Сразу после инаугурации и назначения правительства мы вошли в период «пустого трона», типологически близкий к тому, что происходило в российской власти в конце 2012 года. У «пустого трона» есть две главные особенности. Первую трудно описать в терминах регулярной политики, но самым правильным будет сказать, что президент осознанно и систематически повышает степень политической неопределенности для правящей элиты. Вторая особенность вытекает из первой: президент стал фактически недоступен даже для руководства страны и крупнейших бизнесменов.
«Согласен»
Идеальный пример такой намеренной генерации неопределенности — атака на сверхдоходы металлургов, которую инициировал помощник президента Андрей Белоусов. Он предложил изъять у бизнесменов, занятых производством металлов и удобрений, прибыль, полученную в последний год из-за аномально высоких цен на их продукцию. То есть те деньги, которые они заработали не благодаря уму и сметке, а благодаря удачной рыночной конъюнктуре.
Предложение опасное и, более того, нереалистичное, так как подобное изъятие в целом ничем не отличается от принудительной национализации выручки частных компаний. Но президент тем не менее нанес на письмо Белоусова (оно было опубликовано в телеграм-канале «Незыгарь») лаконичную резолюцию «Согласен».
На бюрократическом языке резолюция «Согласен» без указания того, с чем именно согласен президент, как надлежит действовать, без сроков исполнения, без указания фамилий ответственных, не значит ничего. Или, вернее, может означать что угодно. Риски предложения Белоусова очевидны, но зачем же тогда президент это сделал? Зачем напугал бизнес и общественность, при этом дав понять правительству, что пока не принял никаких решений?
Резолюция «Согласен» позволяет создать на пустом месте огромную зону повышенного политического давления. Одни металлурги побежали советоваться к покровителям и партнерам из окружения президента. Другие начали пиар-кампанию против Белоусова. Третьи стали интересоваться в правительстве, нельзя ли вместо большого кровопускания ограничиться малым. В теории они понимают, что президент не может вот так взять и забрать их деньги, это будет слишком по-венесуэльски. Но на практике выдают себя с головой, суетясь и показывая президенту, кто с кем дружит, кто на кого ориентируется и кто насколько сильно его боится.
Чиновники же — кремлевские и правительственные, понимая, что резолюция «Согласен» может значить все что угодно, пытаются угадать, чего именно хочет президент. Забрать у бизнеса деньги именно так, сломав хребет последним крупным частникам в стране? Или же он ждет, когда они — чиновники — предложат ему более приличные и более креативные способы пополнения казны и финансирования майских указов и инфраструктурных проектов?
В реальности никто, конечно, не собирается национализировать выручку металлургов, отбирая деньги, которых у них уже нет. Речь идет о небольшой спецоперации. Она, с одной стороны, напомнит, кто здесь царь зверей. А с другой — заставит элиту вскрыться, показать реальные расклады, реальные силовые линии коалиций и альянсов, складывающиеся после назначения нового правительства. Пока эти линии еще очень слабы, а значит, не потребуется много сил, чтобы их скорректировать.
Но будет польза и для казны. Бизнес, напуганный перспективой тотального изъятия сверхприбыли, станет сговорчивее в вопросах, скажем, покупки инфраструктурных облигаций или согласования с правительством своих инвестпрограмм. Не хотите договариваться с помощником президента Белоусовым, который, как все знают, не берет пленных и не любит компромиссы? Тогда добро пожаловать в объятия договороспособных и разумных вице-премьеров Силуанова и Акимова.
Гайки и репосты
Другой хороший пример того, как работает президентский генератор неопределенности, — нагнетаемая силовиками последние месяцы волна политических дел. Речь и про статьи за репосты, и про нелепые шпионские дела, и про дело «Нового величия».
Накануне выборов из Кремля, конкретно из ведомства Сергея Кириенко во все стороны пошли осторожные сигналы о возможных переменах на фронте полицейской борьбы с инакомыслием. У замглавы администрации говорили о возможной отмене 282-й статьи, о либерализации регулирования СМИ в интернете и так далее.
