У въезда на улицу Ленина, которая берет начало на одноименной площади, шрамы украинской истории предстают взгляду в виде процессии памятников погибшим. Каждый из них по-своему рассказывает о непростой участи Марьинки, городка в Донецкой области, посреди восточноевропейских степей, которые американский историк Тимоти Снайдер (Timothy Snyder) называет «кровавыми землями».
На массивном памятнике, посвященным погибшим во время Второй мировой войны, значится 325 имен, причем речь идет лишь об убитых и получивших награды солдатах. В общей сложности, с 1941 по 1945 год на фронте погибли 5 075 человек из Марьинского района, к которым также следует добавить сотни мирных жителей. Чуть дальше расположен мемориал «ликвидаторам» аварии в Чернобыле: 153 человека. Такая огромная цифра связана с преобладанием шахтеров среди тех, кого отправили в 1986 году бороться с катастрофой на АЭС. Чуть дальше, видна скромная стела в память о шести погибших в афганской войне (1979-1989).
Четыре года назад война прочно обосновалась в Марьинке. Потери, конечно, уже не те, что в кровавом ХХ веке, однако город с 10 000 населением (в мирное время; в настоящий момент там насчитывается порядка 6 000 жителей) все же заплатил немалую цену за бесконечный конфликт: с 2014 года снаряды, шальные пули и мины унесли жизни 90 жителей Марьинского района. В их честь памятников пока не построили. Виной тому безразличие Киева? Наверное, все это говорит о том, что, несмотря на мирные соглашения, никто не ждет, что эта цифра уже не станет больше.
Груда железа в углу сада Андрея Гницевича из дома 112 по улице Ленина — это самое близкое во всем городе к тому, что можно было бы назвать мемориалом бед Марьинки. В частности, там мы видим четыре гранатометных и два минометных снаряда, отличающиеся своей удлиненной формой пулеметные боеприпасы и дверной проем со следами бессчетных попаданий. По вечерам на улице Ленина никто не горит желанием задерживаться у двери, напоминанием чему служат окна с двумя новыми дырами.
«Сегодня мы уже ни во что не верим»
В другой жизни Андрей Гницевич не смог бы отличить один кусок искореженного металла от другого. Тем не менее, каждая часть его «арсенала» рассказывает о каком-либо эпизоде его войны, которую явно проиграли пострадавшие от взрывов кухня, крыша и спальня. Покрывшая некоторые снаряды ржавчина говорит о прошедшем времени с первых ожесточенных боев лета 2014 года до артиллерийских дуэлей и ночных перестрелок, которые сейчас стали частью жизни Марьинки.
Как ни странно, дом может пережить подобное обращение. Человеку же приходится труднее. Даже такому крепкому, как Андрей, который 20 лет из своих 40 провел на добыче угля в шахте «Трудовская». У него больше нет сил, чтобы сдерживаться. «Мне уже на все наплевать», — добавляет он после каждой фразы. В расширенном варианте это означает следующее: «У нас была надежда на то, что война остановится, мы верили в объявление перемирия. Сегодня мы уже ни во что не верим». На разочарование и усталость накладывается жестокая ирония от того, что его аккуратный дом обстреливается из шахты «Трудовская», отвал которой служит наблюдательным пунктом для артиллерии сепаратистов.
Сейчас его волнуют только две вещи. Его 17-летняя дочь Дарина — лучшая ученица в классе. Летом она поедет в Киев учиться на юрфаке. Когда ночью начинают падать снаряды, Андрей заставляет ее прятаться в печке из толстых кирпичей, а сам спокойно ложится в кровать вместе с женой. Потому что ей тоже уже на все наплевать. Вторая проблема — это отопление зимой. На улице Ленина больше нет газа, а переход шахты «Трудовская» в руки сепаратистов лишил Андрея шести тонн угля, на которые он в теории каждый год имеет право как бывший шахтер.
В советское время улица Ленина была тихим райским уголком, если верить матери Андрея 61-летней Елене Гницевич. Невысокие кирпичные дома и пробуждающаяся весной роскошная природа придали району вид мирной деревни, которая находится достаточно далеко от заводов, чтобы стать тихой гаванью для жителей. Пятикилометровая улица проходит Марьинку с запада на восток и уходит в соседнюю Александровку, которая сейчас оказалась на территории сепаратистов.
Елена, бывшая сотрудница электросети, родилась в доме 254 (сейчас там нет ни света, ни воды), а затем переехала к мужу в очаровательный дом 138, где днем она присматривает за детьми тех немногих соседей, у кого еще осталась работа. Она нашла утешение в войне: «Сегодня люди вновь помогают друг другу, как было при СССР. Мы держимся только благодаря солидарности. И нашим огородам».
