Этот очерк — одинокий голос протеста в то время, когда несогласие не слишком приветствуется. Это попытка взглянуть на то, что я называю «синдромом Пулвамы» (индийский город в Джамму и Кашмире, в котором в середине февраля произошел теракт — прим. пер.) после индийских бомбардировок террористических лагерей в Пакистане. В воздухе витает дух триумфа и чувство, что мы преподали Пакистану урок. Газеты в унисон поддерживают правительство, граждане — от актёров до крикетистов — в едином порыве выражают свою лояльность и поют дифирамбы властям. Однако наблюдая за всем этим, я испытываю чувство глубокой тревоги, как будто Индия празднует момент, на который нужно взглянуть под другим углом.
Миру нужна смелость
Это напомнило мне один эпизод, который случился, когда я ходил в школу. Я только что посмотрел военный фильм про Уинстона Черчилля и, вернувшись домой, взволнованный, рассказал о нём своему отцу. Отец грустно улыбнулся и сказал: «Черчилль был хулиганом. Он не был достоин даже коснуться сандалий Ганди». Затем задумчиво добавил: «Война возбуждает школьную преданность, как у бойскаутов или у мафии, и она превращается в эпидемию. Мир, — сказал он, — требует мужества, которым обладают очень немногие». Я до сих пор помню эти слова, и я понял, как они актуальны для событий этой недели.
Возникает подобное чуду единение. Это чувство не терпит различий. Люди воспринимают преданность буквально и становятся параноиками. Толпы нападают на пекарню, которая стоит здесь очень давно, чтобы убрать слово «Карачи» (город в Пакистане — прим. пер.) с её вывески. Война становится богоугодным делом, так как каждый отчаянно стремится доказать свою лояльность. Сомнения и несогласие теперь невозможны, рационализм — редкость, а плюрализм — далёкая перспектива. Чувство солидарности с правящим режимом превращается в сюрреализм. Премьер-министр Нарендра Моди — еще неделю назад неоднозначная фигура — предстает в образе незапятнанного героя. Даже цинизм по поводу этих установок остается незамеченным. Люди не проявляют интереса к тому, что Амит Шах, глава партии Бхаратия Джанат, фактически заявляет, что безопасность и война — это составляющие его избирательной программы.
Способность мыслить деградирует, пока люди уравнивают такие понятия, как кашмирец, пакистанец и мусульманин, и угрожают мирным людям. И мы с ужасом видим, как Индия превращает долгую вражду в войну и не опасается раздувать пожар сильнее. Вся страна живет от события к событию, а телевидение становится все истеричнее, не видя разницы между войной и крикетом. Наступил момент, когда мы радуемся тому, что мы нация, но забываем, что мы еще и цивилизация. На фоне всего этого барабанного треска, когда шовинизм воспринимается как патриотизм, голоса протестующих не приветствуются. Но для несогласия с действиями собственных сограждан нужно, возможно, еще больше смелости, чем при столкновении с врагом. Как же начать разговор, создать пространство для более критического осмысления событий?
Что такое война
К сожалению, у Индии нет опыта ведения войны во всех ее проявлениях, в отличие от Европы или некоторых других азиатских стран, таких как Вьетнам или Афганистан. Война всегда была приграничным действом. Она не приносила нашей стране таких разрушений, какие Вторая мировая принесла Германии или России. Война — это травма, которая мало кому знакома в Индии. Когда наши лидеры говорят о хирургических ударах, непонятно, знают ли они разницу между Халдигати (битва в 1576 года между армиями Королевства Мевари и Могольской Империи — прим. пер.) и современной войной. Они как актеры, играющие устаревшую пьесу.
На самом деле интересно, осмыслило ли индийское общество идею войны. Мы рассуждаем о войне как о проблеме регулирования дорожного движения. Наши стратеги и эксперты в области международных отношений помешаны на безопасности и патриотизме. Бесплодность идеи безопасности нанесла больше вреда нашей свободе и демократии, чем любая другая идея. Безопасность как официальная концепция требует геноцидального подсчёта — учета количества жизней и тел, уничтоженных в соответствии с ее логикой. Заигрывание с такими словами в возбужденном обществе уничтожает власть и плюрализм Индии как демократического общества.
Лучшее лекарство от такого безрассудного стремления к войне — это демократия и рациональное мышление. Наши лидеры знают, что в тот момент, когда мы демонизируем Пакистан, мы теряем возможность рационально и креативно оценить свои действия в Кашмире. Мы можем легко рассуждать о пакистанской агрессии, о милитаризме, но отказываемся осознать свою собственную жестокость в Кашмире или Манипуре. В то время, когда Берлинская стена кажется далёким кошмаром, а Ольстер предстаёт нормальным явлением, не должна ли Индия как сознательная демократия задаться вопросом: почему в Кашмире и на северо-востоке десятилетиями идёт война? Почему нам не хватает морального лидерства, чтобы вовлечь Пакистан в мирный процесс? Почему мы как нация считаем себя демократией, пока внутренняя война и толпы тех, кто представляет большинство, подрывают нашу цивилизацию? Где индийское понимание цивилизованного интернационализма, которое мы выражаем через принципы Панча Шила (пять принципов мирного сосуществования — прим. ред.)? Разве можно забыть о цивилизационной мечте Мохандаса Ганди или Абдула Гафара Кхана только из-за того, что Пакистан — несостоятельное государство?
Даже если мы мыслим стратегически, мы всё равно в проигрыше. Сегодня стратегия диктуется силой милитаризма и управления. Она превратилась в понятие, лишённое этики и нравственности. В отличие от тактики, стратегия — долгосрочный термин. В любом приличном обществе она создаёт ценностные рамки. К сожалению, стратегия показывает, что Индия готова попасться в геополитическую ловушку, в результате чего Китай, рассматривающий Пакистан как своего вассала, больше всего выигрывает от Пулвамы. Китайские общество и режим будут довольны, если увидят авторитарную, милитаризованную Индию, забывшую о демократии как о своём главном достижении. Я хочу сказать, что стратегия должна затрагивать и перспективы мира, а это именно то, в чём мы, будучи демократией и миролюбивой нацией, должны переиграть и опередить Китай. Мир — это не слабая альтернатива брутальному идолу национальной безопасности, а цивилизованный ответ на жестокость национального государства.
Несогласие как выживание
В споре со своими согражданами мы должны методами Ганди доказывать, что наше чувство Свадеши и Сварадж (формы индийского национально-освободительного движения — прим. пер.) не стало слабее. Мир требует обязательств, которых может не быть при пустом чувстве патриотизма. Однако нас осуждают за разговор, за диалог, за аргументы, направленные на тех, кто сомневается по поводу идеи нашего единения. Несогласие становится нужным как для выживания, так и для развития сознательности. Надо понимать, что Индия как цивилизация дала миру самые креативные идеи мира, проповедуемые Буддой, Нанаком, Кабиром, Гафаром Кханом и Ганди. Сложность с точки зрения мирного существования состоит в креативном использовании этих идей в мире, где ядерная война и геноцид воспринимаются как должное. Гражданское общество, ашрам и вселенная должны помочь развить идею добрососедства, людей, которых мир заставляет преодолевать простые представления о национальном государстве.
Наш мир — свидетельство и доказательство для общества, которое должно вернуться к своим цивилизационным ценностям. Он взывает к мечтам о сатьяграхе (тактика ненасильственной борьбы за независимость в колониальный период в Индии — прим. пер.) и осознанию того, что миру нужны идеи, идеалы и эксперименты, чтобы противостоять нынешней гегемонии национального государства. Индия как цивилизация не может действовать иначе.
