Река Печора, Республика Коми: Поздно вечером на улицах села никого нет. Вдруг с берега реки доносится шум бензопилы. 59-летний Сергей Фанасев пилит доски. Он останавливается, заметив, что рядом стоят люди и смотрят на него.
Фанасеву дают фотографии лета 1997 года, когда журналисты «Хельсингин Саномат» путешествовали по глухим селам у реки Печоры — в том числе побывали и здесь, в селе Усть-Унья.
«Умер, умер, умер. А это Вася, его тоже больше нет», — перечисляет Фанасев, рассматривая фотографию на экране монитора.
«Вот этот, рядом, сидит в тюрьме. А этот — в Троицке. Ольга в Ухте… А вот Паша Собянин и Сергей Ульянов, они здесь!»
Сергей Ульянов спит дома, а вот Павла Собянина нигде не видно. Зато мы нашли его жену, Машу Собянину, которая коротает вечер в гостях у соседей. Мы показываем другие фотографии: «Умер, умер… Ха, а этот — в психушке!»
Корреспондент «Хельсингин Саномат» Калле Копонен (Kalle Koponen) и фотограф Юха Метсо (Juha Metso) приплыли на лодке в село Усть-Унья в 1997 году, когда в селе отмечали его 150-летие. На берегу были танцы, алкоголь лился рекой, играла гармонь.
На улицах было полно народу: многие вернулись на время отпуска в родные края. 10-летний Василий Носов тоже был на празднике, хотя тогда из-за учебы детей семья жила в Троицко-Печорске, административном центре Троицко-Печорского района республики Коми. Эта семья — редкое явление: мало кто возвращается обратно.
В 1997 году село Усть-Унья было густо населено — по сравнению с нынешней ситуацией. 20 лет назад здесь постоянно проживали 100, а временами даже 150 человек. Сейчас здесь живут 25 человек.
Система советских совхозов, колхозов и государственные лесокомбинаты поддерживали сельскую местность в те десятилетия, когда жители финских деревень уезжали в города, в Южную Финляндию и Швецию.
В России в период 1990-х урбанизация еще не приобрела размаха, поскольку в городах работы не было. В соответствии со статистикой и данными исследователей, сильные структурные изменения и отток населения из сел и деревень начался только в начале 2000-х.
В Усть-Унье сначала закрылся колхоз, затем — школа и магазин.
В западной Европе сельские районы поддерживают на плаву прежде всего при помощи оказания финансовой поддержки сельскому хозяйству и различных программ. В России отдаленные районы остались во власти Господа.
В Усть-Унье никогда не было мобильной связи. Единственный в селе проводной телефон находится на почте, там можно заказывать продукты из Комсомольска, находящегося в 90 километрах отсюда. Дизельные генераторы позволяют зажигать лампы утром и вечером. Вместо холодильников приходится придумывать другие способы хранения продуктов.
«Шоссе» в Комсомольск нужно писать в кавычках, поскольку на самом деле это лесная автомобильная дорога, которая идет через сосновый бор и бездонные болота. Прошлой зимой «шоссе» не расчищали почти месяц. В Комсомольске тоже нет асфальта: расположенное рядом шоссе не достроили еще в советские годы, и сейчас на его месте гравийная дорога, идущая по холмам республики Коми.
Усть-Унья — последнее село, в котором встречаешь хоть какую-то дорогу, когда едешь вверх вдоль Печоры. Чтобы познакомиться с прибрежными селами и деревнями, которые расположены дальше, приходится поступать так же, как и 21 год назад: спуститься к поселку Якша и запрыгнуть в лодку.
В Якше время утренней дойки. Однако сейчас здесь доят не коров, а лосих. В 1940-е годы при заповеднике здесь появилась лосиная ферма, которая продолжала работать, несмотря на тяжелые времена.
В половину десятого Виктор Квасов, молодой гид по Печоро-Илычскому заповеднику, пообещавший перевезти нас по реке, заводит у берега шестиметровую лодку с мотором «Меркурий» мощностью 15 лошадиных сил и направляет нос лодки против течения. Нам нужно преодолеть 220 километров реки и подъем более чем на 40 метров. Наша цель — кордон Шижим, где в 1997 году жили три семьи. Тогда газета «Хельсингин Саномат» назвала его «самой восточной деревней Европы».
У Якши река достигает ширины 200 метров, течение из-за весеннего половодья сильное. Проворность традиционной узкой лодки из ели помогает: мы идем со скоростью шесть — семь узлов.
Квасов работает в заповедной зоне уже два года.
«Я пробовал жить в городе, но там я только впадал в депрессию», — комментирует Квасов.
В деревню Волосницу мы прибываем к полудню. Многие дома пустуют.
Прошлой зимой здесь жили 13 человек. Летом сюда приплывают по реке отпускники. Пенсионер Валентин Стрелков показывает свой дом.
«Посмотрите, это единственный дом, который не покосился, потому что дед построил его на камне».
И правда, здесь все дома стоят прямо на земле.
«Мы живем здесь как на острове. Болото начинается сразу за этим лугом. Зимой мы передвигаемся по льду на лошадях».
Похоже, скоро Волосница перестанет существовать. Это само по себе значительное событие, ведь деревне официально 350 лет. По словам 57-летнего коренного жителя деревни Михаила Машина, деревня даже старше.
