«В следующем поколении или чуть позже появится такой фармакологический метод, применение которого заставит людей полюбить свое рабство и позволит без слез производить на свет диктатуры, создавать некие безболезненные концлагеря для целых обществ, где у людей будут отнимать свободу, а им это будет нравиться, потому что пропагандой и промывкой мозгов (не без помощи фармакологии) в них будут убивать желание бунтовать и оказывать сопротивление. Похоже, что это и будет окончательной революцией» — Олдос Хаксли
Мы наблюдаем, как антиутопическая концепция дивного нового мира Хаксли, контролируемая разрешенной государством пагубной зависимостью, реализуется прямо у нас на глазах. И нам это нравится — в полном соответствии с пророчеством Хаксли. Единственная неожиданность состоит в том, что лекарственные средства, о которых он нас предупреждал, нам прописывают не в виде пилюль, микстуры или в какой-то иной физической форме, и мы не называем их сома, героин, крэк или метамфетамин. Нам их прописывают в виде бит и байтов, а мы называем их СМИ. Задумайтесь вот о чем:
• В среднестатистической американской семье всего 2,75 человека, но три телевизора и шесть устройств для интернета.
• Среднестатистическая американская семья ежемесячно тратит больше денег на СМИ, чем на электроэнергию и продовольственные товары.
• Среднестатистический американец в совокупности потребляет 12-15 часов цифровых СМИ в день.
• Среднестатистический американский ребенок потребляет более 10 часов цифровых СМИ в день.
• Среднестатистический американец просматривает среднестатистический американский смартфон каждые 6-12 минут (за исключением времени сна).
• 70% американцев испытывают непреодолимую тягу к просмотру.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В последние годы у целого поколения появилась всепоглощающая и пагубная привычка ко всему медийному и ко всему цифровому, это превратилось в стандартное состояние американской жизни, в правило, а не исключение. Мы рождаемся и проживаем свою жизнь в плотно обволакивающей нас экранной культуре, основная установка которой заключается в поиске, поглощении и переваривании СМИ на протяжении всего дня. И делаем мы это буквально с момента пробуждения и до отхода ко сну — ежеминутно.
Куда бы мы ни отправились, мы берем с собой портативные телеэкраны, умещающиеся в кармане. Где бы и когда бы мы ни сделали паузу, нас приветствуют другие экраны самых разных размеров: в наших спальнях, в кухнях и гостиных. На работе в лифтах, в приемных, на каждом письменном столе. На дороге, на заправках, в самолетах, такси, аэропортах и на железнодорожных вокзалах. Во время отдыха в барах и ресторанах. В школе, в кабинете у врача. Везде.
Наши дети попадают на крючок СМИ еще до того, как они пойдут в детский сад. Цифровые СМИ формируют и влияют на нашу жизнь на каждом ее этапе и всеми возможными способами. Как гласит заголовок книги Нейла Постмана, мы «развлекаемся до смерти», обмениваясь электронами в дивном новом цифровом мире, где скоро уже никто из нас не сможет найти или представить себе смысл нашей жизни за рамками бит и байтов в высоком разрешении, которые мы потребляем буквально безостановочно на всех наших цифровых устройствах.
Наша полная зависимость от всего медийного и всего цифрового внепартийна и до неприличия политкорректна. Но она идеально настроена на защиту и продвижение интересов серых кардиналов из корпораций, государственных органов власти и научных институтов, которые пользуются это зависимостью очень эффективно. Подобно любой пагубной зависимости в поздней стадии она модерирует и контролирует почти все наши личные и общественные дебаты и комментирует буквально все аспекты нашей жизни.
