«В обычной жизни просто: ты закрылся в своей квартире, а на службе тебе приходится жить с человеком, даже если он гомофоб»
Владислав Мирошниченко, военный
Владиславу 23 года, последние три года он на службе в ООС. Владислав — командир артиллерийской установки «Пион». В интервью hromadske впервые делает каминг-аут (публично заявляет о своей принадлежности к ЛГБТ-сообществу).
Я решил сделать каминг-аут, потому что хочу открыться и быть собой. Не очень удобно жить с ребятами (на службе — ред.), с такими как ты, но постоянно быть кем-то другим. Не понимаешь, кто тебе друг, а кто окажется человеком, который к тебе будет плохо относиться и издеваться над тобой.
Не могу сказать, когда я понял, что я гей. Это было с самого начала. Я видел парней и понимал, что они мне нравятся. Потом я еще начал понимать, что девушки меня не интересуют. В школе на уроках нам говорили, что ЛГБТ — это субкультура, что-то выдуманное, таких людей надо убивать. Конечно, я начал настраивать себя на то, что я какой-то неправильный. Перед своей семьей я открылся. У меня с отцом были большие проблемы, он был сильным гомофобом. Мне приходилось иногда уходить из дома из-за этого. Уже когда я учился в колледже, я начал открываться перед некоторыми одногруппниками — кто-то меня воспринимал нормально, но были и подколки.
Все изменилось, когда началась русская оккупация. Я на тот момент жил в Луганске, люди стали более жесткими. Украинцы с проевропейской позицией не имели права выразить то, что они хотят, не могли бороться. Я решил пойти на службу в украинскую армию. Понимал, что не вернусь к семье, у меня уже не будет друзей — все они остаются на оккупированной территории. Было тяжело морально, я ехал с оккупированной территории, и когда увидел украинские флаги, то выдохнул, почувствовал, что дома. Но некоторое время продолжал бояться открыто выражать свою проукраинскую позицию, потому, что на оккупированной территории ты постоянно находишься в страхе. Впоследствии я все же почувствовал, что нахожусь среди единомышленников. О своей принадлежности к ЛГБТ я тогда еще не говорил. На тот момент для меня было главное — отойти от оккупации. Я тогда не думал, что война будет настолько затяжной.
Военных в ЛГБТ-сообществе на самом деле много, но они боятся открыться. Даже в группе военных ЛГБТ они могут бояться выслать какое-то фото или открыто общаться. В обычной жизни просто: ты закрылся в квартире и все, над тобой никто не будет издеваться. А на службе тебе придется жить с человеком, даже если он гомофоб.
У меня есть коллеги, которым я открылся, один из них был против ЛГБТ. Когда я уже не выдержал и сказал, что принадлежу к этому сообществу, то он начал со мной общаться и впоследствии изменил свое мнение. Сейчас он нейтрально относится к представителям ЛГБТ. Были и те, кто резко высказывались против. Один из военных говорил, что надо выводить такого человека из строя, отрубать голову, — и больше таких не будет. Проблем в общении с ним у меня не было, но когда я откроюсь, я не знаю, чего ожидать. Поддержки военным ЛГБТ не хватает, потому что не знаю, кому можно подставить свою спину, а кому нет. Когда я откроюсь, не знаю, кто в критическом моменте придет мне на помощь.
«Бисексуальность настолько в моей природе, что мне порой даже странно ее выделять»
Ярина Чорногуз, парамедик
Ярине 25 лет. С 2019-го начала работать парамедичкою (боевым медиком) в добровольческом батальоне «Госпитальеры». Сейчас работает в 503-м отдельном батальоне морской пехоты.
Я на войну хотела с 2014 года, но родила ребенка, у нее тогда были проблемы со здоровьем. Затем я получила высшее образование. Война еще не закончилась, поэтому я решила уйти. Родители поддержали меня, когда я захотела быть боевым медиком, они у меня патриотичные.
