Уважаемый Эй Джей!
С прискорбием сообщаю о своем уходе из «Нью-Йорк таймс».
Я пришла в газету три года назад с благодарностью и оптимизмом. Меня взяли, чтобы я дала дорогу голосам, которые иначе на ваших страницах не появились бы: начинающим журналистам, центристам, консерваторам и остальным, кто не считает «Таймс» своим домом. Причины этого шага ясны: газета не смогла предвидеть результаты выборов 2016 года и потеряла адекватное представление о собственной стране. Дин Бакé (Dean Baquet) и другие неоднократно в этом признавались. Рубрика «Мнение» была призвана исправить этот вопиющий недостаток.
Работать под началом Джеймса Беннета для меня было честью. Я горжусь своим вкладом журналиста и редактора. Среди тех, кого я пригласила на страницы нашей газеты, — венесуэльский диссидент Уилли Артеага (Wuilly Arteaga) иранский чемпион по шахматам Дорса Дерахшани (Dorsa Derakhshani) и гонконгский христианский демократ Дерек Лам (Derek Lam), а также Аян Хирси Али (Ayaan Hirsi Ali), Масих Алинежад (Masih Alinejad), Зайна Арафат (Zaina Arafat), Элна Бейкер (Elna Baker), Рэйчел Денхолландер (Rachael Denhollander), Мэтти Фридман (Matti Friedman), Ник Гиллеспи (Nick Gillespie), Хизер Хейинг (Heather Heying), Рэндалл Кеннеди (Randall Kennedy), Джулиус Крейн (Julius Krein), Моника Левински (Monica Lewinsky), Гленн Лоури (Glenn Loury), Джесси Сингал (Jesse Singal), Али Суфан (Ali Soufan), Томас Чаттертон Уильямс (Thomas Chatterton Williams), Уэсли Янг (Wesley Yang) и многие другие.
Но уроки, которые следовало усвоить из выборов — о том, как важно понимать других американцев, сопротивляться родоплеменному менталитету и ценить свободный обмен идеями в демократическом обществе, — прошли мимо. Вместо этого в прессе, а, возможно, в этой газете особенно, воцарился новый консенсус: истина не процесс коллективного познания, а аксиома, известная немногим просветленным, чья работа — донести ее до остальных.
Твиттер в шапке «Нью-Йорк таймс» не значится, но именно он стал ее главным редактором. Этика и нравы этой платформы постепенно перекочевали в газету, а сама она превратилась в своего рода фронт работ. Темы выбираются и подаются таким образом, чтобы удовлетворить наиболее узкую аудиторию — вместо того чтобы позволить любопытной публике сделать собственные выводы. Меня всегда учили, что журналисты пишут черновик истории. Теперь же сама история превратилась в нечто эфемерное, что можно подогнать под определенную идеологию или трактовку событий.
Из-за вылазок в область мыслепреступлений я сделалась мишенью постоянных издевательств со стороны коллег, не согласных с моими взглядами. Меня клеймили нацисткой и расисткой. Я научилась не обращать внимания на комментарии в духе «снова пишет про своих евреев». Коллег, меня поддержавших, затравили. Мою работу и личность в открытую унижали в редакционном чате в Slack, где высказываются и главные редакторы. Одни коллеги требовали меня уволить, чтобы газета стала «по-настоящему инклюзивной», а другие постили смайлики с топором рядом с моим именем. Третьи публично обвиняли меня в лжи и нетерпимости — не боясь, что за издевательства надо мной придется отвечать. Им и не пришлось.
Для всего этого есть юридические определения: незаконная дискриминация, враждебная рабочая среда и принуждение к увольнению. Я не юрист. Но я знаю, что так нельзя.
Я не понимаю, как вы допустили такое поведение у себя в газете на виду у сотрудников и общественности. И еще того меньше — как вы и другие руководители «Таймс» в то же самое время поддерживали меня в частном порядке и хвалили за храбрость. Чтобы высказывать центристские мнения в американской газете, храбрость вообще-то не нужна.
В глубине души я бы хотела, чтобы мой опыт был уникальным. Но правда в том, что интеллектуальное любопытство — не говоря уже о готовности идти на риск — в «Таймс» больше не поощряется. Зачем писать что-то смелое или провокационное для читателя только ради того, чтобы мучительно придавать статье идеологически кошерный вид, когда можно преспокойно и безопасно и нагнать число заходов очередной, четырехтысячной по счету статьей о том, какая Трамп невиданная угроза для страны и всего мира? Вот почему самоцензура стала нормой.
