У Насти коротко подстриженные волосы, низкий голос и крепкое рукопожатие. Она — ветеран российско-украинской войны, военный картограф и аэроразведчица.
А еще она публично говорит о своей гомосексуальности и считает себя националисткой, несмотря на общеизвестное агрессивное отношение ультраправых к представителям ЛГБТ-сообщества.
С января по сентябрь 2015 года она была на фронте. А в июне 2019-го шла в колонне военных на Марше равенства в Киеве. Сейчас Настя тренирует ветеранов, играет в музыкальной группе и много путешествует.
Мы встретились с ней, чтобы выяснить, каково это — быть женщиной на войне, ветераном в гражданской жизни и отстаивать стигматизированную в украинском обществе гомосексуальную идентичность.
О том, существует ли дискриминация женщин на фронте, как относятся к военному прошлому ее партнерши и в какой поддержке нуждаются ветераны — читайте далее в разговоре.
Текст подготовлен в рамках проекта «Жизнь других» с Татьяной Огарковой, где мы рассказываем о людях с различными жизненными траекториями, выборами и ценностями.
По официальным данным, в Украине более 25 тыс. женщин служат в армии, это почти 23% от общего количества военнослужащих ВСУ (Вооруженные силы Украины). Настя в эту статистику не входит — ее военный опыт ограничен 2015 годом и связан с добровольческими батальонами.
Никто точно не знает, сколько в Украине гомосексуальных людей, но учитывая западные исследования, в любом обществе несколько процентов гомосексуальные. В случае Украины счет пойдет на сотни тысяч. Настя в эту статистику тоже не входит — в Украине ее просто нет.
В то же время, есть и другая цифра: Настя была одной из тех трех десятков ветеранов, которые осмелились выйти на Марш равенства в Киеве в июне 2019-го. Это случилось впервые за всю историю Прайда в Украине, который проходит в стране уже пятый год подряд. В этом году военные шли на Марш отдельной колонной, и большое количество телеканалов показали их лица и взяли комментарии.
Настя рассказывает, что это было ее первое знаковое событие как ЛГБТ-активистки. Она настаивала на том, чтобы идти на марш под черно-красным флагом. Среди друзей, которые шли рядом в составе отдельной колонны, есть и другие ЛГБТ-военные, которые исповедуют националистические идеи.
Когда мы встречаемся с Настей на террасе кафе в центре Киева, сразу становится понятно — эта женщина никому не даст себя в обиду. Резкая и энергичная, уверенная в себе и своих силах, она не чувствует себя дискриминированной. Она не боится, ведь она научилась останавливать негативные комментарии в свою сторону одним взглядом. В то же время, признает — есть много других людей, кому повезло меньше. Именно поэтому она занимается ЛГБТ-активизмом в ветеранской общине и помогает другим.
Hromadske: Настя, вы женщина, ветеран войны, и при этом открыто и публично говорите о своей принадлежности к ЛГБТ-сообществу. Кроме этого, вы называете себя националисткой. Как это все сочетается?
Анастасия Конфедерт: Как сочетается? Как сочетается в человеке карие глаза и нос — так и сочетается. Если человек воспринимает себя нормально, то ему легко жить. Если же не воспринимает или боится чего-то, тогда все не просто.
Именно на это и направлена моя деятельность. Знакомиться с большим количеством ветеранов, принадлежащих к ЛГБТ-сообществу. Я адаптировалась к гражданской жизни довольно быстро, но так было не у всех.
Мое восприятие моей ориентации с детства не было проблемой. Я пробовала разное, а в шестнадцать лет я окончательно все осознала.
Здесь нет драмы. Я абсолютно счастливый человек, у меня первые отношения были счастливые, взаимные. И поэтому я почувствовала, кто я. Конечно, тогда не было информации, что это нормально, и мы были еще детьми. Конечно, были и вопросы, но в то же время было большое доверие. У других людей этого нет. Поэтому я сейчас уже год занимаюсь активизмом.
