назад: «Чтобы остановить эпидемию в России, доктора говорят, нам нужны лекарства, лечение и презервативы, но, с моей точки зрение, это не главное. Мы сможем остановить эпидемию только тогда, когда мы избавимся от клейма позора на людях нетрадиционной ориентации».
К концу моей поездки я понял, насколько все просто. У нас уже есть инструменты для того, чтобы искоренить ВИЧ, однако они полностью теряют свою силу перед лицом нравственных предрассудков. Если мы сможем искоренить гомофобию, мы сможем искоренить ВИЧ среди мужчин-геев. Если мы сможем избавиться от клейма позора на ВИЧ-положительных людях, у нас появится шанс полностью уничтожить этот вирус. Мне остается только надеяться, что однажды Россия услышит этот мой призыв.
