Однажды, а если точнее, 20 лет назад, семеро друзей по дешевке купили участок земли на западе Колорадо — 32 гектара между скалистыми пустынями плато Колорадо и подножием Скалистых гор. Как это часто бывает, друзья были молодыми идеалистами и испытывали восторг от того, что им предстоит выживать в месте, где практически ничего нет.
Земля продавалась по дешевке не просто так: участок находился на так называемой столовой горе, повсюду лежали камни и торчали чахлые кустарники можжевельника. Что еще хуже, оросительный канал — водная артерия, несущая воду из реки к фермам и садовым участкам — протекал у подножия горы. Местные делили землю на находящуюся выше и ниже канала. Землю выше канала они считали бесполезной, слишком сухой для выращивания растений и годной только на то, чтобы прокормить пару коров. Они считали, что люди, которые купили такую землю, или находились на грани отчаяния, или были дураками. Или и то, и другое.
Но семеро друзей смотрели на эту землю иначе. Они видели участок, который могут себе позволить, в то время как большинство их знакомых пытались наскрести на аренду. Они видели укромное место, где у них была возможность построить свои дома. Они видели территорию, где могут отключиться от электричества и от общества, которое считали расточительным и деструктивным.
Поэтому они поторговались, скинулись, расплатились и переехали. Первое лето поселенцы жили в палатках на открытом воздухе, спали на сделанных из фанеры кроватях-подиумах и готовили еду в алюминиевых кастрюлях на единственной в лагере плите. Первый дом они построили из найденных деревянных балок и обрезков металлических листов, строительство закончили как раз к первому снегопаду.
Впервые в жизни друзья жили так, как, по их представлению, они должны были жить: потребляли как можно меньше и повторно использовали все, что возможно. У них не было электричества и телефонов, воду и продукты они носили из магазинов у подножья горы, а передвигались на велосипедах — даже тогда, когда кругом был снег и лед. Дома понемногу, в хаотичном порядке увеличивались в размерах. В ход шла глина, старая древесина и позабытые навыки бойскаута. Утеплялись дома при помощи соломы и попавшегося под руку сломанного холодильника. Со временем коммуна стала более цивилизованной: люди устанавливали солнечные батареи, появились системы сбора дождевой воды и несколько пропановых баков для горячего душа. Тем не менее повседневная жизнь по-прежнему требовала сил и терпения для преодоления небольших лишений.
Жители коммуны проводили свое время за тем, что считали важным. Они преподавали, писали, ухаживали за больными. Они любили и расставались, заключали браки, и, в конечном итоге, заводили детей. Были и ночные посиделки у костра, и широкое небо, и звезды, и грозы.
Первые несколько лет не могли быть легкими, и подчас поселенцам действительно приходилось непросто. Но в целом они проходили весело: полные шуток, приключений и чувства, напоминающего удовлетворение.
По крайней мере, мне так рассказывали. Меня там не было. Когда я вышла замуж и поселилась на этой земле, коммуна уже существовала несколько лет. Но я была столь же очарована этой идеей, как и первые семь поселенцев. Я тоже была идеалистом и хотела все делать самостоятельно, читала Торо, проглатывая книгу за книгой. Я была расчетливым янки без ума от американского Запада.
Мне очень нравился крохотный дом из соломенных блоков, который мой муж построил на склоне горы у края коммуны. Не только своей простой красотой, но и практичностью: летом в нем было прохладно, зимой — тепло. Казалось, что он отдает энергию так же экономно, как ее тратит колибри. Мне нравились соседи, чьи занятия разнились от плотницкого дела до перевода с японского языка. Компостный туалет меня не смущал. Казалось, это было лучшим местом на Земле.
Никто из нас не клялся в углеродной чистоте. Мы все пользовались топливом, когда это было нужно для заработка или встреч с любимыми. Мы ездили на работу и к родным на праздники. Мы знали, что быть абсолютно «вне системы» невозможно, вне зависимости от того, сколько у нас солнечных батарей — в конце концов, «система» по-прежнему обеспечивала нас большей частью еды, одеждой и бензином. Но так как прогнозы по изменению климата постоянно ухудшаются, было отрадно знать, что энергия у нас дома получена от солнца, а вода собрана во время дождей. Мы знали, что решения у нас нет — его на самом деле не было — но наш необычный эксперимент, «прожить с минимальными выбросами углерода и минимальными денежными тратами», продолжался, и результатами мы были довольны.
Мы не были полностью отделены от мира, но забыть привычные связи оказалось легко. Единственной нитью, связывающей нас с цивилизацией, была разбитая дорога из гравия, петлявшая около северного отвесного края участка. Ближайший город находился от нас в 2,4 км, ближайший Walmart — в 48 км, ближайший Starbucks — в 112 км. Место, которое можно назвать аэропортом, находилось в часе езды. Полная тишина прерывалась только койотами, которые, как по сценарию, постоянно выли на луну.
В течение долгого времени изоляция казалась нам романтичной. Мы знали, что в том числе из-за нее земля стала для нас доступной и позволила отгородиться от кредитов и отключений электричества. Но впоследствии мы обнаружили, что она же сделала нас уязвимыми. Когда мануальному терапевту Нэнси диагностировали рак груди, она уехала на восток, чтобы быть ближе к родственникам и медицинской помощи. Когда архитектора Марка сразило заболевание нервной системы, из-за которого он не мог разговаривать и ходить, он с семьей переехал в более крупный город с пандусами для инвалидных колясок и социальными службами.
Еще одна пара уехала, чтобы развиваться в области журналистики и политического активизма, ведь на плато заниматься этим было намного сложнее. Один за другим по той или иной причине первые поселенцы столкнулись с необходимостью выйти за границы коммуны, и, к сожалению, уехали за другой жизнью.
