Стратегический город Шуши, который имеет большое значение в глазах как армян, так и азербайджанцев, попал в руки Баку. В Степанакерте, столице потерявшей немалую часть территории «Республики Арцах», с тревогой думают о будущем: в настоящий момент анклав связан с Арменией лишь узким коридором, который находится под контролем российской армии.
Армения потерпела полный разгром в Нагорном Карабахе через три десятилетия после завоевания этой территории по итогам продлившихся шесть лет ожесточенных боев с Азербайджаном (1988-1994). В нынешнем конфликте пострадало относительно немного мирных жителей (45 армян и 93 азербайджанца, по данным правозащитников с обеих сторон), но число погибших военных измеряется тысячами. Армянам потребуется время, чтобы понять события на карабахском фронте с 27 сентября по 9 ноября, поскольку народное военное воодушевление и официальная пропаганда скрыли тот факт, что поражение было попросту неизбежным.
Хотя конфликт вновь стал замороженным, карабахский вопрос еще отнюдь не решен. О значимости региона для современной Армении можно судить по жестокости боев 1988-1994 годов (общее число погибших оценивается в 30 000 человек) и совершенным обеими лагерями военным преступлениям. Эта война по большей части прошла незамеченной на Западе, чье внимание было поглощено другими последствиями распада советской империи и конфликтом в бывшей Югославии.
Армянская армия в тот момент находилась в численном меньшинстве и была хуже вооружена, но ее солдаты отличались лучшей подготовкой (следствие презрительного отношения СССР к азербайджанским новобранцам). В результате ей удалось добиться болезненной, но однозначной победы: Азербайджан лишился не только Нагорного Карабаха (большинство его населения составляли армяне), но и семи соседних районов, которые должны были стать буферной зоной и инструментом ведения переговоров.
Исторический очаг
Психологическое значение этой победы было просто огромным. Оно связано с ролью Нагорного Карабаха в представлении армян (они считают его одним из своих исторических очагов), а также травмой 1915 года. Триумф армянских воинов воспринимался как зеркальное отражение геноцида, доказательство того, что армянский народ не обречен на угнетение. Какой бы ни была во всем этом доля мифа, Карабах и воспоминания о победе стали неотъемлемой частью армянской идентичности.
В самом Нагорном Карабахе сформировалось квазигосударство с видимыми атрибутами суверенитета: флаг, граница, президент, столица Степанакерт, куда хлынули инвестиции, а также, в первую очередь, пожертвования… Что касается провозглашенной в 1991 году независимости, она не признается ни одним государством-членом ООН, а местные жители мечтают об объединении с Арменией. Как бы то ни было, идея Республики Арцах пустила корни, особенно в условиях постоянной угрозы. Нагорный Карабах управляется военными и видит себя современной Спартой. Есть шутка о том, что его армия насчитывает 150 000 солдат — все население региона.
Тем не менее в этой истории есть один большой пробел: побежденный Азербайджан. После окончания войны он был стерт из национальной истории, сведен к роли потенциальной угрозы. Армения вспоминает о погроме в Сумгаите (1988), но забывает об Агдаме, одном из городов, откуда она выдворила азербайджанское население в 1993 году. В общей сложности оставить свои дома тогда пришлось 600 000 азербайджанцев.
После ухода в 1998 году победившего в войне президента Левона Тер-Петросяна Арменией 20 лет руководили выходцы из Нагорного Карабаха. Такая гипертрофированная роль региона в политике Еревана повлекла за собой ошибки, в том числе на переговорах, которые ведутся с 1992 года под эгидой ОБСЕ: организация сформировала для этого Минскую группу под председательством России, США и Франции. Несмотря на все взлеты и падения, эта организация существует по сей день и остается единственной диалоговой платформой между Баку и Ереваном.
«Философия всегда оставалась прежней, — рассказывает Жак Фор (Jacques Faure), представитель Франции в Минской группе с 2011 по 2014 год. — Речь не о том, чтобы сказать, кто прав — обе стороны считают себя в своем праве — а о том, чтобы предложить решения. Их неизменно отвергали, но эта работа хотя бы способствовала уменьшению насилия и поддержанию связи».
Камнем преткновения до сих пор остается статус Нагорного Карабаха. Семь занятых Арменией соседних районов в свою очередь стали предметом торга. Их возвращение в обмен на мир подразумевает, по мнению Баку, что Карабах может получить автономию лишь после ухода армянских сил из соседних районов. Ереван в свою очередь всегда придерживался схемы «территория в обмен на статус» и пытался добиться большего, чем автономия в рамках азербайджанского суверенитета. В то же время Армения всегда занимала осторожную позицию и воздерживалась от одностороннего признания карабахской независимости.