Наша полная зависимость от всего медийного и всего цифрового превозносит личные права и возможности, и в то же время принуждает нас работать вдвое упорнее и вдвое дольше, причем денег мы получаем вдвое меньше. Эта тлетворная зависимость проповедует ценности общества, и в то же время ратует за кошмарную производительность, уничтожая при этом рабочие места и перекачивая триллионы долларов из кварталов среднего класса и с пенсионных счетов в шикарные и обнесенные высокими заборами анклавы. Она выступает в защиту демократии, прозрачности и цифровой подотчетности, и в то же время за закрытыми дверями продает власть и влияние тем, кто больше заплатит. А ответственность и виновность наша пагубная зависимость прячет в бездонном мелком шрифте дополнений и пояснений к пользовательским соглашениям и положениям о конфиденциальности. Она вещает о неравенстве доходов и об экономической справедливости, а на деле превращает целые отрасли в потогонную систему труда, где за тщательно составленными и проверенными юристами должностными инструкциями таится сдельная работа за гроши и без каких-либо льгот. Она читает нам нотации о пенсионном планировании, и в то же время называет вопиющую дискриминацию пожилых и ликвидацию гарантий трудовой занятости освобождением рабочих и гибким графиком.
Наша полная зависимость от всего медийного и всего цифрового имеет привычку превозносить, обвинять и разъединять всех — республиканцев, демократов и независимых, мужчин и женщин, молодых и старых, натуралов и геев, черных, белых и все цвета и оттенки между ними. При этом она никому не подчиняется, и ни перед кем не несет ответственности. СМИ и «цифра» дружат с нами, информируют и успокаивают нас, без конца развлекают — и в то же время крадут наше время, деньги и свободу. Это, как любое другое пагубное пристрастие, к любому другому наркотику.
Между тем, тысячи образованных и высококвалифицированных финансовых экспертов рассказывают нам, как надо вкладывать и защищать наши деньги. Тысячи образованных и высококвалифицированных специалистов по здоровью и питанию учат нас, как нужно правильно питаться и беречь здоровье. Тысячи образованных и высококвалифицированных экспертов по образу жизни говорят нам, как следует распоряжаться нашими жизнями, придавая им смысл и значение. И все они советуют: не переключайтесь, смотрите и слушайте дальше. Пока только первое поколение живет в цифровой эпохе, имея весьма ограниченный доступ к тому, что нужно знать о секретах финансового успеха, о здравоохранении и питании и о путях расширения своих прав и возможностей. Но уже сейчас у нас значительно меньше денег и больше долгов, мы располнели, мы страдаем от хронических заболеваний, связанных с образом жизни, нам вечно не хватает времени, сна, и мы беспокоимся и боимся гораздо больше, чем прежде. Разве это не так?
Те самые цифровые технологии, которые создали миллионы рабочих вакансий и привели к бурному развитию интернета в конце 1990-х, сегодня уничтожают гораздо больше рабочих мест в Америке, чем создают. Те самые цифровые технологии, которые дали толчок усилению Уолл-Стрит и развитию культуры соцсетей, сегодня фактически гарантируют периодические финансовые бедствия и устойчивое разрушение гражданских свобод. Те самые цифровые технологии, которые обещали полную подотчетность и прозрачность, превратили судебную бухгалтерию в быстро развивающуюся индустрию и сегодня дают возможность руководителям корпораций, государственным чиновникам и боссам от науки обдирать нас как липку. В то же время, сами власть предержащие и владельцы капиталов прячутся за непроницаемой стеной сложностей, непостижимой зауми и бюрократической инерции.
Доведенные до крайности, наши цифровые технологии и инструменты начинают давать нам отпор и восставать против нас. Многие возможности, бывшие когда-то определяющей чертой Великой американской мечты, за жизнь первого цифрового поколения потихоньку мигрировали в другие части света, где дешевле рабочая сила и меньше нормативных ограничений. А поскольку благоприятные возможности покидают берега Америки, отбывая в другие районы мира, качество жизни у американского среднего класса снижается.
История показывает, что крайняя поляризация богатства и уменьшение возможностей являются классической предпосылкой для усиления нерелигиозного фашизма. Именно это происходит сегодня в Америке, как этот было в Германии и Италии после Первой мировой войны, а также в докоммунистической России, Китае и на Кубе.