«Декоммунизация»
В Советском Союзе насчитывались тысячи улиц Ленина, которые выходили на площади Ленина с памятниками вождю октябрьской революции. От больших промышленных городов Белоруссии до отдаленных деревень Таджикистана, улица Ленина была главным внешним признаком принадлежности к советской империи. После 1991 года некоторые были переименованы в честь национальных героев новых независимых государств.
В Марьинке улица Ленина была только в 2015 году переименована в улицу Прокофьева, в честь знаменитого композитора и уроженца Украины. Эта смена названия в силу утвержденного в Киеве закона о «декоммунизации» не дала особых результатов и не прижилась среди местных. Десоветизация — новое для Украины явление, хотя на площади Ленина о нем напоминает памятник жертвам советских репрессий и голода 1930-х годов.
Судьба улицы Ленина в превратившейся военную зону Марьинке противоречит утверждениям о ненасильственном распаде СССР. Четверть века спустя война на востоке Украины стала своеобразным кровавым отражением потрясений 1991 года. В апреле 2014 года, после революции в Киеве и аннексии Крыма, ностальгирующие по СССР и поддержанные Россией сепаратисты «Донецкой народной республики» захватили Марьинку, которая расположена всего в 20 километрах от их «столицы» Донецка.
Украинское контрнаступление остановилось у этого города летом того же года, когда в танец вступила российская армия. После этого 11 000 погибших и 1,5 миллиона беженцев, здесь ведется позиционная война с артиллерийскими дуэлями, ограниченными по масштабам наступлениями, несоблюдаемыми перемириями, а также внезапными и необъяснимыми обстрелами. Хорошо слышный в начале этих событий голос мирных жителей теперь уже мало что значит в этой войне. Воспоминания о трех месяцах под властью сепаратистов, которых поддерживала часть местных жителей, остались в прошлом.
В клещах
Сейчас жители улицы Ленина оказались у самого фронта: он проходит параллельно ей, в 400 метрах к северу вдоль реки Осиковая. Кроме того, к востоку дорогу перерезает другой участок фронта. Те, кто хотели уехать, сделали это очень давно. Как бы то ни было, конфликт в Донбассе отличается присутствием большого числа мирных жителей. Объясняется это привязанностью к земле и построенному собственными руками дому, фатализмом, отсутствием перспектив и средств на переезд. «Я еще не видел такого числа оставшихся в домах мирных жителей, как в Донбассе, ни на одной войне, на которой мне довелось побывать», — говорил в 2017 году представитель Международного комитета Красного Креста Ален Эшлиманн (Alain Aeschlimann).
Вдоль 470-километровой линии фронта почти миллион человек живут менее чем в 5 километрах от нее: 200 000 с украинской стороны и более 600 000 со стороны мятежников, где застройка плотнее, а ущерб от артиллерийских обстрелов серьезнее.
После ответа на экзистенциональный вопрос (уехать или остаться?) жизнь на улице Ленина сводится к решению связанной с конфликтами череды проблем. Где лучше прятаться от снайперов и шальных пуль? Пойти в более дорогой магазин по соседству или же решиться на более опасный путь в несколько сот метров до рынка? Менять ли разбитые окна и латать ли крышу, если завтра снаряд может похоронить все плоды этого труда? Сколько комнат топить с учетом дыр в окнах? Где найти уголь?
Былая злость и страх остались в прошлом. Война давно уже стала рутиной, данностью, с которой приходится считаться. Остается лишь сильнейшая усталость и эпизодический страх под обстрелами. Как бы то ни было, этой весной на улице Ленина затишье. «Относительное затишье». «Почти затишье». Если абстрагироваться от пулеметного огня, который раздается в любое время дня.
Ночью, когда наблюдатели ОБСЕ уходят на покой, эстафету принимает артиллерия. С обеих сторон в игру вступают крупнокалиберные орудия, чьи снаряды сотрясают землю и сжимают грудь ударной волной. Эти дуэли кажутся тем более бессмысленными, что позиции военных застыли на месте, а в Марьинке ни один стратегический объект (дорога, завод, высота) не привлекает внимания враждующих сторон. Ранним утром дуэль приобретает другую форму: каждый лагерь обвиняет другой в том, что именно тот развязал перестрелку. ОБСЕ занимает осторожную позицию и возлагает ответственность за большую часть нарушений на сепаратистов.
Красная зона
Невысокие дома на улице Ленина являются залогом ее очарования, но в то же время и одним из ее слабых мест. Городские высотки хотя бы предлагают защиту, создают иллюзию убежища. В такой период «затишья» в июне 2017 года 50-летняя Наталья Москалевская получила пулю в правую ягодицу, когда работала на своем огороде. Она сохранила ее как сувенир после двух недель в больнице.
