Основанная на лжи
В статье по поводу подписанного Зеленским закона об искоренении русского языка из среднего образования на Украине мы вспомнили, что нынешняя самостийность начиналась со лжи о том, «что в новом независимом европейском государстве русским будет житься лучше, чем в России».
1 ноября 1991 года, ровно за месяц до референдума в подтверждение августовского акта независимости Украины, Верховная рада под руководством фаворита президентской гонки Леонида Кравчука принята декларацию прав национальностей. В ней, в частности, заявлялось, что «украинское государство гарантирует всем народам и национальным группам право свободного пользования родными языками во всех сферах общественной жизни, включая образование, производство, получение и распространение информации». Отдельно, говорилось, что «украинское государство обеспечивает право своим гражданам свободного пользования русским языком». «В пределах административно-территориальных единиц, где компактно проживает определенная национальность» декларация предусматривала «функционирование ее языка наравне с государственным языком».
Декларация таким образом подтверждала в будущей самостийной державе действие Закона „О языках в Украинской ССР" 1989 г. Он «обеспечивал» «свободное использование русского языка как языка межнационального общения». Представителям любой из ста национальностей Украины гарантировалась возможность обращения в государственные органы на родном языке, а отказ служебного лица принять и рассмотреть обращение гражданина со ссылкой на незнание языка его обращения влек «ответственность согласно действующему законодательству». «Любые привилегии или ограничения прав личности по языковому признаку, языковая дискриминация недопустимы», — гласил закон, утративший силу с подписанием Порошенко и Зеленским соответственно закона о державной мове (государственном языке — прим. ред.) и закона «О среднем образовании» (таким образом, была нарушена статья 22 конституции Украины, по которой при принятии новых законов не допускается сужение содержания и объема существующих прав). Особые права русского языка в преддверии обретения Украиной самостийности гарантировались во всех сферах общественной жизни. Изучение во всех общеобразовательных школах русского языка признавалось обязательным.
Ручной «Рух»
Сейчас трудно представить, что «Рух» («Движение», по-русски), представленный в 1991 году чуть ли не четвертью состава Рады, мог проголосовать за цитируемую выше декларацию. На самом же деле в годы своего создания он был вполне «ручным».
«„Народный рух Украины за перестройку‟ (так официально называлась эта организация) по сравнению с… народными фронтами, движениями и даже партиями, возникшими на волне горбачевских преобразований по всему периметру СССР, очень запоздал, — вспоминала видный перестроечный деятель, народный депутат СССР «горбачевского призыва» Алла Ярошинская. — Украина являлась заповедником застоя, а практически вся официальная украинская творческая интеллигенция, не говоря уже о СМИ, заглядывала в рот первому секретарю КПУ Владимиру Щербицкому, расслабляясь и получая удовольствие под его ЦК. И только осенью 1989 года, когда КГБ уже выпустил из ГУЛАГа всех политических, группа официальных киевских литераторов, видимо, решила, что пришло время безопасно конвертировать партбилеты и безудержную аллилуйю КПСС в перестроечно-демократические лозунги. Флюгерная философия, идеологическая конъюнктура — главный опознавательный знак менталитета официальной украинской творческой элиты».
Но мысли о «конвертации партбилетов» деятелей партийной литературы (Драча, Павлычко, Жулынського, Мовчана, Тэрэна и т.п.) умело направлялись руководящей силой общества. Как докладывал председатель КГБ УССР Николай Голушко, «через оперативные возможности оказывается положительное воздействие на инициаторов создания Народного фронта с целью побуждения их к согласованию программных документов с партийными органами». Согласовали до того, что проект программы «Народного руха Украины за перестройку» был напечатан 16 февраля 1989 г. в «Литературной Украине» — официальном органе Союза писателей УССР. «Рух» в этой программе признавал руководящую роль КПСС в социалистическом обществе, основной своей целью декларировал «содействие Коммунистической партии» и т.д. и т.п.
