«Атлантико»: Исследование Кембриджского университета говорит о потере веры в демократию среди части граждан западных стран, в частности США и Великобритании. С чем связано такое недоверие людей к государственным институтам?
Клоэ Морен и Даниэль Перрон: Правда в том, что, помимо наших внутренних французских конфликтов, существует общий кризис демократии, разрыв между народом и элитой, ощущение недостаточной представленности, которое выходит далеко за пределы наших границ. Это означает, что причины явления являются одновременно структурными и глобальными, и что решение не может сводиться к тому, чтобы винить во всех грехах V Республику и ее функционирование. Например, у итальянцев и англичан нет такого всесильного президента, как у нас, но недоверие к политике и политикам там так же сильно. Хотя, конечно, все это не означает, что наша революционная культура и воспитание не могут обострить проблему…
Если вернуться к глубинным проблемам кризиса, необходимо уметь отличать заболевание от его симптомов. Что касается симптомов, прежде всего, это отстраненность, которая проявляется в частности в стабильном падении числа активистов политических партий и неявке на выборах (за исключением президентских). Далее, это растущее неприятие идеологий, которые рассматриваются исключительно как оппортунистские и лишенные всяческой искренности методы пиара, а также радикализация методов социально-политических протестов: они выходят за рамки институтов (профсоюзы, парламент, партии, выборы…) и выплескиваются на улицу, обращаясь к власти напрямую, без посредников… Симптомов существует множество, но их не следует путать с болезнью, поскольку это может привести к неверным решениям.
Тот факт, что народы поднимаются повсюду против демократии и устраивают нападки на «систему», связан в первую очередь с тем, что сама система больше не играет своей роли: она больше не предлагает выбор между разными вариантами, представлениями о будущем и общественными проектами. Вместо этого она клеймит некоторые идеи как «популистские» или «нереалистичные» в угоду доминирующей идеологии, которая стремится определять дальнейшее развитие. В целом, постполитическая эпоха, которая представляет управление всемогущей и лишенной человеческого фактора экономикой как конец всех институтов, влечет за собой неприятие политических ведомств в связи с их бесполезностью.
Если конкретнее, политические дебаты разворачиваются в жестко установленных рамках, где все ограничивается мелочами: чуть больше или меньше налогов, чуть больше или меньше мер безопасности. Все это создает ощущение того, что выбор стал искусственным, что голосование не несет в себе решения общества и что элита глуха к желаниям большинства. Идеологический мейнстрим взял под контроль институты, и умело поддерживаемая путаница между властью и институтами ведет к тому, что народы выражают протест против первой, но устраивают нападки на вторых. Причиной всему становится растущая неопределенность вокруг того, как вопросы должны быть предметом обсуждения, и какие инструменты должны обеспечить его.
Ив Мишо: Я вижу три группы причин. Прежде всего, это потеря доверия граждан, которые отмечают, что политики не выполняют своих обещаний или искажают их в результате формирования альянсов во втором туре, торгов после выборов и прочих оппортунистских договоренностей. Взгляните на мэра Идальго, которая в конечном итоге навязала Парижу городскую политику с упором на экологию, ЛГБТ и постколониализм. Это совершенно не вяжется с ее изначальной программой. Взгляните, как Санчес в Испании навязал избирателям — из-за альянса с «Подемос» и автономистами — политику, которая поддерживает Мадуро и требования сепаратистов. Взгляните, как Ципрас и его партия «Сириза» в Греции вели экономическую политику, которая полностью противоречила их предвыборной программе. Взгляните, как политика Макрона во Франции поддерживает коммунитаризм, хотя он ничего не говорил об этом во время кампании.
Второй момент касается разочарования граждан при виде бессилия государства по отношению к международным и наднациональным организациям, международным судам, международным договорам и обязательствам, лоббированию НКО.
Наконец, граждане разочарованы тем, что их просят поделиться своим мнением и принять решение, но затем сразу же противопоставляют им сложности ситуации, финансовые ограничения, глобализацию, пошлины, подписанные ранее соглашения и т.д.