С тех пор, как только заканчивается стрельба, она натягивает сапоги, но готова в любой момент юркнуть обратно в дом. Все это откровенно веселит ее мужа Юрия, который ни за что на свете не встанет с кровати и ищет спокойствия в юморе с той же силой, с какой Андрей Гницевич погрузился в отчаяние. Они живут на 4 500 гривен в месяц и вынуждены полагаться на «папу римского», чтобы получить уголь для отопления. Речь идет о Католической церкви, которая входит в число организаций, предоставляющих гуманитарную помощь.
Все приучились к осторожности. Мины, снайперы… В начале второй половины дня улица Ленина пустеет. Как и номера домов, проходящие часы символизируют растущую угрозу. Последний уголок жизни — продовольственный магазин в здании 130. Продавщица Рита встречает всех улыбкой. «Они работают ночью, — говорит она о солдатах. — А я — днем. Все в своем ритме!»
«Дети привыкли к войне»
В школе №2 на площади Ленина меры безопасности приближены к военным: мешки с песком у стен, сетки на окнах, учения по скоростному спуску в убежище, вооруженные люди в вестибюле и школьных автобусах… Кроме того, все выходящие на восток, на улицу Ленина, комнаты, были закрыты.
Отказаться от этих помещений стало легче из-за сокращения числа учеников: до конфликта их было 350, а теперь осталось всего 166. Школа не прекращала работу даже в самый разгар боев, когда во двор падали снаряды. «Это решение было согласовано с властями и родителями, — объясняет директор Людмила Панченко. — Закрытие школ погубило бы город. Кроме того, доля большинства детей школа — более надежное убежище, чем дом. Здесь их точно ждет двухразовое горячее питание, на что не всегда можно рассчитывать дома. Дети приходили даже тогда, когда здесь не было ни окон, ни дверей». Эта 36-летняя женщина самоотверженно работает и следит за тем, чтобы все дети вернулись домой живыми и здоровыми, хотя и получает всего 4 000 гривен в месяц.
По данным доклада ЮНИСЕФ за июнь 2017 года, 54 000 детей живут в 15 километрах от линии фронта только с правительственной стороны, в том числе 4 700 — в населенных пунктах, которые подвергаются обстрелам не менее двух раз в неделю. «Самое страшное в том, что они привыкли к войне, — считает Людмила. — Кажется, что им уже больше не страшно. Как бы то ни было, это иллюзия, они не чувствуют себя нормально. Регулярно работающие с ними психологи подтверждают их сильнейшую тревогу. Как ни парадоксально, эта ситуация делает их более серьезными: они понимают важность учебы, знают, что родители рассчитывают на них. Некоторые проводят выходные за рыбалкой, чтобы принести домой еды».
Девятилетний Миша Сигарев — один из этих ребят с бледными лицами, которые не могут играть на улице. Внешне он спокоен, однако нервно заламывает руки под партой. Дома ему разрешают гулять лишь от двери дома до ворот. Тем не менее именно там его ранило в голову осколком снаряда летом 2015 года. Когда мы говорим с ним о довоенных временах, Миша запинается: он почти не помнит, что было до того, как улица Ленина превратилась в зону боевых действий.
«Серая зона»
Миша Сигарев и его мать живут в еще более таинственной и опасной части улицы Ленина: в «серой зоне», на «ничейной земле», которая простирается от последних позиций украинской армии до первых позиций сепаратистов в нескольких сотнях метров от них. Четыре десятка человек до сих пор выживают к этой неправовой зоне, на которой летают пули и снаряды. В подписанных в феврале 2015 года Минских соглашениях не говорится ни слова о дальнейшем статусе этого клочка земли между двух миров.
Каждый день маленький Миша (он мечтает «стать дальнобойщиком или артистом», «вновь увидеть папу» и «чтобы люди больше не страдали) пересекает украинскую линию, чтобы попасть в школу, а вечером идет обратно с полученным в городе углем. Только у жителей серой зоны (они внесены в специальные списки) есть право пересекать линию фронта, в частности, чтобы получить пенсию.
Остальным приходится идти через официальные блокпосты, что означает опасную эпопею в несколько часов, хотя раньше путь в Донецк занимал 15 минут на машине. Разрыв связей с региональной метрополией очень сильно отразился на экономике Марьинки, которая и так уже пострадала из-за закрытия заводов в связи с войной. Единственное утешение: с правительственной стороны продукты дешевле, чем у сепаратистов.