Ваш покорный слуга, тогда студент выпускного курса, как один из основателей «Руха» в Киевском университете (каюсь!) предлагал первому главе «Руха» коммунисту Мирославу Поповичу изменить соответствующее положение программы хотя бы на «содействие прогрессивным силам в партии». Но «так и не был услышан»
«Народный рух в проекте программы безбожно, как и КПСС с КПУ, отставал от политических и социальных процессов в обществе, — писала Ярошинская. — Его „придворные‟ лидеры, пребывая в околопартийных облаках и прославляя КПСС (Дмитро Павлычко почти сорок лет оплевывал и „жовто-блакитный гной‟ и тризуб, и Бандеру), во многом не понимали реалий той самой народной жизни низов. Видимо, все никак не могли определиться — они с партией или с народом».
И все же, определились. Поэт Драч (тот самый, что все еще «Леніним дихав» («Лениным дышал» — прим. ред.)) глядя Кравчуку в глаза, «прямо так, грубо, по-стариковски», заявил: «У нас в программе прежде всего признана руководящая и направляющая роль Коммунистической партии — этого в других проектах и программах этих движений и фронтов (прибалтийских) нет! Это принципиальная фундаментальная разница». Другой основатель Руха, парторг Института литературы Брюховецкий заверил своего непосредственного шефа: «Если будут какие-то действия „Руха‟, не совместимые с программой партии,…значит мы как коммунисты будем против этого восставать и не допустим этих разных действий….Партия — авангард нашего „Руха‟….Пишут (в газетах), что мы призываем к независимой Украине… Я считаю это оскорбительным для себя как коммуниста».
Но зачем этот самый «Рух» был нужен украинским КПУ и КГБ?
Поначалу банально ставилась задача иметь контролируемое и, по возможности, самое массовое перестроечное движение, которое засасывало бы «пробуждающиеся национально-демократические силы», направляя их пар в свисток (пока в Москве со всей этой гласностью не наиграются). «Организация („Рух‟»), создававшаяся при участии партбюро Союза писателей, придерживаясь директивных указаний ЦК КПУ, должна была преградить путь для дальнейшего разворачивания деятельности Украинского Хельсинкского союза, остановить его превращение в массовую, оппозиционную коммунистической системе силу, — признавался один из создателей „Руха‟ (скоро его, впрочем, покинувший) Богдан Горынь. — Некоторые писатели с ненавистью отзывались об УХС».
Дочь писателя Олеся Бердника Мирослава Бердник также свидетельствует: «Как-то отец рассказывал, что прибежал из ЦК взмыленный Драч, собрал партком и сообщил, что писательская организация получила задание от ЦК КПУ: мол, в Западной Украине создается радикальное националистическое движение, и на Союз писателей возложена задача воспрепятствовать этому, организовав в противовес собственное, в духе перестройки и решений XIX партконференции. Поговорили-поговорили и решили, что ответственными за подготовку будут Драч, Павлычко, Яворивский….После блестящей информационной раскрутки и материальной подпитки организации, созданной идеологическим отделом ЦК, который возглавлял Леонид Кравчук, она вышла в „большое плавание‟».
Однако по мере того, как горбачевщина погружалась в хаос ельцинщины, вырисовалась у коммунистического руководства УССР и задача-максимум. О ней я узнал зимой с 1990 на 1991 гг. Встретив на улице товарища, сына народного депутата тогдашнего — перестроечного уже — созыва, члена вышеупомянутого Украинского Хельсинского союза, поинтересовался: «Ну что, когда там независимость?». На что услышал: «Да совсем скоро. Ее уже Кравчук и все руководство хочет. Лишь бы не с Ельциным в одной стране».
Да и социально-экономическая ситуация в СССР подталкивала украинских лидеров к «вековечной» мечте стать «первым хлопцем на селе». Тем более, если «село» вырисовалось в крупнейшее европейское государство. Все перестроечные «негаразды» (невзгоды — прим. ред.) можно было свалить на «центр» (вполне справедливо, впрочем) без страха возмездия со стороны стремительно слабеющего союзного руководства. Помыслы «Москали съели наше сало» (а совсем не «Душу и тело мы положим за нашу свободу») и стали разогревать в нищающем и изрядно развращенном перестроечной периодикой населении вчерашние комиссары идеологического фронта.
Никого не смущало, что листовки за независимость печатались на русском
Великороссы тогда официально составляли 22% населения УССР. Поэтому ни о какой государственном украинстве в преддверии референдума о независимости или выборов президента Кравчука не могло быть и речи. Леонид Макарович понимал, что это попросту самоубийственно. В том числе и потому, что любые русофобские нотки воспринимались как дикость во всех регионах УССР, за исключением, разве что дерусифицированной еще при Австрии Галиции.
