Однажды утром, пробудившись после беспокойного сна в своей кровати, Дэвид Кепеш (David Kepesh) обнаруживает, что превратился в огромную женскую грудь.
Новелла Филипа Рота (Philip Roth) под названием «Грудь» (The breast), опубликованная в 1972 году, повествует о том, как самый обычный американский профессор литературы одной мучительной ночью превратился в женские прелести весом в 70 килограмм и длиной в 182 сантиметра.
По подсказке своего психоаналитика он задается вопросом: есть ли что-то такое в его жизни, что может объяснить эту трансформацию? Неужели на него до такой степени повлияли лекции о «Превращении» Кафки и «Носе» Гоголя, которые он читал своим студентам? Или это плата за то, что он на одной мимолетной романтической встрече сказал, что завидует груди своей любовницы?
А может, Филип Рот, не самый асексуальный писатель, просто-напросто помешан на груди?
Вряд ли он такой один. Но, возможно, по нынешним временам такие вкусы назовут устаревшими.
2010-е не были десятилетием груди. Это было десятилетие тела Ким Кардашьян, а ведь никого не волнует ее грудь (помимо ее верного мужа, рэпера Канье Уэста, который в свои песни вставляет такие признания в любви, как «я люблю твои сиськи, потому что они доказывают, что я могу сосредоточиться на двух вещах одновременно» или, например, парафраз Мартина Лютера Кинга «твои сиськи, выпусти их на волю, освободи/Слава Господу всемогущему, они наконец на свободе»).
Грудь Ким Кардашьян никого не волнует не потому, что она несовершенна: более или менее искусственные методы сделали ее совершенной. Но за прошедшее десятилетие грудь Кардашьян редко оказывалась в центре внимания, в отличие от ее обширной задницы, объемных бедер и выразительной талии. Ее формы сформировали представления об идеальном теле у целого поколения — к большому раздражению нас, женщин с типом фигуры, к которому больше подходит баварский дирндль, чем велосипедные леггинсы.
Думайте что хотите о моде на женские тела. Первыми на ум приходят жалобы, как сложно поменять свой тип телосложения согласно тренду, или вздохи, что двойной подбородок почему-то никогда не бывает в моде, если только речь не идет о корчащих забавные рожицы худосочных девчушках. Но в том, что такая мода существует, нет никаких сомнений. Мои собственные эмпирические исследования свидетельствуют, что интересующиеся женщинами мужчины старше сорока обычно предпочитают грудь, тогда как те, кто моложе, похоже, выбирают задницу. Так из-за чего же грудь практически весь XXI век была за бортом?
В конце прошлого года скончалась американская писательница и историк феминизма Мэрилин Ялом (Marilyn Yalom). Когда она писала книгу «История груди», еще было модно иметь «большие шары на похожем на мальчишеское теле». «Мы живем в эпоху, когда грудь обрела новую силу», — совершенно правильно констатирует она в своей «библии груди». 1990-е годы были временем Памелы Андерсон и Анны Николь Смит, Виктории Сильвстедт и сестер Грааф. Силиконовая грудь переживала расцвет. В это десятилетие целая серия сериала «Сайнфелд», чей главный персонаж — известный поклонник женской груди, могла быть основана на рассуждениях о том, что только извращенец может пожелать прикрепить на свою машину регистрационный знак с надписью Assman («любитель задниц»).
Конечно, в нашем многообразном современном мире на каждый тренд найдется антитренд. Можно утверждать, что «шары», о которых пишет Мэрилин Ялом, до сих пор актуальны в некоем универсальном смысле. Достаточно взглянуть на какую-нибудь инстраграм-модель вроде Эмили Ратаковски (Emily Ratajkowski), чье тело пропорциями напоминает цифровую картинку. Но с тех пор как она в 2013 году прославилась после видеоклипа Робина Тика (Robin Thicke) и фильма «Исчезнувшая» (Gone girl) 2014 года, она сильно похудела (и все это — на фоне принятых в модельном мире заявлений, что она ест круассаны каждый день).