Иначе говоря, гражданин понимает, что демократия служит прикрытием для власти каст и национальной, международной и многонациональной бюрократии, работает на статус-кво.
— Этот протест против западной демократической системы указывает на ее неизбежную гибель?
Клоэ Морен и Даниэль Перрон: Прежде всего, с учетом шедших во Франции в последние годы споров, нужно отметить следующее: недоверие приобретает самые разные формы и зиждется на разных опорах в зависимости от культур, но всегда приводит к одному неприятию. У нас во Франции представления были во многом сформированы Революцией, а также социальной борьбой, которая иногда принимала агрессивные формы и жестоко подавлялась. Тем не менее утверждения о том, что мы оказались на грани нового Террора, потому что кому-то в голову пришла глупая мысль пройтись с насаженным на кол портретом президента, все же выглядят преувеличением. Как и заявления о том, что мы сейчас живем при диктатуре… Если мы будем и дальше противопоставлять одну крайность другой, то продолжим подпитывать ненависть, хотя нам всем нужно единство.
Что касается кризиса демократии, существование которого бесспорно, нужно сохранять благоразумие и объективность. Наше общество нацелено на быстроту и незамедлительность (некоторые называют это цивилизацией золотой рыбки), оно ничего не помнит и мало что видит. Каждое громкое событие отметает череду больших и малых нарывов, которыми была отмечена наша политическая история. Этот вывод зачастую отражает панику при виде изменений, которые на самом деле относятся к историческим инвариантам.
На самом деле не стоит путать расшатывающие наши демократии структурные вызовы, найти ответ на которые призваны наши институты, и эффект лупы, ведущий нас к путанице между симптомами и болезнью (из-за недостаточной широты взглядов или из политического расчета). Здесь также проявляется оппортунизм, поскольку любая власть заинтересована в создании путаницы между протестом, который направлен против нее самой, и протестом против институтов и правил демократической игры…
Если мы на самом деле хотим провести черту между структурным (тем, что связано с природой человека, вечной напряженностью между индивидом и коллективом, вертикалью и горизонталью) и конъюнктурным, между симптомами и болезнью, необходимо обратиться к истории.
В истории найдется множество кризисов представления и власти. Протест является неотъемлемой составляющей политической игры. В его популистских, насильственных и революционных проявлениях нет ничего нового. Демагоги возникли еще в Афинах. С ними боролись… Протест возникал против всех форм власти. Чаще всего это связано с периодами культурных преобразований и народного давления. Религиозные войны в Европе после революции Лютера привели к формированию плюралистических обществ… Позднее, история Франции на протяжении последних двух веков отличается большей нестабильностью и постоянными изменениями. Конец государственной системы не означает конец политической истории. Это просто этап.
Глава Сената поставил правильный диагноз. Нынешнее неприятие политической элиты не означает неприятие демократии. Более того, речь идет о неприятии всего того, что демонстранты (как «желтые жилеты», так и остальные) рассматривают как конфискацию демократии элитой.
Во Франции этот протест указывает на истощение демократии в том виде, в каком она была утверждена V Республикой, растущий дисбаланс во власти: исполнительная власть стала по факту всесильной на фоне ослабления парламента и социальных партнеров, а также общего отстранения народа… В такой перспективе, у нас не уделили достаточно внимания ситуации с референдумом 2005 года. Тогда возникла мысль, что раз народ не согласен, он не понимает стоящего на кону, и, значит, его мнение можно игнорировать.
Это оставило после себя глубокий след. Зачем нужно было проводить референдум, если власть решила, что ответ не изменит ее политику и решения? На демонстрациях мы видим выражение стремления участвовать, потребности быть услышанным. Несогласие с условиями демократии, которая воспринимается как несовершенная (справедливо или нет), не означает неприятие демократии.
Сегодня всего 10% французов доверяют политическим партиям. Нужно в срочном порядке прислушаться к ним и навести мост через пропасть, которая становится только шире.