Я в 1991-м уже работал в геологической партии, разъезжал по Украине и видел, что листовки «национал-демократического» характера (довольно мягкого по нынешним временам), которые печатались во львовских типографиях, вызывали нескрываемое отторжение даже в соседних Полесье и Подолье. Это при том, что сами Полесье и Подолье уже воспринимались жителями, скажем, среднего Поднепровья «бандеровскими». Так, родители девятиклассников из Кировоградской области, подрабатывавших у нас на каникулах, боялись отпускать мальчишек в Житомирскую область. Ту самую, что вплоть до нулевых годов входила в т.н. «красный пояс» вокруг Киева (постоянную электоральную базу левых Симоненко, Мороза и Витренко).
Даже на Волыни в день провозглашения независимости Украины 24 августа 1991 года торжественно чествовали память жертв ненавистных в то время еще там галицких бандеровцев.
Потому и президентство волынянина Кравчука не могло быть отмечено явными проявлениями украинского шовинизма. Напротив, уже в июне 1992 года он подписал закон «О национальных меньшинствах на Украине». И хотя за коренными на территории Украины и государствообразующими для «новой европейской страны» 11 миллионами великороссов закреплялся статус «национального меньшинства», «государство гарантировало» им «право на национально-культурную автономию»! Оная подразумевала «удовлетворение потребностей в литературе, искусстве, СМИ и любую другую деятельность»; «использование родного языка и обучение на нем в государственных учебных заведениях» и прочее, закрепленное в законе «О языках» 1989 года.
Фактически, однако, с 1991 по 1995 годы доля русских школ сократилась с 51% до 41%. Соответственно доля украинских школ выросла с 48% до 58%. Но это вполне коррелировалось с локальным взрывом «национального самосознания» в западных областях и Киеве.
Сделал свое дело. И ушел досрочно
С другой стороны, именно Кравчук совершил первую попытку раскола основы «русского мира» — Православной церкви. Но созданная им в 1992 году т.н. УПЦ Киевского патриархата преподносилась тогда как «здобуток» (достижение) не национального, а государственного строительства («Незалежній державі — незалежна церква» (независимому государству — независимая церковь, — прим. ред.)).
Да, Кравчук пытался в зародыше подавить возрождение Подкарпатской Руси, проигнорировав итоги референдума, по которому 78% жителей Закарпатской области проголосовали за автономию края. Но «постсоветские» русины в большинстве своем и сейчас идентифицируют себя в лучшем случае отдельной нацией, а не субэтносом общерусского этноса. Поэтому здесь в действиях Кравчука просматривалась скорее борьба с сепаратизмом.
В 1994 году автономии также затребовали бастующие в Киеве шахтеры тотально русскоязычного Донбасса. Разумеется, главными их требованиями были социально-экономические. Но именно экономическая катастрофа добила в новороссийских областях остатки сочувствия к идее независимости Украины. Сама незалежная риторика хуже горькой редьки «обрыдла» большинству населения. Вплоть до начала XXI века социологи не рисковали ставить вопрос: «Сейчас вы бы проголосовали в поддержку независимости Украины?». И если бы не коленца Ельцина и его «продвинутой команды», вытворяемые в РФ, Кравчука вполне мог бы снести не просто русскоязычный «красный директор», а представитель политических сил, радикально выступавших за восстановление государственного единства.
И все же, «мавр» Кравчук свое дело сделал — оставил преемнику самостийное государство. А кто же из украинских политиков (пусть двести раз русскоязычный) от такого откажется? «Дэржаву» оставалось только укреплять. Всеми методами украинства, разумеется…
Не зря же в августе 1992 года руководители «Украинской народной республики в изгнании», гитлеровцы Мыкола Плавлюк и Михайло Воскобойник, прибыв из США на торжественное заседание Верховной рады по поводу первой годовщины независимости, сложили полномочия. Новообразованное государство они провозгласили правопреемником УНР, а Кравчуку вручили клейноды (регалии — прим. ред.) гетмана Мазепы и «другие государственные атрибуты» петлюровской «республики».