«До Перми отсюда ровно 600 километров. По преданию, жители попали в эти края оттуда. По эту сторону Троицко-Печорска на коми никто не говорит. Здесь мы все, конечно, русские».
Помимо родственных финнам людей здесь обитает еще один коренной житель — нельма. Печора известна этой рыбой, которая может достигать 15 килограммов. По какой-то причине нельма не идет на нерест южнее реки Илыч. В верховьях реки водится в основном щука и окунь. Лосось здесь тоже иногда появляется.
Через десять километров поворотов нос лодки упирается прямо в галечный берег села Курья. Корреспондент Калле Копонен писал в 1997 году, что «Курья соответствует своему названию» (kurja по-фински — «бедный, убогий» — прим. перев.).
Сейчас ситуация гораздо лучше. Тротуары аккуратно устланы досками, два дома покрашены, большие вспаханные поля ожидают всходов.
Бывший глава местной администрации 58-летний Борис Тофор работает в поле без рубашки. Тофор, родом из Молдавии, приехал сюда в 1982 году и решил остаться.
«В селе был совхоз и лесокомбинат. Здесь и в четырех соседних селах было в общей сложности 500 жителей. Если бы СССР не распался, здесь были бы совершенно иные условия. Потом решили, что рыночная экономика лучше плановой. Но ведь так просто от одной системы к другой не перейти. Здесь все скучают по Советскому Союзу».
Жители села постепенно строят для себя шоссе, но, по словам Тофора, оно еще не готово. В советское время все было иначе. В село прилетали сначала на однодвигательном биплане Ан-2, а позже — на двухмоторном Ан-28.
«У нас здесь лучший аэродром на всю округу!»
У небогатых людей дела идут в сельской местности лучше, чем в городе, говорит Тофор. «В селах плохо живут только лентяи и пьяницы».
Приехавший из Молдавии хозяин заодно начинает ругать «русский бренди», по-русски — коньяк. Я пытаюсь возразить: это подделки портят репутацию напитка. Нужно знать, где можно купить хороший коньяк.
«У Путина купи! — фыркает Тофор. — У него же все хорошее».
Похоже, что сторонников нынешнего президента здесь не очень-то много.
Когда мы проплываем знакомое село Усть-Унья, начинает смеркаться. Пейзажи у реки постепенно становятся более холмистыми, отмель подходит к середине реки. К полуночи лодка приближается к кордону Полой.
Здесь начинается Печора-Илычский заповедник. Его создали в 1930-х, чтобы спасти соболей от охотников, жаждущих получить их мех.
В кордоне Полой живет 42-летний Женя Капчук, который переехал сюда год назад из Москвы, чтобы наслаждаться одиночеством. У берега стоит лодка, во дворе — баня, пристройка, сарай и изба с кухней и небольшой комнаткой. На столе в комнатке лежит религиозная литература, которую можно читать под светом лампы. Если, конечно, не забыл зарядить аккумулятор.
«Мой предшественник прожил здесь 20 лет. И я пока по Москве не скучаю», — рассуждает неразговорчивый Капчук и не дает себя сфотографировать.
В России таких полуотшельников встречаешь часто. Для религиозных людей отвесные берега Печоры — довольно логичный выбор, поскольку среди местного населения много староверов. Похоже, многие предпочитают бутылке водки тихую молитву.
После Полоя река сужается, вдоль берега то здесь, то там поднимаются крутые скалы. Уровень реки начинает подниматься, узкие места превращаются в пороги, хотя крупных камней на дне и нет. Двухдневное путешествие на лодке завершается у кордона Шижим, «восточного края Европы».
С высокой скалы у берега реки виднеется снежный профиль Урала, отсюда это 50 километров. Здесь начинается царство хариуса. Лесники установили на берегу охотничьи камеры, чтобы следить за тем, что происходит в природе и фиксировать появление браконьеров.
«На самом деле, браконьеров здесь фактически нет, — говорит 49-летний инспектор охраны Виктор Кудрявцев. — Не все готовы пройти больше ста километров по реке за рыбой. Другим способом сюда можно попасть только на вертолете».
В 1997 году в Шижиме жило три семьи, в общей сложности — семь человек, и поэтому этот населенный пункт назвали деревней. Сейчас постоянно здесь живут только Кудрявцев и его 31-летний помощник Алексей Бовкунов. Бовкунов, биолог по образованию, работает здесь уже больше трех лет. До короткого отпуска этой весной он проработал в глухом лесу 11 месяцев без перерыва.
«До переезда сюда я работал в Воронеже в сфере транспорта, — говорит Бовкунов. — Потом я решил заниматься только тем, чем хочу, и переехал сюда».
Пожалуй, попытка приобщить всю Россию к сельскому хозяйству и производству сырьевых материалов была плохо продуманной идеей. Зерновые лучше растут на юге, да и в вековых лесах за болотами вряд ли получится задействовать комбайны. С другой стороны, человек живет в этих глухих лесах сотни или даже миллионы лет и вряд ли когда-нибудь окончательно покинет эти места.
У лесников Шижима есть свои квоты на охоту и рыбную ловлю: ведь им все-таки надо чем-то питаться.
На стол ставят жареную картошку и щуку с самодельным соусом из хрена. В холодильной яме за баней — застреленный на охоте бобер.