— А в школе не было вопросов?
— В школе были постоянные драки! У меня были короткие волосы, я ходила с ребятами играть в футбол… На протяжении всех школьных лет был буллинг, пока в десятом классе я не поставила друга на место: он тогда два этажа кровью залил. Тогда это и закончилось.
Если ты как-то отличаешься от большинства, тебя будут буллить. Но если у тебя есть сила, то ты защищаешься. У меня была сила. У других не было.
— Как родители воспринимали ситуацию?
— Мама не знает. Точнее, у нас такая политика — don't ask don't tell («не спрашивают — не рассказывай» — ред.). Она знает прекрасно, она следит за моими новостями, я уже тысячу раз сделала неофициальный каминаут. То есть я заявляю о себе открыто. Мама видит все, но мы об этом не говорим.
Папы у меня нет. Папа у меня ликвидатор ЧАЭС, они с мамой разошлись. Его дальнейшая судьба мне неизвестна.
Об аэроразведке, дискриминации в армии и ПТСР
— Как началась история с армией и почему? Я знаю, что вы учились на туристическом факультете…
— Я училась на туриста! Это шутка, но мой стиль жизни — это путешествия.
Что меня привело в армию? Осенью 2014-го я решила идти в армию. Но куда идти и как? Солдатом? Ну, разве я солдат? Я не служила никогда.
Я не видела себя солдатом. Поэтому я решила применить то, что умею. У меня были фундаментальные знания в фотографии. В мобилизационных центрах я себя рекомендовала так: «Возьмите меня полевым картографом, инструктором».
А в мобилизационных центрах мне говорили прямо: «Девочка на фронт нам не нужна».
Когда я пришла в военкомат, там уже шла вторая волна мобилизации. Мне сказали, что мобилизованных достаточно. А картографический центр у нас один, и в него так просто не попасть.
Поэтому я пошла в мобилизационные центры добробатов и, в конце концов, нашла волонтерскую организацию — «Картографическую сотню». Затем из нее возникла организация «Карт 100», я пошла в «Карт 100». Там мы печатали, оцифровывали, вели инструктажи, добывали линейки, компасы…
Мы сотрудничали с государственными учреждениями. А государственные учреждения в то время были очень бедно оснащены и все держалось на волонтерских пожертвованиях, в которых участвовали мои друзья. Они покупали оборудование. Так все и началось.
Потом я позвонила Маше Берлинской, которая тогда училась летать на дроне. Говорю: я тоже хочу пилотировать дроны, я занималась картографией, хочу на фронт, а меня не берут. Маша дала мне телефон инструктора, а потом я еще пошла в центр, выучилась на оператора БПЛА (беспилотный пилотируемый летательный аппарат — ред.). Потом еще работала полевым картографом, уже непосредственно в боевых частях.
— С какими частями сотрудничали?
— Это «Карпатская сечь», 93-я бригада, 128-я горно-штурмовая бригада, 28-я ОМБР (отдельная гвардейская механизированная бригада), «Донбасс». Это и ДУК (Добровольческий украинский корпус), это и «Днепр», это и К1, это 75-Николаевская — много!
По времени — семь месяцев с января 2015 года по август-сентябрь 2015 года. Время от времени возвращалась в тыл, в Киев. Поехали — полетали — сбили или поломались… Здесь, под Киевом, можно было все исправить, здесь и испытания проводили. Далее — снова можем ехать. Едем, летаем, делаем разведку по линии. Сделали, оцифровали, передали частям, снова поехали назад доукомплектовываться.
— Какой была жизнь на фронте? Где вы жили, где приходилось ночевать?
Когда я приезжала в части, сначала это было так: «О, девочка приехала!». Чего приехала? Говорю — я такая-то. «Ну хорошо, вот там будешь спать…»
Из жесткого, где ночевать приходилось — это блиндажи в Песках недалеко от окопов. Там окопы и блиндажи. Блиндажи из дерева были.