Новый фашизм, как и старый, пользуется резкими выражениями и крикливыми формулировками, проводя политику самоидентификации и изображая из себя жертву. Но это не старый и привычный фашизм. Новый фашизм стильный, хипстерский, всеохватывающий, чрезвычайно увлекательный. Его приводят в движение тысячи серверных парков и миллиарды микрочипов. Я называю это электронным фашизмом и считаю его просто государственной религией цифровой Америки 21-го века.
Общая черта светского фашизма (капиталистического и социалистического) заключается в непрестанном подавлении, маргинализации и/или уничтожении организованной религии. Подобно своим аналоговым версиям из 20-го века, американскому электронному фашизму неуютно с соперничающими между собой богами. Именно поэтому популярные СМИ поносят западную религию, уже несколько десятилетий называя ее заклятым врагом всего прогрессивного (несмотря на многочисленные и убедительные доказательства обратного). Именно поэтому нерелигиозные фашисты, такие как Гитлер, Сталин, Мао и Кастро, ощущали острую потребность в отстранении на второй план и в искоренении духовенства. Это была прелюдия к созданию их кровавых режимов.
Если теократический фашизм возвышается, действуя мечом и навязываемым моральным авторитетом, то нерелигиозному фашизму нужно прямо противоположное: моральный вакуум, наполненный культом личностей, знаменитостей, научных знаний и политкорректности. И тот, и другой являются отражением духовной неустроенности и недуга, но лишь светский фашизм рекламирует себя в качестве соучастника. Он — друг, а не враг, партнер, а не хозяин.
Западная религия и американское духовенство стали канарейками в угольной шахте нерелигиозного американского фашизма 21-го века. Однако на сей раз истинная угроза организованной религии и качеству жизни исходит не от кованого сапога оруэлловского фашизма (по крайней мере, пока). Она исходит не от того, чего мы боимся и к чему испытываем отвращение. Скорее, она исходит от того, о чем писал Хаксли, от того, что мы любим, чему доверяем, что вводим в свои дома и жизни. Для большинства из нас Большой Брат не какой-то там незнакомец, пинком распахивающий наши двери и вторгающийся в наши дома под покровом ночи. Гораздо чаще мы приглашаем его в наши гостиные, кухни, спальни и столовые в качестве почетного гостя.
Оказывается, настоящая угроза качеству жизни в Америке 21-го века исходит не от лишений или неприкрытого гнета, а от нашей неотвратимой и тлетворной привычки к излишествам и неумеренности, которые фактически узаконены в общегосударственном масштабе. Электронный фашизм возникает тогда, когда сильные и влиятельные институты (государственные и частные) вступают в сговор, ведут продолжительную цифровую войну против умеренности и сдержанности, и побеждают в ней.
Электронный фашизм поддерживает и олицетворяет саму сущность пагубной привычки к невоздержанности. Это узаконенная вакханалия массового психоза, который создается искусственно и поддерживается постоянными и беспощадными инъекциями дофамина и эндорфина во все наши мозги.
Если демократия была основным политическим пристрастием печатных СМИ, то фашизм является основным политическим пристрастием электронных СМИ.
Спустя столетие после усиления нерелигиозного фашизма мы считаем нормальным потреблять электронные СМИ ежедневно и ежечасно, от подъема до отхода ко сну. Все это из-за того, что нам на протяжении многих лет рекомендуют следить за новостями и не переключаться, и потому что все вокруг нас поступают точно так же. Мы считаем это нормой, однако такая норма возникает лишь тогда, когда психушку захватывают конченые наркоманы.
«Демократия и свобода будут темой каждой передачи и редакционной статьи. Между тем, правящая олигархия и ее хорошо обученная элита из числа военных, полицейских и политтехнологов будет тихо и спокойно руководить этим шоу так, как считает нужным». — Олдос Хаксли.