В истории этих переговоров хватает не только фрустрации и упущенных возможностей, но и надежды. В первую очередь это касается послевоенного периода. «Ближе всего к результату мы были в сентябре 1997 года, — вспоминает Жирайр Липаритян, советник президента Тер-Петросяна с 1992 по 1997 год и представитель армянской стороны на переговорах. — Баку проявлял добрую волю, а у Тер-Петросяна была полученная благодаря победе легитимность. У нас оставались вопросы, в том числе по статусу, но доверие существовало».
Год спустя Левон Тер-Петросян был вынужден подать в отставку (как раз-таки из-за карабахского вопроса), и инициатива провалилась. В тот период Москва была не в том положении (это были последние годы Ельцина), чтобы всерьез заниматься вопросом. До 2018 года в процессе были и другие примеры сближения, но перспектива мирного договора отдалялась все больше. «После ухода Тер-Петросяна не стало двусторонних встреч президентов, которые могли продолжаться несколько часов, — говорит Тома де Вааль (Thomas de Waal) из Центра Карнеги. — Переговоры стали „японским театром": много движений, мало смысла».
Пьер Андрие (Pierre Andrieu), преемник Жака Фора в Минской группе, организовал в 2014 году в Елисейском дворце саммит с участием президентов Сержа Саркисяна и Ильхама Алиева. «Нашей целью было создать доверительную атмосферу, организовать все поэтапно, успокоить страсти, сделать уступки приемлемыми, — объясняет он. — Но ни одна из сторон не проявила добрую волю. Президенты могли как ругаться, так и шутить, говорить о разных вещах, но по сути вопроса дело не продвигалось».
Принимались и другие инициативы (в Мадриде в 2007 году и в Казани в 2011 году), которые предусматривали постепенное возвращение Азербайджану прилегающей к Нагорному Карабаху территории, но недоверие двух стран и их готовность идти до конца стали приговором для всех этих планов. Реваншизм Азербайджана и радикализация позиций Армении питали друг друга.
«Освобожденная» или «занятая» территория
«Чтобы прийти к миру, нам нужно было порвать с послевоенным статус-кво, — вспоминает Жирайр Липаритян. — Но его сохранение стало приоритетом наших преемников. Они начали называть соседствующие с Нагорным Карабахом районы „освобожденными", тогда как мы называли их „занятыми" [Арменией]».
Постепенно сама мысль о необходимости уступок отошла в сторону, как в Ереване, так и в Баку, где Ильхам Алиев решил по-своему распорядиться доставшимся ему в 2003 году наследием отца. «С армянской стороны всегда были радикалы, — отмечает Жирайр Липаритян. — В свое время меня уже обвиняли в „пораженчестве". Как бы то ни было, стремление идти до конца усилилось и набрало влияние, в частности с подачи диаспоры». По его словам, компромисс стал в армянском обществе синонимом экзистенциональной угрозы.
«С обеих сторон победила радикальная риторика, а компромиссы стали выглядеть как признаки слабости на переговорах, — подтверждает Тома де Вааль. — В 2005 году Серж Саркисян, который был тогда еще министром обороны, заявил в Парламенте: „Агдам — не армянский". Это был последний раз, когда он позволил себе что-то подобное».
Иллюзии и мифы
Армении было тем проще зациклиться на этих позициях, что она питалась иллюзиями и мифами. Первый касался ее «непобедимости»: речь шла о вере в неизменно превосходство ее армии в связи с воспоминаниями о героических сражениях войны 1988-1994 годов.
Второй, еще более значимый, касался защиты со стороны России. Он был связан с давними дружескими отношениями, а его материальным проявлением служила российская военная база в Гюмри, где официально расквартированы 3 000 человек. При этом подписанные Москвой и Ереваном оборонные соглашения (в частности, в рамках сформированной в 2002 году ОДКБ) охватывают лишь территорию Армении и не включают в себя Нагорный Карабах. Этот факт никак не отразился на уверенности в том, что в случае опасности Россия придет на помощь Армении. Как бы то ни было, непродолжительный конфликт в августе 2016 года должен был стать тревожным звонком: он пролил свет не только на технологическое превосходство азербайджанцев, но и на нежелание России вмешиваться на стороне Армении.