Силовики прислушались к этим разговорам и стали понемногу сбавлять обороты по экстремистским и иным политическим делам. Если в 2016 и 2017 годах МВД, СК и ФСБ явно соревновались, пытаясь возбудить как можно больше и коррупционных, и политических (экстремистских прежде всего) дел, то в первой половине 2018 года соревнование по экстремизму пошло на спад, а по коррупции продолжилось.
Весной президент стал нагнетать неопределенность в вопросе о полицейской борьбе с инакомыслием. Пару раз, в том числе на мартовской коллегии ФСБ, намекнул, что может полностью отдать экстремизм МВД и СК. После инаугурации заморозил несколько небольших реформ и реорганизаций внутри МВД и ФСБ. В то же время в начале июня на прямой линии дал поручение подготовить предложения по реформе антиэкстремистского законодательства, очевидно, имея в виду его смягчение.
Здесь умолчания, паузы, намеки привели к такому же результату, как и в деле металлургов. Никто из руководителей спецслужб сейчас не понимает, будет ли с осени взят курс на гуманизацию или, наоборот, на закручивание гаек. На всякий случай они шлют президенту сигналы, что могут устроить и то и другое. Лишь бы появилась определенность.
Кому нужен пустой трон
Чем меньше конкретных указаний дает президент, тем больше суета, связанная с желанием угадать, чего он хочет на самом деле. И тем яснее для президента новые расклады, тот реальный политический материал, с которым ему придется иметь дело ближайшие шесть лет. Но неопределенность — это только одна сторона медали. Другая сторона — сознательные усилия, которые президент прикладывает, чтобы стать максимально недоступным, буквально отсутствующим для элиты, министров и даже высших кремлевских сановников.
До президента трудно, почти невозможно дозвониться — такие разговоры ходят в Кремле и Белом доме. Члены правительства и олигархи просят вмешательства президента, хотят доложить об успехах, но не удостаиваются даже звонка. Чтобы все были готовы ко всему, к любым новым веяниям, президент стал абсолютно недоступным для всех. Вернее, почти для всех.
Пока элита пытается угадать желания недоступного президента, он стремительно расширяет масштабы использования посредников — фигур из своего ближнего круга — для связи с теми, для кого стал недоступен: с членами правительства, губернаторами и другими нобилями.
Посредники, с одной стороны, блокируют прямой доступ к президенту. Говорят, что оберегают таким образом его комфорт и не дают «отвлекать от более важных дел». С другой — почти как советские комиссары, эти посредники проводят в доверенных им средах президентскую линию: объясняют, подсказывают, намекают.
Они не просто передают поручения президента, они создают вокруг него особое пространство, транзитную зону, в которой государственные политики переводятся на язык личных интересов и наоборот, при этом сам президент как бы остается вне этого процесса. Он не ограничивает себя интерпретациями и посредничеством. Масштаб деловых интересов посредников, прежде всего предпринимателей из окружения президента (Ротенберг, Ковальчук, Чемезов, Костин), этим летом стал воистину макроэкономическим.
Еще не существующие или существующие только на бумаге отрасли экономики прямо сейчас распределяются между этими капитанами государственно-частного партнерства. Расходы из казны на программы, о которых идет речь — инфраструктурные, финансовые, цифровые, оцениваются в триллионы рублей ежегодно.
Друзей и придворных президента, сеть доверия, в которую входит примерно дюжина предпринимателей, госкапиталистов и чиновников, еще до выборов называли главными выгодоприобретателями четвертого срока. В конце лета эти выгоды стали конкретизироваться. Пока «пустой трон» генерирует неопределенность, посредники, ближний круг президента буквально на наших глазах меняют экономическую и управленческую модель в стране. От государственного капитализма Россия движется в сторону капитализма откупного, а персоналистская диктатура медленно превращается в диктатуру ближнего круга.