Ее впечатляющих размеров бюст именно впечатляет, но не он — главный козырь ее иссушенного тела. Современная женщина, которая живет за счет своей внешности, предпочтет как можно более худое тело, не побоявшись потерять в груди. А Эмили в любом случае чаще всего стоит к камере, если так можно выразиться, спиной. Кроме того, можно натренировать себе очень объемную задницу, в то время как для объема груди тренировки разрушительны.
Между прочим, это касается не только так называемых инфлюэнсеров. Я, слава богу, живу не за счет внешности, но и мне слишком хорошо знаком этот выбор. Я делала его миллион раз. Несмотря на то, что я считают себя обладательницей большой груди и, честно говоря, довольна этим, я отказываюсь от еды и много тренируюсь. Я вижу, как мое тело меняется: приходится покупать бюстгальтеры все меньшего и меньшего размера. Вынуждена признать, что, хвастаясь своими достоинствами, я сейчас уже скорее апеллирую к старым «заслугам». И когда человеку — ну или по крайней мере мне — приходится выбирать между пышным бюстом и стройностью, даже я не могу не сделать выбор в пользу последнего.
В «Истории груди» Мэрилин Ялом исследует грудь с точки зрения культуры и истории искусства, а также рассматривает ее в психоаналитической и медицинской перспективах. Она изучает грудь как символ сексуальности и источник пищи, как носитель заболеваний и предмет роскоши, как воплощение предполагаемого стремления мужчины вернуться в объятия матери. И, как и Филип Рот, она тоже рассуждает на тему зависти к груди.
В «Истории груди» предлагается диагноз, который может быть альтернативой теории отца психоанализа Зигмунда Фрейда о зависти к пенису — то есть идее, что женщина в какой-то период сексуального развития обнаруживает, что ей не хватает пениса, и скорбит об этом. Если бы Фрейд был женщиной, размышляет Мэрилин Ялом, он, возможно, разработал бы теорию о зависти к груди: «С того момента, как его положили к груди матери, он не мог ею насытиться. (…) По мере того как маленький мальчик приближается к пубертату, он начинает фантазировать, как грудь однажды снова будет принадлежать ему. (…) Всю жизнь женская грудь вызывает у него желание обладать ею и гнев из-за того, что сам он не способен ее иметь».
Это хорошо вписывается не только в историю с несчастной живой грудью Филипа Рота. Это также хорошо соответствует опыту, полученному мною при общении с целым рядом реальных цис-мужчин, которых было значительно больше, чем цис-женщин, мечтающих обрести пенис. Сейчас, возможно, они говорят об этом несколько тише, чем в 1990-е годы, когда грудь не считалась такой дешевкой, но, конечно, продолжают ее желать.
Хотя бы зависть к груди продолжает оставаться очевидной, буквальной, и мужчины — да простят мне такое обобщение! — склонны ее оберегать. Но, возможно, женщин в 2000-х годах вынудили выработать более объемную зависть к пенису. Не исключено, что именно поэтому грудь вытеснили на периферию.
Мэрилин Ялом пишет в первую очередь о материнской груди, ведь именно она была на протяжении большей части истории человечества важнее всего. В буквальном смысле она кормила, успокаивала и символизировала собой традиционную роль женщины как источника заботы. В античные времена, Средние века и в эпоху Ренессанса женская грудь в первую очередь была источником пищи — пусть и не в высших слоях общества, где женщины отдавали детей кормилицам.
Но со временем этот обычай распространялся все больше, в том числе и в общественных слоях попроще. Этот процесс достиг апогея в XVIII веке. В начале века всего половина британских матерей кормили своих детей сами, а к его концу всего 10% парижских младенцев сосали грудь собственной матери. С этим боролись тогдашние ученые, философы и врачи: они ожесточенно ссылались на биологию и в припадке националистического энтузиазма призывали женщин самим кормить своих отпрысков «во благо каждого отдельного ребенка и всей нации».