Тем, кто оккупировал Уолл-Стрит и устраивал чаепития, достаточно взглянуть на свои смартфоны и денежные резервы «Эпл» (Apple), «Самсунг» (Samsung), «Гугл» (Google), «Яху» (Yahoo), «Фейсбук» (Facebook), «Твиттер» (Twitter), «Майкрософт» (Microsoft), «Уолт Дисней» (Disney), Discovery, Comcast, Time Warner, Viacom, FOX, Verizon, AT&T, DISH, DirectTV, SiriusXM, Nintendo, Electronic Arts, Sony, Amazon, Netflix, Omnicom, WPP, Publicis, Interpublic, Dentsu — и им станет ясно, отчего в Америке 21-го века ускоренными темпами происходит поляризация богатства и сопутствующее ей уничтожение среднего класса. Безусловно, в этом с радостью и энтузиазмом участвуют крупные банки, однако популистская война против Уолл-Стрит, какой бы оправданной она ни была, является не более чем дымовой завесой для настоящих теневых дельцов. Сегодня надо следить за деньгами, и они приведут вас от ваших смартфонов, планшетов, ноутбуков и телевизоров прямо к балансовым ведомостям крупнейших цифровых и медийных фирм, а также к их получающим до неприличия большие деньги марионеткам из сферы развлечений, научных кругов и со всех уровней государственной власти.
Между тем, наше пагубное пристрастие без обиняков заявляет нам, что ответы на все наши проблемы можно найти только в потреблении еще большего количества СМИ, в использовании еще большего количества цифровых устройств. Эта зависимость говорит узаконенным языком продаж и использует образы расширенных прав и возможностей, свободы и демократии. Однако расширение прав и свобод, а также цифровая демократизация СМИ это мифические големы мировых медийных франшиз, рекламы и профессионального пиара с бюджетами в миллиарды долларов. Они отвлекают внимание своим блеском и сиянием, пряча свою суть за успокаивающим фасадом глобальной потемкинской деревни, собранной в голливудском павильоне. Те инструменты цифровых СМИ и социальных сетей, которые мы с любовью называем силами освобождения, сделаны гигантскими международными корпорациями с огромными бюджетами и низким порогом терпимости (за исключением того, о чем говорит их собственная реклама, маркетинг и пиар) к приятным банальностям и к лозунгам насаждаемой СМИ поп-культуры. Они говорят нам: «Не обращайте внимания на кукловода за кулисами».
Истинное пристрастие цифровых технологий — это не расширение личных прав и возможностей и не свобода. Истинное пристрастие цифровых технологий и электронного фашизма — это эффективная и ускоренная узурпация институциональной власти и богатства корпорациями и государственными ведомствами, которые и без того уже слишком властные и слишком богатые. И такое пристрастие в первую очередь выгодно тем мощным корпорациям и государственным органам, которые совместно и раздельно, ежедневно и ежечасно управляют и манипулируют терабайтами данных.
В результате появляются новые заговоры — в большей степени по приказу, чем по уговору, поскольку должности в высших органах государственной власти, в регулирующих ведомствах, в отраслевом лобби и в университетских администрациях все чаще становятся взаимозаменяемыми, превращаясь в кровосмесительные компоненты амбициозных карьер отдельных людей. Крупные государственные ведомства, крупные корпорации, крупные научно-исследовательские институты — они становятся все крупнее, богаче и влиятельнее. А пристрастные цифровые технологии дают им дополнительную власть и богатство. Таким образом, пристрастность цифровых технологий усиливается всякий раз, когда эти богатые и влиятельные организации садятся и договариваются друг с другом. Предумышленные заговоры сегодня просто не нужны, поскольку заговор по приказу достигает тех же самых целей и, что очень удобно, обеспечивает правдоподобное отрицание для каждого и полную неподотчетность.
«Более правильное название фашизма — корпоративизм, потому что это слияние государственной и корпоративной власти» — Бенито Муссолини.