В итоге однажды весной, когда прошло уже 15 лет с тех пор, как семеро друзей купили участок земли, мой муж, я и наша маленькая дочь остались единственными поселенцами, а наш дом превратился в будку привратника, охраняющего пустынную землю.
Эту местность сложно было полюбить. Поселенцы предупреждали об этом, и многие годы я им не верила. Но когда все разъехались, я начала понимать, что они имели в виду. Пришло жаркое и засушливое лето. Земля буквально задыхалась от сорняков, а поросли можжевельника, казалось, хотели нас окружить. Каждый раскат грома напоминал о том, что в любой момент может начаться пожар, способный выжечь все без остатка, в том числе и незастрахованные домики. Наши жалкие, запущенные посадки страдали от засухи, оленей и нашествий саранчи.
Когда пришла осень, стало полегче, но она быстро сменилась зимой, которая казалась как никогда темной, долгой и морозной. Как и все молодые родители, я была измождена и с трудом справлялась с постоянными недосыпами, утешая себя лишь тем, что весной будет лучше. Поначалу невзгоды климата воспринимались как испытания для первопроходцев, как неприятности, над которыми можно посмеяться и пойти дальше. Но за эти тоскливые зимние вечера чувства юмора у меня поубавилось. Весной я побывала на так называемой «свадьбе», встрече первых поселенцев. Старые друзья собрались вокруг костра, травили байки и смеялись. «Теперь все совсем по-другому», — ворчал внутренний голос.
Но все же мне и мужу повезло. Мы были здоровы, имели крышу над головой и приносящую удовольствие работу, так что изоляция от внешнего мира не казалась смертельной. Через год или около того жизнь начала налаживаться. Вернулся сын одного из первых поселенцев, с женой и двумя маленькими дочками. Еще двое оставили преподавание и вернулись из города неподалеку. Люди снимали домики и приезжали парами и семьями, восхищались видом на горы и составляли нам компанию у костра.
Наша дочь научилась ходить, затем бегать по каменистой земле, а вскоре и забираться на стены сада. Из дикой лозы на входной двери выросла огромная оранжевая тыква, чудом пережившая саранчу, оленей и воронов.
Мы с мужем посмотрели вокруг. Место все еще было красивым — без прежней романтики, конечно, но все же чарующим в своей строгости и привычности. Мы выбирали его снова и снова, вместе с призраками, сорняками и прочими неприятностями.
Но вместе с этим приходилось испытывать пределы возможностей как этого места, так и нас самих, пределы изоляции и скуки, которые мы могли бы вытерпеть. Наконец, так же, как асфальт разрушается от многочисленных смен холода и жары, наше сопротивление прогнулось и треснуло.
Мой муж, учитель, понял, что ему крайне необходима более высокооплачиваемая работа, а такую в соседнем городке не найдешь. К тому же он признавался, что каждое лето ему все больше хотелось увидеть зеленые леса и водопады его родного Орегона. Дочь была счастлива с нами и нашей собакой, иногда к ней приезжали друзья. Но я задумалась, каково здесь будет подростку? То, что мы много лет считали раем, для нее может оказаться настоящей тюрьмой.
Так что мы повздыхали, подумали и приняли решение. Муж нашел работу на северо-западе страны, и мы отправились смотреть город, в котором нам предстояло жить. Он оказался серым и ветреным, а вокруг располагались заснеженные вулканы. Такое место домом не назовешь. Но мы поняли, что и наше плато во многом перестало быть для нас домом. В какой-то момент, тусклым днем или одиноким вечером, мы разлюбили его. А оставались не из привязанности, а из упрямства. Мы решили уехать.
Мы уехали, как и наши друзья до нас, тихо, с сожалением и обещаниями вернуться. Возможно, мы будем приезжать, но, как и остальные, не так часто, как планировали. Отключиться от электрической энергии было довольно просто, но мы не осознавали, что человеческая энергия не менее важна. Какое-то время можно было воссоздавать ее в нашем маленьком изолированном мирке, но в итоге желание более глубоких, более крепких и многочисленных взаимоотношений с людьми заставило нас покинуть плато.
Наш эксперимент легко можно назвать провальным, очередной наивной и непродолжительной попыткой сократить использование ресурсов. Может быть, наш кусочек земли был лишь местом, куда группа друзей, следуя за юношескими мечтами и жаждой приключений, выбралась на некоторое время, а затем вернулась к нормальному водопроводу, электричеству и хорошим школам.
Но я так не думаю. 15 лет, что мы здесь прожили, изменили это место, а оно изменило нас. Сейчас мы живем в городе, всего в квартале от главной оживленной улицы, в доме, где вода в унитазе смывается, свет не мигает, и слышны разговоры соседей. Но мы не используем больше энергии, чем когда были отключены от нее, и меньше ездим на машине. Привычка экономить прочно укоренилась в нас — настолько, что больше не воспринимается как лишение.
Сейчас я понимаю, что плато было своего рода тренировочной площадкой, которая подготовила нас к другому эксперименту. Мы пытаемся применять полученные знания на новом месте, внутри общества, а не отдельно от него.
Наше призрачное поселение в Колорадо продолжает существовать без нас. Там периодически живут старые друзья и незнакомые люди. Немногие останутся на плато надолго: большинство, как и мы, уедут и увезут с собой свои истории и, я надеюсь, новые привычки. Но все мы — семь первых поселенцев, моя дочка, семьи, которые приедут и уедут после нас — все мы оставляем там частичку себя. Мы разъезжаемся по разным штатам и материкам, но остаемся связанными человеческой энергией, выкованной в мерцающих кострах.
Перевод проекта Newочём