Но в целом специфика моей работы такова, что оператору надо отдыхать, потому что глаза, потому что внимание, потому что управление. И мы ездили немного вглубь, от одного до пяти километров от линии фронта. Это еще не тыл, туда обстрелы долетали, но там можно было спать в тишине. И чтобы не влажно было. Ведь это была зима.
Однажды в гостинице ночевали в подвале. Ночью, когда начался обстрел, я как раз сидела расшифровывала. Ребята где-то гуляли, а я сама сидела в подвале: наушники воткнула и сижу, работаю. Слышу — гуц-гуц-гуц… Я наушники вынимаю, а там обстрел. И вдруг все забегают в тот подвал — единственное место, где можно было спрятаться. Забегают и говорят: «У нас здесь боекомплект стоит на улице. Если будут попадания, мы здесь сгорим». Пришлось бежать и носить те ящики с боеприпасами…
— Всегда было такое восприятие — «девочка приехала»? Приходилось сталкиваться с дискриминацией на фронте?
— Обычно «девочка приехала» заканчивалось через пять минут, когда я получала карту. Поэтому в принципе, дискриминацию я не испытывала.
Но девушки, я же общаюсь с другими, могли мне жаловаться, что их по карьере задерживают, иногда сильно задерживают. Ограничивают. Я видела один случай в добробате — девушка, которая сейчас уже известный фотограф, а тогда она мне рассказывала, что она фотографирует, но никто ее не берет. Там очень жесткий был командир.
И я ей говорю: «Слушай… Меня он взял, потому что я специалист по картографической разведке. Так и ты скажи — вот я фотограф»… За 2-3 дня она так сказала, и ее взяли. Вывезли в Пески, надели на нее броник. Она поснимала, все были в шоке, замечательные кадры просто. И все, сейчас у нее официальный контракт.
Но такое отношение к женщинам, оно есть. Поэтому многое зависит от личного контакта.
— Почему история с работой на войне закончилась?
Почему закончилась? Потому что война — это вообще не для людей. И у любого человека, который будет на фронте воевать долго, будет ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство — ред.), его будет тянуть на войну. И меня тянуло на войну.
Поэтому я просто решила пожить гражданской жизнью. Плюс немного поутихли боевые действия. Где-то в августе 2015-го развели тяжелую технику, растянули «грады»… Я поняла, что мне надо валить.
— То есть это было ваше решение — все, я ухожу?
— Да, мое решение! Я ухожу, я хочу жить по-другому. Я приехала в Киев, позвонила подружке, заехала к ней в общежитие. Мы взяли вино, посидели, и решили ехать по Европе автостопом. Мы доехали до Гибралтара, я ехала в своих военных берцах, и там их постирала от военной пыли. Все.
УБД (удостоверение участника боевых действий — ред.) я не делала. Хотя предлагали, и сейчас предлагают. Не делаю, не переживаю, не знаю, не за тем шла… Уже 5 лет прошло, зачем? Мне и контракт предлагали в 93-й бригаде… Контракт всем предлагали…
— ПТСР — как он проявляется?
Когда ты в стрессе, ты просто слышишь выстрелы в голове. В День Защитника кто-то петарду хлопнул на Крещатике — ребята, по 16 лет, малолетки. Им по 11 лет было, когда война началась. Что они знают о той войне? Они петарды взрывают, а меня трясет…
Был такой период, когда я просто на диване лежала пластом. Недолго, но было такое бессилие, истощение. Война — это стресс для человека. Для любого человека, даже для самого сильного.
О Марше равенства, национализме и однополых отношениях
— Как отреагировали бывшие собратья, когда увидели фото с Марша равенства?
Когда мы засветились на Киев Прайде, отвернулись, по-моему, двое. Один там что-то психанул, что-то даже написал. А второй просто молча удалился (из друзей в интернете — ред.).