Мнения, запросто публикуемые всего пару лет назад, теперь доставят редактору или автору серьезные неприятности вплоть до увольнения. Если статья грозит вызвать внутреннюю критику или бурную реакцию в соцсетях, автор или редактор о ней даже не заикаются. А если все же набраться смелости и предложить ее, быстро получишь другое задание — безопасное. А если иной раз все же удается опубликовать материал не яро прогрессивного толка, то лишь после того, как каждую строчку тщательно обработают, согласуют и снабдят соответствующими оговорками.
Чтобы сообщить, что статья Тома Коттона «не соответствует нашим стандартам», газете потребовалось два дня и два уволенных сотрудника. Мы добавили примечание редактора к статье-путешествии о Яффе, потому что «упустили важные стороны истории Яффы и ее национального состава». Но восторженное интервью Шерил Стрэйд (Cheryl Strayed) с писательницей Элис Уокер (Alice Walker), беззастенчивой антисемиткой, которая к тому же верит в иллюминатов-рептилоидов, почему-то обошлось без примечаний.
Газета все больше походит на хроники далекой галактики, чьи заботы бесконечно далеки от жизни большинства людей. В этой галактике — вот лишь пара примеров — хвалят советскую космическую программу за ее «гендерное и этническое разнообразие», оправдывают раскрытие личных данных подростков во имя «правосудия» и упоминают США наравне с нацистской Германией среди гнуснейших кастовых обществ в истории человечества.
Даже сейчас я убеждена, что большинство сотрудников «Таймс» так на самом деле не считают. Но их запугали другие — те, кто считает так. Почему же так вышло? Может, они сомневаются в своей правоте. Может, им кажется, что их пощадят, если они будут молча поддакивать, поскольку разменная монета нашего царства — язык — обесценилась в служении постоянно меняющемуся списку благих дел. Может, потому, что в этой стране — миллионы безработных, а им с работой повезло.
Или, может, они знают, что в наше время за отстаивание принципов в газете по головке не погладят. А повесят на спину мишень. Не высказываться об этом в редакционном чате у них ума хватает, но в частном порядке они жалуются мне на укоренившийся в газете «новый маккартизм».
Все это предвещает беду, особенно для молодых независимых журналистов и редакторов, которые рассчитывают сделать карьеру. Правило первое: собственное мнение высказывайте сугубо на свой страх и риск. Правило второе: даже не предлагайте статей, которые как-то противоречат магистральной линии. Правило третье: ни за что не верьте, если редактор или издатель будет склонять вас пойти против потока. Рано или поздно издатель переметнется на сторону толпы, редактора уволят или переведут в другой отдел, а вас сдадут со всеми потрохами.
У этих молодых авторов и редакторов есть одно утешение. Хотя «Таймс» и другие некогда уважаемые издания сдают свои стандарты и предают свои принципы, американцы по-прежнему жаждут правдивых новостей, животрепещущих мнений и искренних дебатов. Люди говорят мне об этом каждый день. «Независимая пресса никогда не была ни либеральным, ни прогрессивным, ни демократическим идеалом. Это американский идеал», — сказали вы несколько лет назад. Не могу не согласиться. Америка — великая страна, которая заслуживает великой газеты.
Это отнюдь не значит, что в газете больше не работают талантливейшие журналисты. Еще как, и от этого нелиберальность среды кажется особенно душераздирающей. Я остаюсь их преданной читательницей. Но сама я больше не могу выполнять ту работу, ради которой вы меня сюда привели, работу, о которой бывший издатель Адольф Окс (Adolph Ochs) в своем знаменитом заявлении 1896 года сказал: «Превратить колонки „Нью-Йорк Таймс" в форум для обсуждения всех вопросов, которые волнуют общество, и создать разумную дискуссию с учетом всех точек зрения».
Слова Окса — едва ли не лучшие, что я слышала за всю жизнь. И я всегда утешала себя тем, что лучшая идея выигрывает. Но победить сами по себе идеи не могут. Им нужен голос. Им нужен слух. И прежде всего — чтобы их поддержали люди, которые жаждут ими жить.
С уважением,
Бари