В идеале, в армии, где гендерное равенство существует не только в теории, но и на практике, нет пола, нет разницы, женщина ты или мужчина. Ты — военнослужащий. Ты делаешь такую же работу, как и другие, так же рискуешь. Так и для меня нет разницы между мужчиной и женщиной. Есть человек. Бисексуальность настолько в моей природе, что порой даже странно ее выделять как что-то особенное в моей идентичности. Просто есть и все. На войне или в армии, например, западного образца — нет разницы, женщина ты или мужчина. Так и в странах, которые получили равенство и демократию в плане сексуальности, мужчина или женщина — это уже не очень определяющие вещи. Есть просто партнер, который тебе подходит.
По поводу каминг-аута — у меня отдельного поста, который посвящен именно тому, что я бисексуалка, не было. Однако я писала много различных сообщений о себе, в которых бегло вспоминала, что у меня может быть партнер или партнерша. У меня были стихи, посвященные именно опыту с женщиной. То есть бегло я везде об этом вспоминала. В отдельной заметке я не видела какого-то большого смысла, потому что для меня это естественно.
Родители мою бисексуальность не слишком поддерживают, относятся как-то настороженно к этому. Для друзей, знакомых это не является чем странным. Есть сегмент людей, которые не понимают, в чем разница между бисексуалкой и лесбиянкой. Когда у меня полгода назад на войне погиб парень, мне говорили: «А как это так у тебя может быть парень, если ты бисексуалка? Как ты можешь вообще любить, если ты бисексуалка?». Это меня неприятно поразило. Даже нет желания комментировать и отвечать на такое. Любовь не касается этих вещей. Были и такие, которые враждебно относились, но, в основном, здесь есть гендерная разница, когда бисексуальная девушка, и когда бисексуал — парень. У девушки это воспринимают часто игриво, несерьезно. Многие относятся к этому нормально, потому что в патриархальной концепции женщины ее бисексуальность является скорее таким приложением, элементом, который придает объекту красоты. С мужчинами, я думаю, совсем другая история, к ним предвзятое отношение сразу.
«Когда родина сказала, что необходимо ее защитить, я это сделала, а теперь, когда мне необходима социальная защита, государство не хочет помочь»
Виктория, воевала под Авдеевкой
По просьбе Вики мы указываем только ее имя. Вика — военная, сейчас живет в Харькове. Осенью 2016 года она попала в 72 бригаду, которая из тыловых частей должна была заходить в зону АТО. В ноябре того же года получила ранения в Авдеевке, в результате чего ей диагностировали открытую черепно-мозговую травму и сотрясение головного мозга. В 2019 году Вика поняла, что готова принять себя.
В детском возрасте, я поняла, что со мной что-то не так. Это было лет в 6-7, я начала четко разделять мир: это для мальчиков, а это — для девочек. Чтобы не вызвать к себе агрессии, я начала вести себя так, как положено мальчику. Хорошо, что у меня есть еще два старших брата. С детства я была закрытой, в том числе и перед родителями. Я не могла никому рассказать. Был страх, что люди начнут агрессивно реагировать. Приходилось жить так, чтобы соответствовать потребностям общества. Если общество хотело видеть во мне мальчика, мне приходилось создавать имидж мальчика. Родители всегда интересовались, почему у меня нет пары, почему нет девушки, почему я ни с кем не встречаюсь. Мне и самой это было не интересно. Первый мой сексуальный опыт случился в возрасте 22 лет — и только из любопытства, из эксперимента.
Моё дело сопровождали диагнозом — расстройство адаптации. Это основной диагноз, который мне поставили. То есть они считали, что у меня просто «таракан» такой — в подростковом возрасте могут быть какие-то заскоки, а у меня такое началось в 28 лет. Я понимала, что в военной сфере не смогу быть собой, потому что в соответствии с уставами должен быть надлежащий внешний вид, бижутерии никакой нельзя, а я всю жизнь хотела проколоть уши, например. Я сама хотела уже уходить.