— А как девушки, ваши партнерши, принимают военные истории? Может ли это вообще быть предметом обсуждения?
Тяжеловато. Несколько девушек не то, что не воспринимали, у них были другие взгляды. Не противоположные, конечно, но другие. Им приходилось объяснять. Последняя моя девушка нормально воспринимала, но, мне кажется, что все же для гражданских людей это тяжеловато.
У меня проскакивают и шутки, и какие-то реакции агрессивные на определенное событие… Ну, потому что кровь пролилась… Конечно, у мирных людей не всегда получается понять. Поэтому мы сейчас с психологом над этим работаем. Трудно найти партнершу, которая бы полностью понимала до конца, что у меня в голове происходит.
— Вы себя называете националисткой. Каково ваше определение национализма?
Да, я националистка. Национализм — это признание себя частью этой культуры, истории, это заинтересованность в изучении истории. Это поддержка украинской культуры, поддержка украинской молодежи.
Но национализм основывается на этнической принадлежности…
Представители других этнических групп могут быть нашими идейными союзниками. То есть, национализм — это объединение людей по этническому признаку, но это не враждебное отношение к другим. Если почитать «Кодекс националиста» времен ОУН (Организация украинских националистов — ультраправая националистическая политическая организация, действовавшая в основном на территории Западной Украины в 1920-е — 1950-е годы — прим. ред.), то там даже есть информация о том, что если ты наполовину еврей, но и наполовину украинец, а считаешь себя украинцем — ты украинец. Поэтому национализм не является шовинистической идеологией. Это идеология всеобщего объединения, развития, общего культурного вектора.
Для меня украинец — это не просто человек, у которого есть украинский паспорт. Для меня украинец — это человек, который уважает свой дом и что-то делает для этого. Например, является волонтером. А если человек по-тихому с кем-то разговаривает, что под Россией было бы лучше… Даже если у него при этом украинский паспорт, то для меня этот человек, как украинец, умер. Это мое отношение.
Я не говорю, что у нас есть только один внешний враг — только Россия. Посмотрите, в Черновцах сколько людей к румынам хочет.
У нас еще и есть враг внутри нас: глупость, необразованность, робость… Это внутренние враги, которые нас сдерживают в развитии нашей нации.
— Вы называете себя националисткой, тогда как нередко можно увидеть довольно агрессивные выпады националистов против ЛГБТ…
Так кто же финансирует! Это же Мордор финансирует… Это делается для того, чтобы опорочить украинскую национальную идею, идею освобождения, идею идентичности Украины. Показать ее агрессивной, нацистской, опорочить ее. И кому это будет выгодно? Это будет выгодно нашему главному геополитическому врагу. Все.
— Сейчас вы занимаетесь активизмом, связанным с поддержкой ЛГБТ среди военных. Почему это важно?
У человека, который является представителем ЛГБТ и военным, — двойной стресс. Сейчас мы делаем акцент на участниках боевых действий, а планируем работать и с ВСУ, и с Нацгвардией, и с полицией. Даже с железной дорогой! То есть в нашем фокусе — все, что касается стигмы человека в форме.
Я не могу назвать точную цифру, но нас объединилось около 50 человек, ЛГБТ военных. У нас есть в Фейсбуке группа, которая называется «Военные ЛГБТ и наши союзники». Это закрытая группа, но кто хочет, может смело присоединиться.
Кроме того, у нас есть наши союзники, которые могут быть и не быть ЛГБТ, но нас поддерживать — наши друзья-волонтеры, журналисты, психологи.
Сейчас у нас идет проект, в котором я веду группу «Равный — равному», его финансирует посольство Канады в Украине. Проект касается психологической реабилитации ЛГБТ-военных, военных-трансгендеров…
А еще я тренер. Я тренирую в зале, а это тоже важный момент реабилитации, который очень хорошо поправляет голову и помогает чувствовать, что ты не один.