То, что мы сегодня называем государственным регулированием, на деле является функциональным корпоративизмом. Это не более чем брак по расчету, своеобразный инцест между выпускниками разных университетов из Лиги Плюща. Заметьте: те финансовые институты, которые в 2008 году оказались слишком большими, чтобы потерпеть крах, сегодня в основном в два раза крупнее, а ответственности и подотчетности у них стало в два раза меньше. И это не вопреки, а благодаря государственному регулированию. Несмотря на все то, что нам неустанно твердит правящая элита из дивного нового цифрового мира, «слишком большой, чтобы потерпеть крах» — это не какое-то там непреднамеренное последствие плохого плана. «Слишком большой, чтобы потерпеть крах» — это и есть план.
В сказочном Зазеркалье пагубной зависимости от всего медийного и всего цифрового (где верх — это низ, а низ — это верх) профессиональные политики и влиятельные дельцы из корпораций вступают за закрытыми дверями в сговор с подручными из ученого мира, чтобы периодически создавать финансовые катастрофы и кризисы. Но уже через пару часов после начала такого кризиса они объявляют очередной план аварийного спасения экономики и предотвращения следующего искусственно созданного кризиса. Действующие лица и отрасли, которые они представляют, могут меняться от кризиса к кризису, но план спасения в каждом из этих случаев остается один и тот же: очередные неприличные выплаты главным виновникам, которые несут наименьшую ответственность. Каждый такой искусственно вызванный кризис прибавляет три нуля к национальному диалогу и долгу (остается только надеяться, что никто не знает, как называется тысяча триллионов). И каждый такой искусственно вызванный кризис делает нас, людей в поздней стадии зависимости, еще более зависимыми от услуг и капризов ненасытной олигархии. И возникает картина как из фильмов про управление разумом: бароны-разбойники из 21-го века, управляющие послушной и бесконечной толпой оболваненных средствами массовой информации интернет-пользователей и гламурных тусовщиков.
В сказочном Зазеркалье пагубной зависимости от всего медийного и всего цифрового (где верх — это низ, а низ — это верх) мощное государство называют антидотом от большого бизнеса, хотя на самом деле мощное государство и большой бизнес — это две стороны одной корпоративистской монеты. Именно по этой причине реформа финансирования предвыборных кампаний оказалась в подвешенном состоянии, поскольку дискуссия ведется о том, откуда могут идти деньги, а откуда — нет, хотя на самом деле говорить надо о другом — куда эти деньги в конечном счете попадают. А попадают они в очень большие карманы деловых кругов глобального медийного бизнеса.
В сказочном Зазеркалье пагубной зависимости от всего медийного и всего цифрового (где сигара никогда не является просто сигарой) мы аплодируем самым богатым в мире корпорациям Google и Apple, называя их иконами контркультуры, а войну с наркотиками предоставляем вести средствам массовой информации, хотя они-то как раз и являются главными наркодилерами.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что взрастающий на дрожжах нашей зависимости электронный фашизм обычно предстает перед нами не в кованых сапогах, а с идеальной белозубой улыбкой и с парализующим потоком отеческих советов. Он проповедует свободу выбора (так бывает с любой наркозависимостью), однако уничтожает единственную истинную свободу: свободу не участвовать, свободу просто отойти в сторону.
Этот самый электронный фашизм стал главным мемом во всех классах всех школ. Он накрепко впаян практически в любую должностную инструкцию. Он сочится отовсюду одновременно, постоянно и без перерыва. И он отталкивает в сторону либо разрушает все остальное: здравый смысл, свободу, демократию и религию. То есть, все то, что призывает нас к умеренности и сдержанности (это истинные враги пагубной зависимости и электронного фашизма), называя их важнейшими и незаменимыми составляющими качества жизни.