Раздаваемой несколькими НКО гуманитарной помощи недостаточно. Получить ее могут только люди определенных категорий: пенсионеры, инвалиды, матери-одиночки, перемещенные лица… Что касается обещанных муниципалитетом средств на ремонт крыш и окон, они существуют только на бумаге. Как бы то ни было, относительное затишье последних нескольких недель дает надежду на подвижки. Красный Крест предлагает гранты тем, кто хотят начать бизнес или открыть магазин. Отголоски этого докатились даже до серой зоны, где друг Миши Сергей Зыгаленко хочет открыть мастерскую по ремонту велосипедов. Только вот на ничейной земле лишний шум не приветствуется…
«Люди спрашивали, собираемся ли мы их убить»
На улице Ленина после давно заброшенного продовольственного магазина Светланы начинается мир военных. У последних позиций тишина становится гуще, земля усыпана камешками и осколками снарядов. Бойцы 30-й бригады расположились в нескольких заброшенных домах. Те, кто дежурят на передовых рубежах, сидят в траншеях: не так удобно, но намного более безопасно.
Здесь война тоже стала рутиной. Горячка первых дней конфликта уступила место монотонному противостоянию. Последние два года армия не отправляет призывников на фронт, а волны мобилизации остались в прошлом. Солдаты по большей части подписали двухлетний контракт с зарплатой в 17 000 гривен, однако ими в той же степени движут и патриотические «идеи». Питание и снабжение уже совсем не то, что в первые годы конфликта, однако теперь становится «трудно найти хоть какой-то смысл в этой позиционной войне», — признает лейтенант Иван Бурдюг, который служит в армии 14 лет из своих 32. «Быть может, наши дети смогут расти в другой стране, — говорит он. — Сейчас же единственное, что мы можем сделать, это удерживать этот клочок земли».
Лейтенант сожалеет лишь об одном: «Почему мы не снесли эту телебашню?» Она расположена в Перовском районе Донецка в нескольких километрах от Марьинки и символизирует сложные отношения, которые всегда были у украинской власти с жителями Донбасса. Через четыре года с начала войны они все еще принимают российские телеканалы, чья гипертрофированная пропаганда во многом раздула угли конфликта. Украинские каналы в свою очередь доступны лишь тем, у кого есть спутниковая антенна.
«Сначала люди спрашивали у нас, собираемся ли мы пытать и убивать их, — вспоминает лейтенант Бурдюг. — Потом они увидели, что мы — люди, что мы помогаем им при возникновении проблем». В июле 2017 года в Марьинке родился маленький Давид, плод любви Юлии Семеняевой и солдата украинской армии Вячеслава, который был убит в феврале того же года и так и не увидел сына.
В целом отношения мирных жителей и военных отличаются мрачным безразличием, их контакты — редкость. В магазинах солдатам не продают спиртное. Политические взгляды (пророссийские или проукраинские) тоже перестали быть актуальными под грузом войны. Остается лишь надежда покончить с насилием, сделав ставку на многообразие украинской идентичности. Примером тому может быть пенсионерка Елизавета Рябко, которая до сих пор называет СССР «моей страной», но при этом владеет украинским не хуже современной городской молодежи.
Сепаратистская зона
Наверное, самая убежденная сторонница Киева живет в… сепаратистской зоне. В самом конце улицы Ленина. Дальше журналисту газеты «Монд» хода нет из-за запрета властей Донецка. В нескольких сотнях метров дорога приходит в Александровку, на вражескую территорию.
Именно там живет Любовь Д., директор «без зарплаты» Дома торговли, типичного заведения советской эпохи, примеров которых достаточно в Марьинке. 61-летняя женщина стремится вернуть туда предпринимателей и ремесленников при поддержке Красного Креста. Для этого она поочередно проводит неделю в Марьинке и неделю в Александровке. Ее дом там находится в столь же плачевном состоянии, что и ее рабочее место, а экономическая ситуация там хуже, поскольку власти ДНР выдворили большинство НКО. Проходить контроль всегда непросто: вооруженные сепаратисты,знакомые с ее проукраинскими настроениями, не скрывают враждебности. За четыре года войны мирные жители пропадали, не оставив следа.
Из окна ее кабинета на площади Ленина видны не только памятники погибшим, но и недавно установленный рекламный щит в честь «небесной сотни», как называют убитых во время революции на Майдане демонстрантов.
Когда мы спрашиваем Любовь об уместности нового мемориала, который посвящен событиям в далекой столице, при том, что в маленькой Марьинке погибло не меньше людей, она отвечает: «Майдан был ради европейской Украины, а не ради войны. Хоть я и русская из Калининграда, я не хочу жить в России. Пусть эта революция далеко, она касается и нас. У нас тоже есть право мечтать о лучшем будущем».