Друзья у меня появились только после принятия себя. В Харькове есть ЛГБТ-сообщество, где люди разной сексуальной ориентации, разного гендера могут прийти и побыть в комфортном месте. Но даже в таких местах, хотя и не явно, но присутствует трансфобия. Потому что многие из ЛГБТ-сообщества не понимает, для чего человек решает сменить пол. Я сегодня в одном из чатов общалась с людьми, где мне задали вопрос: «А почему ты решила стать девушкой?». Я оставила этот вопрос без ответа, потому что я не решала. Я себя так чувствовала с самого детства, я такой родилась.
Сейчас я открыта для многих военных друзей, родных. Родители знают обо мне и якобы уже приняли это, я все равно их ребенок. Хотя они до сих пор используют мужские местоимения, паспортное имя, которое было при рождении. Я только третий месяц на ЗГТ (заместительная гормональная терапия), поэтому не могу свободно выйти к обществу так, как мне хочется. Выхожу только в магазин, массовые мероприятия не посещаю. Под действием ЗГТ уже начались какие-то изменения, лицо стало более феминное. Иногда ловлю на себе взгляды, потому что и уши проколоты, и в носу пирсинг.
Мы знаем о последних случаях: в Житомире недавно избили подростка, у нас в Харькове также избили человека просто потому, что он хотел быть собой. У меня есть этот страх, он не дает быть собой. Почему, когда родина сказала, что необходимо ее защитить, я без колебаний это сделала. Когда служила, мне сказали: «Ты едешь в АТО». И я сделала это. Почему теперь, когда мне необходима социальная защита, государство не хочет помочь мне? Почему я не могу жить спокойно в стране, за которую пролила свою кровь? Это действительно обидно. Когда дают свободу и развязывают руки различным радикальным организациям, которые нападают на транслюдей, на ЛГБТ-сообщество, — а государство это игнорирует.
«У нас еще такой менталитет, что все считают это болезнью, все боятся»
Игорь Григоращук, служил в 80-той бригаде
Игорь три года служил по контракту. В 80-той бригаде работал преимущественно поваром. Родом из Ивано-Франковской области, уже 15 лет живет в Киеве.
Впервые о том, что я гей, я рассказал подружке. Она нормально это восприняла. Но так, чтобы публично заявлять — нет, я еще не говорил. Манерами я это тоже не показываю, я не манерный гей. На службе у меня коллега знал, что я гей, мы даже смотрели вместе тематическое порно не моем планшете. Нормально складывались дружеские отношения. Бывало, он высказывался негативно по этому поводу, но в целом мы дружили. Сначала это все негативно воспринимают, а потом нормально. Выхода другого не было, у меня контракт на три года, — что они могли мне сделать?
С родственниками у нас напряженные отношения. Маме как-то позвонил мой друг, с которым мы встречались, и рассказал, что я гей. Он сделал так, потому что я его бросил. Мне тогда было 19 лет. До этого мы с родителями не обсуждали этот вопрос. Мама до сих пор думает, что я еще женюсь, у меня будут дети и все будет хорошо. Там безрезультатно даже что-то доказывать. Меня водили к психологам, психиатрам, в церковь, когда об этом узнали. Папа поседел за ночь, это для них был шок, конечно. Они подсознательно знают, что это уже все, точка. Но еще продолжают кормить себя иллюзиями, что у меня будет семья.
Я уже два года живу с парнем. Когда мы вместе гуляем, за руки не держимся. Он может меня поймать за руку, но для чего это показывать. У нас еще такой менталитет, что все считают это болезнью, все боятся. Я практики самозащиты знал еще с детства. На Гидропарке у меня были схватки. Трое на меня напали, пришлось дать отпор. У меня была специфическая компания, они вели себя манерно. И эти мужчины прицепились к нам, думали, что мы не сможем себя защитить. Я думаю, что для геев надо устроить какой-то кружок по самозащите. Моральный кружок также, чтобы каждый знал, как себя вести. Если ты гей, это не значит, что ты можешь себя как-то по-другому вести, ты такой же человек, как и другие. Просто у каждого разные вкусы.