Между тем, наши корпоративные хозяева и олигархи тихо, спокойно и весьма результативно заполняют тюрьмы (сегодня у нас заключенных больше, чем в любой другой стране мира), проводят милитаризацию городской полиции и фактически искореняют неприкосновенность личной жизни, дабы утолить неутолимую жажду Министерства внутренней безопасности и индустрии цифровых СМИ, которым нужно все больше и больше персональных данных. Идеальный рецепт усиления и узаконивания фашистского государства посредством совершенной системы доставки — это санкционированная государством зависимость от всего медийного и всего цифрового.
Боевой клич электронного фашизма — это коммерческая реклама, призывающая нас есть все, что хочется. Но чем больше мы едим, тем более бедными, толстыми, болезненными, напуганными, завистливыми и зависимыми мы становимся. Чем больше мы едим, тем больше мы обогащаем и усиливаем наших хозяев из корпораций, органов власти и научных кругов. Чем больше мы едим, тем больше своего времени, денег и свободы мы им отдаем. Чем больше мы едим, тем быстрее нас доводит до смерти обедненная диета из бездуховных калорий. Уже скоро демократия, как и все остальное, выставляемое на продажу и рекламируемое коммерческим телевидением, превратится в обычный товар из ассортимента, подобно фастфуду и лекарствам от изжоги. Тем не менее, электронные мольбы и призывы по-прежнему летят в киберпространстве непрерывно и звучат все громче. «Ешьте, сколько хотите, — слышим мы. — Мы еще сделаем».
При электронном фашизме своекорыстные негодяи из корпораций, своекорыстные негодяи из органов власти и своекорыстные негодяи из научных кругов остаются своекорыстными негодяями на разных этапах своих карьер. Вину за свою собственную финансовую бесхозяйственность они сваливают на программы социального льгот и помощи типа продовольственных талонов, Medicaid, Medicare и «Социальное обеспечение». Но их определение программ социального льгот и помощи существенно отличается от нашего, так как верховные жрецы и наркобароны из дивного нового цифрового мира под этими программами подразумевают крошки со своего стола, остающиеся после их жадного и ненастного обжорства.
При электронном фашизме истинные и прочные права и льготы начинаются и заканчиваются не продовольственными талонами. Нет, они начинаются и заканчиваются на самом верху, в освященных традициями залах конгресса, в законодательных органах штатов и в городских советах, где республиканцы и демократы, занимающие 85-90% должностей, освобождают себя от соблюдения законов, которые они принимают для всех остальных, а свое влияние карьерных политиков перестают продавать только тогда, когда начинают покупать его в качестве высокооплачиваемых лоббистов.
При электронном фашизме истинные и прочные права и льготы начинаются и заканчиваются не социальным обеспечением. Нет, они начинаются и заканчиваются на самой вершине оторванных от жизни научных кругов, где беззастенчивые администраторы руководят фондами и спортивными программами на миллиарды долларов, и обогащаются за счет родителей из среднего класса, чьи дети на всю жизнь вязнут в долгах, имея очень мало карьерных перспектив. Тем временем, студенты и штатные преподаватели выступают за разнообразие во всем, кроме мысли, и нападают на свободу слова, отстаивая некое предполагаемое и привилегированное право не страдать от унизительных оскорблений (реальных или вымышленных) со стороны системной микроагрессии и присвоенного культурного наследия.
При электронном фашизме истинные и прочные права и льготы начинаются и заканчиваются не на программе медицинского страхования для пожилых «Медикэр» (Medicare). Нет, они начинаются и заканчиваются наверху, в шикарных салонах частных самолетов и в колоннах бронированных «Кадиллаков», летящих и едущих на конференции по глобальному потеплению.
При электронном фашизме истинные и прочные права и льготы начинаются и заканчиваются не на программе медицинской помощи нуждающимся «Медикейд» (Medicaid), а там, где знаменитости соизволят яростно нападать на социальную несправедливость и неравенство доходов, дефилируя по красным дорожкам многочисленных церемоний, где вручаются бесчисленные награды и премии.