Ив Мишо: Я не просто отвечу «да», но подчеркну, что в значительной степени удар уже нанесен. Хотите яркий пример? Крах Европейского союза. Народу (и даже народам) навязали некий европейский идеал как смесь оптимизма и обещаний. Но что мы видим? Европа разделена на три блока: гражданский и организованный лютерианский север, восток, который до сих пор несет на себе глубокий отпечаток национальных и социалистических кризисов (я намеренно не говорю «нацистских», чтобы лучше охватить весь период 1930-1940-х годов) и 60 лет советского тоталитаризма, и, наконец, юг (к нему относится Франция), неспособный справиться с долгом, обеспечить социальное государство и утвердить собственную национальную политику. Мы видим Европу без военной мощи, дипломатического единства и проекта на будущее. Она трясется от страха перед таможенными указаниями Трампа и существует лишь в бюрократических директивах Брюсселя. Англичанам пришла в голову прекрасная мысль об уходе, который еще больше ослабляет Европу, чьи шуты вроде госпожи Луазо продолжают читать им антипопулистские нотации о том, что «народ может ошибаться»…
— Подъем популизма и радикальных общественных движений выглядит как симптом этого недоверия. Какую альтернативу могут предложить западные демократии, чтобы восстановить доверие между народом и институтами?
Клоэ Моррен и Даниэль Перрон: Необходимо переосмыслить демократию и партии, которые формируют структуру дебатов. Насилие — это симптом и последствие. Симптом неприятия и возникшей пропасти. И в то же время последствие ощущаемой глухоты. В демократии представитель должен представлять. Он не является просвещенным авангардом народа, который ему необходимо привести к счастью даже против его собственной воли. Все это вновь отсылает нас к травме 2005 года. Сейчас мы переживаем кризис представленности. Все это указывает на необходимость переосмыслить место граждан в архитектуре институтов.
Тем не менее этого недостаточно. В определенный момент люди столкнулись с отсутствием альтернатив. Правые, левые… Граждане заметили, что политические альтернативы исчезают. Слова потеряли былой вес на фоне падения эффективности политики, несмотря на все более громкие заявления насчет преобразований в государственном управлении, формирования государства-менеджера. Менеджер подразумевает эффективность. Но если результатов нет, доверия к нему тоже не будет. Параллельно с этим была ослаблена роль правового государства, которая заключается в формировании связей. То есть, здесь наблюдается двойной провал.
В такой перспективе идея «постполитики» представляет собой фундаментальную ошибку. Тем более что политический мир не сумел заметить приближение климатического и экологического кризиса, который вынуждает переосмыслить ряд ключевых институтов: собственность, общность… Наша экономическая модель столкнулась с конечностью мира. Все это поднимает вопрос о нашей политике и том, как мы выстраиваем ее. Нужно действовать в соответствии со сменой парадигмы. Лежащий в основе общественный договор отжил свое. Поэтому его следует пересмотреть с опорой на экологический и социальный императив. Это получится сделать только с учетом новых линий разлома в нашем обществе, путем пересмотра отношения к слову граждан.
Ив Мишо: Популизм проявляется везде и может привести к неожиданным итогам выборов, которые вызывают настоящий паралич (Испания, Италия). Кроме того, он ведет к вспышкам насилия, когда «народ» не видит другого способа быть услышанным.
Как мне кажется, есть два возможных решения, хотя у меня нет на их счет оптимизма. Можно взяться за правящую «касту» (как внутреннюю, так и внешнюю) в нашей так называемой национальной «элите» или в европейских бюрократиях. Но осуществимо ли это? Я смотрю на это пессимистически, потому что покончить с элитой, которая прочно вцепилась в свой бизнес, можно только с помощью «революций», а разрушительная сила французской революции оставила после себя долгую память…
Кроме того, можно сформировать структурированное политическое предложение в направлении популизма. До недавнего времени популизм демонизировали, но народ сложно разогнать, если не уподобляться красным кхмерам и диктатором вроде Бадью, Пол Пота или Энвера Ходжи. Пришло время создать популистское политическое предложение, которое не может включать в себя Лен Пен или Меланшона, потому что ему должна быть чужда демагогия. В противном случае европейские демократии продолжат загнивать под внимательными взглядами Трампов и Путиных.
