Президент Владимир Путин попросил чиновников отказаться от идеи внедрения программы хеджирования ценовых рисков для нефтегазовых доходов. На фоне крайне низких цен на сырую нефть страхование выглядит привлекательным, но по ряду причин практического характера дело вряд ли сдвинется с мертвой точки. Вместо этого Москве было бы целесообразно инвестировать в другой вид страхования от потерь — в подготовку своей отрасли ископаемого топлива и в целом экономики объемом в 1,7 триллиона долларов к будущему, в котором будут шире использоваться экологически чистые технологии.
Хеджирование нефтегазовых доходов (обычно это пут-опционы или контракты, которые позволяют продавать нефть по заранее определенной фьючерсной цене, тем самым обеспечивая страховку от падения цен) для добывающих компаний заманчиво. Но оно и редко используется, из-за изрядных затрат и связанного с этим риска излишнего внесения значительных страховых платежей (можете спросить авиакомпании). Редким исключением является Мексика, внедрившая так называемую «программу хеджировния Хасьенды», является крупнейшим рынком сбыта нефти на Уолл-Стрит. С 2001 по 2017 годы страна заплатила 11,7 миллиарда сборов, но получила 14,1 миллиарда прибыли. Почему бы России не последовать примеру Мексики?
Несмотря на низкую себестоимость добычи, Москва серьезно пострадала от произошедшего в этом году падения цен на нефть, когда срыв договоренности между крупными экспортерами совпал с сокращением спроса на нефть из-за пандемии. Это кризис, повторения которого Путин допустить не может. Учитывая тревожную перспективу снижения цен в будущем (из-за роста предложения и быстрого восстановления спроса, как пишет моя коллега Джулиан Ли), неудивительно, что его команда пытается прийти к решению, которое рассматривалось прежде, но было отвергнуто.
К сожалению, российская программа хеджирования пока выглядит более привлекательной в теории, чем на практике.
Начнем с того, что у Москвы уже есть серьезная защита. Россия откладывает избыточные нефтегазовые доходы в Фонд национального благосостояния, когда цены выше примерно 40 долларов за баррель, и правительство может воспользоваться этими средствами, когда цены опускаются ниже этой отметки. Это помогло России создать четвертый по величине в мире валютный резерв. У России также есть амортизатор в виде плавающей валюты, которая, как правило, дешевеет на фоне падения цены на нефть, что выгодно экспортерам.
По расчетам советника Путина Максима Орешкина, при страйк-ценах, аналогичных мексиканским в 2019 и 2020 годы, Россия потратила бы на страхование рисков 3,6 миллиарда долларов в 2019 году и 4,3 миллиарда долларов в 2020 году. При этом только в первой половине 2020 года пополнение фонда за счет хеджа составило бы почти 20 миллиардов долларов. Тем не менее, в отрасли, где ситуация быстро меняется, прошлое не является гарантией будущих результатов, в частности, если цена этой страховки резко вырастет. Важно также, что, по крайней мере, часть прибыли Мексика получила в виде снижения стоимости заимствований, поскольку хеджирование сглаживает бюджетное воздействие падения цен на нефть — что не было бы столь же целесообразным для России, у которой нет таких задолженностей.
Даже если бы Россия захотела повторить мексиканский гамбит, неясно, смогла бы она это сделать. Отчасти это объясняется масштабами: если в мае Мексика добывала 1,7 миллиона баррелей в сутки, то Россия — около 9,4 миллиона. Даже если Россия будет хеджировать только часть добываемой ею нефти, для рынка это количество все равно будет значительным.
Более значимым является вопрос о риске контрагентов. Для международных банков, торговых фирм и производителей, находящихся по другую сторону этой деривативной сделки, последствия для остальной части их трейдинговых операций будут очень серьезными — и перспектива запутаться в санкциях, введенных Соединенными Штатами против России, непривлекательна.
С учетом всего этого Москва поступает правильно, задумываясь о своем будущем в мире, где запасы углеводородов истощаются, а рынки становятся все более нестабильными. Но четыре миллиарда долларов или больше, которые Россия ежегодно платила бы за хеджирование, принесут больший доход, если их потратить в другом месте.
В идеальном мире эти средства ФНБ могли бы пойти на диверсификацию экономики, которая по-прежнему слишком зависит от экспорта углеводородов, путем поддержки инновационных малых предприятий, значительно пострадавших в условиях пандемии, а также науки, образования и туризма. Но, как отмечает Евгения Слепцова из Оксфордской экономической школы, путинской России, прежде всего, нужна стабильность, даже если это означает жесткие меры. Первостепенное значение имеет сохранение контроля.
Более реалистичным — и при этом целесообразным — подходом могло бы стать выделение этой суммы на развитие сектора ископаемого топлива. Но не для того, чтобы защитить будущие доходы «Роснефти» и других компаний с помощью деривативов, а для того, чтобы создать условия, в которых благодаря инвестициям в технологии российские нефтегазовые гиганты стали чуть более «зелеными». Эти деньги можно было бы потратить на сокращение утечек метана и факельного сжигания попутного газа, на более активное использование возобновляемых источников энергии для производства нефти и газа, или даже на совершенствование технологий улавливания и хранения углерода.
Государственные добывающие компании не сталкиваются с таким же проблемами соблюдения жестких требований в области экологии, как такие компании, как «Роял Датч Шелл» (Royal Dutch Shell), но крупнейшие покупатели российской нефти и газа все больше озабочены углеродоемкостью своих закупок, как это было с газом в историческом плане спасения Европы. Приближение к этим целям стало бы более надежной защитой от непредсказуемого будущего.
