Я на протяжении десятилетий изучаю советскую политическую историю и периодически жил в той репрессивной политической системе до горбачевских реформ. Это было в России конца 70-х, начала 80-х годов, когда ею управлял Леонид Брежнев. Поэтому не исключено, что я без должных на то оснований беспокоюсь, когда вижу, что за три года «Рашагейта» и нарастающих обвинений в адрес России аналогичные репрессивные тенденции появляются и в демократической Америке. Может быть, я все преувеличиваю. И даже если я прав, говоря о появлении советских порядков в США, это не более чем туманные намеки на то, что было в Советском Союзе, и до репрессий нам очень далеко.
Тем не менее, зловещие тенденции нельзя сбрасывать со счетов и тем более игнорировать. Я, например, уже писал раньше о том, как власти пользовались услугами доносчиков, проникавших в предвыборный штаб Дональда Трампа в 2016 году. Такая практика сегодня применяется намного шире и масштабнее. Давайте задумаемся вот над чем.
Советская власть, действуя через КГБ, регулярно обвиняла диссидентов и прочих недопустимо независимых граждан в «сговоре» и «контактах» с иностранцами, в частности, с американцами. (Будучи американцем, я могу засвидетельствовать, что эти «контакты» были либо случайными, либо по работе, либо совершенно безобидными.) У нас сейчас происходит нечто похожее. Как отметил бывший прокурор Эндрю Маккарти (Andrew C. McCarthy), говорить о «сговоре» коллег и помощников Трампа это все равно что «усомниться в каждом, кто общался с русскими за последнюю четверть века». Что касается меня и многих моих ученых коллег, то здесь срок растягивается до полувека. В такой практике нет ничего гипотетического или абстрактного. Так, сенатский комитет по разведке недавно отправил письмо американскому профессору и интеллектуалу, потребовав от него сдать «всю переписку [с января 2015 года] с российскими средствами массовой информации, их сотрудниками, представителями и коллегами», с «гражданами России и российскими бизнесменами», с «американскими политическими кампаниями и организациями, имеющими отношение к России», а также всю информацию, «относящуюся к поездкам в Россию, к встречам, дискуссиям и общению во время таких поездок». Мы не знаем, сколько таких писем разослал комитет, но оно не единственное. Если это не политическая инквизиция, то трудно сказать, что это. (Такая практика применялась и в Советском Союзе, правда, там эти «документы» изымали во время внезапных полицейских обысков. Но и в нашей стране в последнее время было как минимум два таких обыска, и оба были связаны с «Рашагейтом».)
Советская власть также регулярно практиковала избирательные судебные преследования, которые имели целью подать устрашающий сигнал остальным нарушителям норм и правил. Например, в 1965 году арестовали Андрея Синявского и Юрия Даниэля, которые публиковали свои произведения за границей под псевдонимами. Кремль хотел положить конец этой практике, которая набирала обороты. А в 1972 году в одиночную камеру бросили видного деятеля диссидентского движения Петра Якира, который сидел там, пока не «сломался» и не дал признательные показания, назвав некоторых своих сообщников, что существенно ослабило и деморализовало диссидентское движение. Пол Манафорт отнюдь не американский диссидент, ни политический, ни литературный, и он вполне может быть виновен в финансовых правонарушениях и в уклонении от налогов, в чем его обвиняют. Но в свои почти 70 лет он может получить по сути пожизненный срок, а из-за штрафов может обанкротиться его семья. Возникает вполне разумный вопрос: что это, как не избирательное судебное преследование / травля? Сколько еще наемных политтехнологов из США, работавших в последние годы за рубежом, подверглись таким проверкам и жестоким преследованиям? Или Манафорта выделили особо, потому что он когда-то возглавлял штаб Трампа? Мы можем также спросить, почему проживавшую в Вашингтоне молодую россиянку Марину Бутину арестовали и посадили в одиночную камеру, пока она не созналась — то есть, не признала себя виновной. (Она все еще находится в тюрьме.) В чем ее преступление? Эта женщина открыто превозносила достоинства своего родного российского государства и выступала за разрядку между Вашингтоном и Москвой, не зарегистрировавшись при этом в качестве иностранного агента. Живущие в России американцы часто делают то же самое, рассказывая о своей стране. Я бы обязательно так поступил. Неужели патриотизм и борьба за разрядку как за альтернативу новой и более опасной холодной войне стали в США преступлением? Или это избирательное преследование Бутиной, ставшее ответом на призывы Трампа к сотрудничеству с Россией?
И наконец, в советских репрессиях свою роль играла цензура средств массовой информации. Знающему читателю, который умел «читать между строк», советская пресса давала много полезной информации. Не менее важно и то, что в СМИ считалось табу. Это были новости и прочая информация, опровергавшие официальную версию текущих и исторических событий. (Всему этому пришел конец в 1980-х, когда началась горбачевская гласность.) В эпоху «Рашагейта» ведущие американские СМИ как минимум частично используют цензуру, систематически не допуская на свои страницы информацию и мнения, напрямую опровергающие их ортодоксальную повествовательную линию. В ведущих газетах и на влиятельных телеканалах очень много таких нарушений и порочной практики, но это тема другой статьи.
Данные примеры напоминают нам о том, что мы тоже живем в эпоху осуждений и упреков. Мы виним Россию в наших неудачах и затруднениях, хотя сами являемся их причиной; мы обвиняем ее в результатах выборов и в прочих нежелательных для нас событиях в разных концах света. Привлекая внимание к советскому прошлому, я не собираюсь обвинять это давно ушедшее государство. Нам сегодня снова нужен мультяшный философ художника Уолта Келли Пого, который сказал нам много лет тому назад: «Мы встретили врага, и этот враг — мы».