При электронном фашизме то определение, которое Оскар Уайльд дал цинику как человеку, который всему знает цену и ничто не в состоянии оценить, скоро будет относиться к нам всем.
«Печальная правда заключается в том, что зло в основном творят люди, никак не могущие решить, быть им добрыми или злыми». — Ханна Арендт.
Спустя полвека после того, как Ханна Арендт опубликовала свою знаменитую книгу «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме», мы сталкиваемся с тем, что банальность зла дает о себе знать снова и снова, потому что критическое мышление преднамеренно и массово искореняется на законодательном уровне. Эта банальность нависает над нами в дивном новом цифровом мире подобно темной туче дронов.
На самом деле, наша зависимость от всего медийного и всего цифрового диаметрально противоположна критическому мышлению. Наверное, та революция, о которой говорит Хаксли (и на которую ссылается автор в первом абзаце статьи), в меньшей степени говорит о неизбежной консолидации и победе корпоративной власти над индивидуальной волей и свободой, и в большей — о нашем химическом предназначении как вида, который обречен искать удовольствия и избегать боли в тот период нашей технологической эволюции, когда поставка доступных по цене наркотиков внезапно становится повсеместной и неумолимой. Возможно, пагубная привычка и электронный фашизм — это просто судьба, которая достается нам после того, как все значимые ритуалы нашей жизни подменяются цифровыми удобствами, развлечениями и пустяшной информацией.
Ничто не является профанацией, когда уже все превратилось в профанацию. Свобода — это прежде всего духовное устремление, а зависимость и фашизм — это прежде всего кризис духа. Как это ни парадоксально, западные религии (к худу ли, к добру ли) остаются единственным узаконенным голосом сдержанности, созерцания и размышления в стране, которая, как говорят многие выздоравливающие наркоманы, сошла с ума, не зная меры.
Верховные жрецы и наркобароны из дивного нового цифрового мира критикуют и высмеивают великие мировые религии, называя их откровенным суеверием и капитуляцией перед иррациональной и ошибочной верой. Они снова и снова предупреждают нас о том, что не надо верить в невидимое и неизмеримое. Из сути вещей, из свидетельства невидимого наша вера превращена в нечто пошлое и коммерческое, что можно купить. Поэтому мы ежедневно подолгу молимся в высокотехнологичных храмах Apple и Google, Facebook и Amazon.com.
Но есть причина, по которой свобода религии и свобода слова гарантированы нам Первой поправкой к конституции. Дело в том, что человек не может существовать без этического и морального авторитета Иного, а все прочее вытекает из этого. А еще потому что Декларация независимости и американская конституция были написаны в век разума, когда критическое мышление достигло своего апогея. Целенаправленный и рациональный процесс всегда начинается со скептических мыслей и с нравственных вопросов.
Соответственно, пора остановиться и снова заявить о том, что свято в нашей жизни. Об этом надо говорить снова и снова, пока свободу религии и свободу слова не умертвили эвфемизмами в этом огромном и политкорректном дивном новом цифровом мире.
В этом дивном новом цифровом мире нам уже непозволительно приступать к амбициозным начинаниям с вопроса «Смогу ли я?» Скорее, любое новое амбициозное начинание мы должны начинать с вопроса «А надо ли это делать?»
В заключение я предлагаю отрывок из поэмы Т. Элиота «Камень. (Песнопения)»….
Бесконечный цикл от идеи к поступку,
Бесконечные поиски и открытья
Дают знание движения, но не покоя;
Знание речи, но не безмолвия,
Знание слов и незнание Слова.
Знание приводит нас ближе к незнанию,
Незнание приводит нас ближе к смерти,
Ближе к смерти, не ближе к Богу.
Где Жизнь, которую мы потеряли в жизни?
Где мудрость, которую, мы потеряли в знании?
Где знание, которое мы потеряли в сведениях?
Циклы небес за двадцать столетий
Удаляют от Бога и приближают к Праху.
