Еще в 2005 году, через год после Оранжевой революции на Украине, я поинтересовался у таксиста в портовом городе Одессе, как идут дела в его стране после распада СССР. Он ответил: «У нас есть поговорка о наших политиках. Одни сидят в тюрьме, другие только что оттуда, а остальные рано или поздно сядут».
С присущим украинцам черным юмором таксист по сути обрисовал положение дел в 12 из 15 бывших советских республик (чаша сия минула три прибалтийских государства), причем крупнейшая и важнейшая из них — сама Россия. От России до Украины (см. судьбу Януковича), Грузии (см. судьбу Саакашвили), Белоруссии (что будет после Лукашенко?), Азербайджана, Армении, Киргизии и других среднеазиатских государств — везде стоит вопрос безопасной и стабильной передачи президентской власти. Тюрьма? Ссылка? Смерть? Или, быть может, сработает мирный механизм преемственности?
Ежегодное послание Владимира Путина Федеральному собранию состоялось на прошлой неделе на фоне размышлений экспертов и великосветских домыслов, что же будет с ним и его страной в 2024 году, когда закончится его президентский срок, — ведь три подряд запрещает конституция. (Его послания Федеральному собранию зачастую примечательны — напомним, что своим посланием 2005 года он в буквальном смысле предвосхитил речь на Мюнхенской конференции по безопасности 2007 года, которую Запад счел провокацией).
По моему скромному мнению, Российская Федерация — не только крупнейшая в мире страна (граничит по морю и суше с 17 странами, состоит из 85 субъектов и имеет разнородное, многонациональное население), но и сложнейшая с точки зрения банальной управляемости. Как после распада Советского Союза президенту удается удерживать гигантскую Россию от аналогичной судьбы? Как он обеспечивает безопасность и стабильность России по отношению к ее сложным соседям — и ее конкурентоспособность по сравнению со стратегическими конкурентами вроде США и Китая? Как он проецирует силу на ближайших региональных театрах вроде бывшего советского пространства, Ближнего Востока и Азиатско-Тихоокеанского региона? И, наконец, как ему удается мобилизовать громоздкую и упрямую бюрократию, как федеральную, так и региональную, на достижение национальных экономических, социальных, экологических и «духовных» целей, чтобы улучшить жизнь 150 миллионов россиян?
Вопреки западным убеждениям, Россия страна очень молодая — ей чуть меньше трех десятилетий. Удивительно, но у нее практически отсутствует внятная политическая идеология. Полагать, что российские лидеры и элиты «ни во что не верят», — преувеличение. Но они (возможно, отчасти из-за молодости государства российского) чрезвычайно гибки, прагматичны, нравственно дезорганизованы и к тому же оппортунисты. (Эту идеологическую гибкость не следует путать с тем, что к настоящему моменту превратилось в инстинкт самосохранения государства и расчетливыми действиями для достижения национальных интересов).
Так что же будет с Путиным и Россией после 2024 года? Вот в чем вопрос. И что будет с Россией в преддверии 2024 года? Пожалуй, это вопрос еще более важный и, безусловно, ключевой для всякого, кто надеется полностью разобраться в процессе принятия решений в Москве за последние несколько лет, а то и с прихода Путина в 2000 году — как на национальном, так и на международном уровне. В любом случае в психологии российского президента и его команды высвечивается предупреждение одесского таксиста.
В своем обращении Путин предложил первый важный тезис, отвечающий на вопросы о правопреемстве, — тезис, который все еще ожидают тысячи антитезисов и более подробный синтез. Путин выдвинул ряд крупных конституционных реформ. Он выступил за усиление Государственной думы (нижней палаты парламента) за счет ослабления власти будущих президентов в том, что касается выбора будущих премьер-министров, их заместителей и кабинета министров по рекомендации премьера. Еще он предложил закрепить в конституции «роль и статус» так называемого Государственного совета. Этот Совет, образованный в 2000 году президентским указом, консультирует президента по различным национальным вопросам и состоит в основном из глав российских регионов.
В своем обращении Путин не обошел стороной главную российскую проблему — демографию — как существенно увеличить население огромной страны с постоянно сокращающимся населением, низким уровнем рождаемости и неудовлетворительной чистой иммиграцией. Однако гвоздем программы стали предложенные поправки в конституцию. Чего президент хочет добиться этими реформами, по которым после работы конституционной комиссии, по всей видимости, состоится общенациональный референдум? Ответы не так очевидны или конспирологичны, как могут предположить некоторые. Как и все крупные государства, Россия редко действует с некой одной целью, а макроконституционная реформа явно преследует несколько задач одновременно. Безопасная преемственность, несомненно, занимает среди них видное место — то есть, если Путин в 2024 году не захочет снова становиться премьер-министром (что не исключено, учитывая предполагаемое увеличение полномочий), он, по некоторым сведениям, сможет возглавить новый Государственный совет, чьи полномочия будут оговорены конституцией и расширены. Полномочия этого нового Государственного совета еще предстоит определить, но они вполне могут оказаться огромными — и, следовательно, не менее привлекательными для уходящего президента, ищущего безопасности и дальнейшего влияния.
Речь Путина совпала с отставкой премьер-министра Дмитрия Медведева и всего российского кабинета. Медведев, неизменно лояльный Путину, но далеко не сверхбюрократ, теперь становится заместителем главы Совета безопасности РФ под председательством самого Путина. Новым премьер-министром становится Михаил Мишустин, бывший директор Федеральной налоговой службы.
Если реформы преемственности намекают на возможную децентрализацию или восстановление системы российской власти окольными путями (возможно, на манер отошедшего от президентства Назарбаева в Казахстане, а не отмены президентских сроков по образу Си Цзиньпина в Китае), то есть все основания предполагать, что за ними стоит осознание, что России необходимы более сильные и компетентные региональные и местные органы власти. Формальный Государственный совет мог бы, как предположил Путин, «кардинально усилить роль губернаторов в принятии решений на федеральном уровне». Это позволило бы устранить главную слабость авторитарных или даже «алгоритмических» государств с вертикалью власти (к таковым относится и Китай) — а именно недостаток надежных механизмов обратной связи от общественности к центру, что приводит к информационным проблемам и частым ошибкам из-за нарушения инструкций и рассогласования. Как говорят русские, «правда до царя не доходит никогда».
С Путиным или без него, но страна никак не нащупает свой уникальный путь. За границей Кремль умеет действовать быстро и масштабно, — как недавно продемонстрировал на Украине и в Сирии, — но в попытках подвигнуть обширный, многогранный правительственный механизм и население в целом на более значительные достижения внутри страны он не преуспел.
На недавней конференции по России на Ближнем Востоке под эгидой израильского Института исследований национальной безопасности, — в российских делах эта страна за пределами бывшего СССР разбирается, пожалуй, лучше всех, — меня спросили, что произойдет в России и с Россией в течение следующего десятилетия. Я ответил, что сами россияне не знают, что будет завтра. И не факт даже, что Путин знает. А до 2024 года еще далеко.
Ирвин Студин — главный редактор и издатель журнала «Глобал бриф» (Global Brief), и президент Института вопросов XXI века в Торонто. Его последняя книга — «Россия: стратегия, политика и управление».
