Прибыв в прошлом месяце в Китай, Тереза Мэй приняла участие в церемонии Британского совета (British Council) по запуску кампании «Английский — это великий язык», которая призвана усилить интерес к языку нашей нации и поднять уровень владения им. Название чем-то напоминает скандально известный клич Трампа «Сделаем Америку снова великой», но у английского языка позиции гораздо прочнее. Нет никаких сомнений, что английским пользуются чаще, чем когда бы то ни было, и что он получил большее распространение, чем любой другой язык в мире. Все страны в нашем глобализованном мире признают этот факт, а те, которые говорят не на английском, изучают его в качестве первого иностранного. Он нашел огромное, просто уникальное применение во всем мире. Британский совет полагает, что на приемлемом уровне английским владеет 1,75 миллиарда человек, то есть, четверть населения нашей планеты. Во всех китайских школах его преподают с начальных классов. Кроме того, это рабочий язык Евросоюза.
В сети французских общественных международных телеканалов «Франс 24» (France 24) английский используется чаще и заметнее, чем французский. Летчики всех авиалиний и авиадиспетчеры на всех вышках обязаны пользоваться им постоянно. А еще он стал важным показателем прогресса в некоторых экзотических местах. Например, 14 лет назад премьер-министр Монголии, которая не имеет исторических связей с англоязычным миром, издал постановление о том, что английский язык должен заменить русский во всех школах. Сделал он это в рамках своего стремления превратить Улан-Батор в международный центр телефонных услуг. Каждый шестой россиянин утверждает, что владеет английским языком. Английский явно стал предпочтительным языком для тех, у кого есть глобальные устремления, и неважно, какова их политическая позиция в отношении англо-саксонских держав.
Такое глобальное признание английского языка, который давно уже перешагнул границы влияния Британской империи и Соединенных Штатов, сформировалось практически за 100 лет. Началось все, как это ни парадоксально, с 1919 года, когда был подписан Версальский договор. В знак уважения к США это был первый международный договор, написанный на английском языке. А парадокс состоит в том, что победное шествие английского языка началось одновременно с упадком самого главного в мире англоязычного института, каким являлась Британская империя. Но с языковой точки зрения британской державе повезло, потому что ее сменил североамериканский родственник. Несмотря на экономический спад, Британия сохраняла свои исторические позиции благодаря языку, который стали все чаще изучать.
Все это время, и особенно с 1920-х до 1990-х годов, фокус американской экспансии менялся. Из Северной Америки эта экспансия распространилась на весь мир, что привело к усилению американского влияния на торговлю, инженерное дело, телекоммуникации, добычу полезных ископаемых, средства массовой информации, науку и финансы, поскольку доллар заменил фунт стерлинга в качестве мировой резервной валюты. За этим последовала цифровая информационная революция, породившая новые состояния и возможности в Кремниевой долине на рубеже 21-го века. Все это положительно отразилось на роли английского языка в мире (эту роль ему дала Великобритания). Но пика английского следовало ждать позднее, в связи с ростом мягкой силы и популярности американской культуры.
Сегодня мы стали свидетелями такого запаздывающего роста влияния английского языка, отражающего усиление американского влияния. Но это происходит в 21-м веке, когда другие страны, особенно азиатские, но также южноамериканские и африканские, существенно опережают США (не говоря уже о Британии и ЕС) по темпам экономического роста. Это удивительное явление на стыке всемирной истории. И здесь возникает два вопроса. Является ли положение английского языка настоящим преимуществом для тех государств, которые говорят на нем как на родном? И сохранит ли этот язык свое господствующее положение в мире навсегда?
Если учесть те преимущества, которые дает английский как родной язык, некоторые непосредственные выгоды неоспоримы. Он обеспечивает прямой доступ к главным средствам массовой коммуникации, давая возможность изнутри следить за «новостями, которые мы можем использовать». Кроме того, он открывает образованным англофонам путь к важным рабочим местам и должностям. Он также дает нам возможность собирать своего рода ренту за то, что мы пускаем остальных в эту языковую элиту: отсюда огромная выручка от преподавания английского языка как иностранного (только в Британии она существенно превышает два миллиарда фунтов стерлингов, а к 2020 году достигнет трех миллиардов). Кроме того, существует глобальный рынок для публикаций на английском языке (в 2015 году на экспорте мы заработали 1,4 миллиарда фунтов стерлингов). Это еще одно следствие недавней истории британского владычества, равно как и Гринвичский меридиан, дающий нам возможность ежедневно участвовать в глобальной торговле между Азией и Америкой. Поэтому лондонский Сити является центром мировых финансов и инвестиций.
Но знание языка очень быстро теряет свою ценность, когда он становится всеобщим достоянием. Мир английского языка будет иметь не более чем историческую связь с Британией и США, а хорошее знание этого языка уже не является эксклюзивной привилегией его носителей. Даже краткосрочные преимущества таят в себе нравственные опасности. Представления о своем особом статусе порождают самодовольство внутри страны и недовольство за ее пределами. Наиболее очевидно это проявляется в нынешних «переговорах» о разводе Британии с Европой.
Трудно говорить об уязвимости такого языка как английский, который распространяется безгранично и незапланированно далеко за пределами своей родины. Его даже называют «языком свободы». Но в этом нет ничего нового. Язык межнационального общения, утвердившись в этом качестве, всегда создает впечатление постоянства. Но когда обстоятельства меняются, начинается его упадок. И эти изменения уже довольно явно вырисовываются на горизонте.
По этой причине естественно ожидать, что когда новые державы, такие как Китай, Индия и Бразилия, окрепнут в экономическом, политическом (а возможно, и в военном) плане, те страны, которые захотят заниматься с ними бизнесом, почувствуют их лингвистическое и культурное влияние. Да и взаимное влияние их друг на друга тоже неизбежно. Но как всегда случается с новыми доминантными языками, здесь будет отставание.
Если центр окажется в Китае, мир вряд ли с энтузиазмом воспримет «невидимую руку» свободного рынка Адама Смита. Если появятся другие центры, результат будет более неоднозначным, и мы увидим, как утверждаются местные исламские, буддистские и индуистские традиции. С развитием технологий перевода языки могут стать более взаимозаменяемыми, оттолкнув на второй план культуры. Как бы то ни было, особого почтения к сегодняшней англоязычной традиции ждать не приходится.
Примерно то же самое произошло в 17-м веке, когда ставшая мировой державой Франция сделала французский общим языком цивилизованной Европы с сильными нотками Просвещения. Он вытеснил саму латынь, которая выполняла эти функции на протяжении 15 веков. Иначе, но то же самое произошло в 19-м веке, когда навязчивые и агрессивные Российская и Британская империи запретили фарси в своих азиатских владениях. До этого фарси в течение 800 лет был главным языком мусульманской культуры, торговли и политики.
Так что нынешний пик английского языка хорош лишь постольку-поскольку. Его слава как всемирного языка продлилась всего пару столетий. Это совсем немного по сравнению с латынью и фарси. Скорее всего, упадок английского совпадет с нынешний подъемом Китая, чья летописная история насчитывает три тысячелетия. Китайский — это тоже великий язык.
Николас Остлер — автор книг «Мировые империи» (Empires of the Word) и «Последний лингва франка» (The Last Lingua Franca). Он возглавляет Фонд исчезающих языков (Foundation for Endangered Languages).
