Наблюдая за обсуждением государственно важного вопроса о языке, в очередной раз понимаю, кроме языкового омбудсмена, нам очень нужна должность языкового терапевта. Человека или целого коллектива, которые взялись бы объяснять обществу, сомневающемуся (читай — «какая разница») в исключительной роли украинского языка для сохранения украинской независимости.
Чтобы избежать лишних комментариев и споров, сразу отвечу на несколько типичных контрвопросов. Да, я знаю, что много русскоязычных граждан защищали и защищают наши границы от российской агрессии, и я очень им благодарна. Да, у меня есть русскоязычные друзья с правильным видением украинского будущего — вступление в НАТО, неприкосновенность территорий и уважение к демократии. Да, я знаю, что есть определенный процент украинских граждан, которые считают русский родным, и вот тут, наконец, приходит время моих вопросов. Как так получилось, что для части украинцев русский стал родным? И тут же придется диагностировать первые травмы — колонизацию и русификацию. Если русский — это язык ваших родителей или дедушки, как у меня, то весьма вероятно, что речь ваших прадедов была украинской. Российская империя и Советский Союз сделали немало, чтобы уничтожить или хотя бы маргинализировать украинский. Язык песен и легенд — вот тот максимум, который был ему разрешен в обозримом будущем. Наука и техника, образование и серьезная литература должны были стать русскоязычными, чтобы потом, как это и происходит в нашем настоящем, не позволять закомплексованным потомкам казаков возвращаться к якобы примитивному украинскому.
Помню, как-то русскоязычные коллеги искренне удивлялись, как можно читать лекцию по физике на украинском. Это пример серьезной психологической травмы, умноженной на комплекс неполноценности. Унижая язык своего государства, они не обретают ничего иного, кроме собственного унижения и сознательного или нет признания величия «русского мира».
Еще одна смертельная травма части украинского общества — Голодомор, акт жесточайшего геноцида, который навсегда изменил лицо украинского Востока. Люди, чьи прародители умерли только за то, что они украинцы, забыли язык, а взамен получили страх. Есть немало трудов, которые говорят, что нациям, которые пережили геноцид, приходить в себя труднее, чем прошедшим горячую открытую войну и даже проигравшим. Потому что преступление это скрытое, глубокое, непризнанное палачами, а связь поколений — разорвана. Слобожанские потомки не знают языка своих прадедов. И это серьезная травма.
Диагноз такой — граждане, которые стремятся к независимости и благосостоянию в Украине, не могут и не должны противостоять изучению украинского языка. Взрослое население часто жалуется, что учить его в позднем возрасте — тяжело. И это еще один аргумент против поправок Бужанского — не отнимайте шанс у русскоязычных детей знать еще один язык — государственный.
Как-то в сети я наткнулась на честный вывод — двуязычие в Украине распространяется только на украиноязычных. Бизнес, кафе, университеты на Востоке требуют от нас знания русского. Через 30 лет после провозглашения независимости и даже с уже действующим «Законом о языке» колониальный русский ведет себя увереннее, чем родной на улицах Киева, Харькова, Днепра. Сторонников «русского мира», которые, к сожалению, есть и в странном украинском парламенте, не переубедить. Однако стоит убедить тех, кто за фразой «какая разница» не осознает глубоких исторических и психологических травм, национальных и личных, являющихся следствием вечно кровавых границ с таким врагом, как Россия. А язык — это еще одна, и очень прочная, граница, давайте не лишать себя наследия, защиты и самоуважения.