Швед Карл Линней (Carl von Linné, 1707-1778) в то время очень интересовался вопросом грудного вскармливания. Можно, наверное, даже прямо сказать, что он был «любителем груди». В своем труде «Кормилица как мачеха» (Nutrix noverca) он проповедовал биологическую связь между матерью и младенцем. По его мнению, использование кормилиц «подвергает и мать, и ребенка смертельной опасности». Это он переименовал класс животных, которых раньше называли «четвероногими», в «млекопитающих» — mammalia, по латинскому слову mamma, «грудь». Кроме того, он украсил обложку одного из своих трудов под названием «Фауна Швеции» (Fauna suecica) изображением женщины с четырьмя грудями.
Сегодня мало кто доверяет ребенка кормилицам. Зато очень многие используют искусственные смеси, когда по тем или иным причинам не могут кормить сами. Но все чаще в западном мире обращаются к суррогатным матерям, которые вынашивают и вскармливают ребенка для его биологических родителей. Женщина по мере своего освобождения все меньше хочет, чтобы ее грудь — да и все остальное тело — связывали с материнством.
Именно здесь самое время вспомнить о столько раз высмеянной теории зависти к пенису, пусть и в современном варианте.
Во второй половине XX века женщина, чтобы завоевать себе место на мужской территории, все больше пыталась соответствовать стереотипам о мужественности: крепко жать руку, носить строгий офисный костюм, стараться «думать как мужчина». И разве ей это не удалось? Сегодня многое указывает на то, что западные женщины получили или скоро получат преимущество в академической и профессиональной деятельности. Либеральный феминизм призывает женщин становиться генеральными директорами, членами правления, высокопоставленными руководителями. Для заботы о детях — если их все-таки приходится завести — нанимаются кормилицы… простите, няни.
Но можем ли мы быть уверенными, что при этом ничего не теряем? Что нет ничего ценного в традиционной женственности — или, может, лучше сказать «чувственности», — которая не в состоянии выжить в этом живущем по мужским законам пространстве? Даже когда оно заселяется женщинами?
Конечно, попытка женщин отделить личность от тела может быть их способом наконец-то стать свободными, спастись от сексуализации и оценок, основанных на внешности, из-за чего женщины часто и мечтают быть мужчинами.
Знаменитая поп-звезда Билли Айлиш (Billie Eilish) одевается в многослойную одежду, чтобы не привлекать внимания к своему телу. Ее коллега Граймс (Grimes), конечно, в начале года объявила, что у нее будет ребенок, опубликовав фото, на котором в центре внимания была ее грудь, но с тех пор ее аватаром на время беременности стало компьютерное изображение. Движения вроде #freethenipple, которое борется за то, чтобы соски женщин можно было показывать на равных условиях с мужскими, кажется безнадежно устаревшим из-за своей фиксации на теле. А весь XXI век скандинавская мода во главе с Whyred, Hope и Rodebjer стремилась скрывать тело женщины под платьями А-силуэта и одеждой прямого кроя.
Последняя глава в книге Мэрилин Ялом называется «Кризис груди». Она рассказывает о раке и о том, как он меняет представление женщины о собственной груди. Конечно, рак на это способен — на уровне отдельного человека. Но большого кризиса груди тогда не было — он царит сейчас, когда пышная грудь кладется на алтарь самодисциплины, самоконтроля и голодания. Когда она оказалась в тени задницы. Когда стало социально приемлемо украшать свою машину наклейкой Assman, а быть фанатом груди считается если не странным, то как минимум несовременным. Когда такие ценности, как материнство, спокойствие и нежность, настолько устарели, что мы позабыли, что именно однажды символизировала женская грудь.
Сейчас часто в некоторых кругах говорится, что современные мужчины якобы феминизируются. А я задаюсь вопросом, не обстоят ли дела скорее наоборот — не приходится ли женщинам становиться мужеподобными? И этого ли мы изначально хотели от равенства?