Стоит отметить, что череда неудач на переговорах связана в том числе с игрой великих держав, которые неизменно стремились к тому, чтобы соглашения соответствовали их интересам. Так, в 2016 году озвученное с подачи Еревана американское предложение об установке системы видеонаблюдения на линии соприкосновения натолкнулось на противодействие России, которая посчитала это ударом по своему влиянию. Четыре года спустя российские миротворческие силы выполняют ту же функцию, параллельно с этим укрепляя позиции Москвы.
«Мы не захотели никого слушать, — считает Жирайр Липаритян. — Ни азербайджанцев, когда они говорили, что объявят нам войну, ни Россию, когда она предупреждала, что не будет нас спасать. Мы предпочли поверить в то, что время играет нам на руку, и что мы добьемся большего ожиданием. Мы переоценили наши возможности и недооценили противников».
По мнению обозревателей, диаспора способствовала этой слепоте, продвигая радикальные позиции, которые были очень далеки от действительности и истинного соотношения сил. Иностранные армяне все еще не признавали себя в постсоветской Армении, и Нагорный Карабах был для них чистым листом для проецирования надежд и фантазий. Кроме того, они, по мнению Еревана, должны были скомпенсировать слабости Армении отправкой добровольцев и финансирования, а также поддержкой на поле дипломатии и формирования общественного мнения… Диаспора в некотором роде считала себя противовесом нефтяным поступлениям Баку.
Уверенное в своем стратегическом превосходстве армянское государство слабело под ударами постсоветских проблем: слабые госинституты, коррупция, засилье олигархов… Неспособные обеспечить эффективное руководство армянские лидеры нередко прятались за ширму оборонных вопросов и карабахского приоритета. В Баку тот же самый предлог послужил оправданием авторитаризма режима.
«Попытки сформировать настоящую демократию были задавлены подъемом национализма, который в свою очередь стал прикрытием для коррупции и неудач в экономике… — считает Жирайр Липаритян. — Урегулирование карабахского вопроса позволило бы нам всесторонне укрепить позиции». Как отмечает Тома де Вааль, «война оказала долгосрочное отрицательное воздействие на Армению. Военные и ветераны получили большую власть и даже подгребли под себя часть экономики».
Демографический кризис
Симптомом этой неудачи и ее стратегических последствий стала эмиграция. То, что в 2020 году Армения столкнулась с еще большим численным перевесом противника, чем в 1990 году, стало в том числе результатом демографического кризиса в стране с 1991 года.
Как бы то ни было, Пашинян не смог избавиться от иллюзий и заблуждений предшественников. В стремлении задобрить националистический электорат он устраивал провокации, а не стремился объяснить необходимость уступок. Его прозвучавшее в 2019 году заявление «Карабах — это Армения» было неприемлемым для Баку, как и доктрина его министра обороны Давида Тонояна («новые территории в случае новой войны»). При этом Минобороны практически не модернизировало армию. Поставка российской техники, даже по льготным ценам, не могла скомпенсировать выделявшиеся каждый год Баку миллиарды долларов.
Кроме того, Никол Пашинян против воли настроил против себя часть российского истеблишмента, хотя его революция не была направлена против Москвы. Его антикоррупционная риторика, нападки на связанные с Москвой олигархические кланы (в частности клан бывшего президента Роберта Кочаряна) и робкая открытость Западу были восприняты в Кремле как вызов.
Предшествовавшая поражению неделя лишь проиллюстрировала эти ошибки. 31 октября Пашинян направил просительное письмо Владимиру Путину, а затем Джо Байдену (он был избран президентом США, но пока что не обладает никакими полномочиями), что могло лишь разозлить Москву.
В Нагорном Карабахе войну видели иначе, чем в Армении и диаспоре. И хотя абсурдные заявления о победах, которые каждый день озвучивало армянское Минобороны, дарили надежду укрывшемуся в подвалах населению, находившиеся на фронте военные постепенно поняли, что Азербайджан быстро получает преимущество.
Эффект неожиданности
Первой причиной разгрома стал эффект неожиданности. Хотя в Армении всегда было чувство, что страна живет под угрозой, в «состоянии войны», никто не верил в наступление подобных масштабов. После первых инцидентов на линии фронта 27 сентября все посчитали, что дело ограничится такими же трениями, как и в июле этого года, или же небольшим конфликтом, как в апреле 2016 года.
Этот эффект неожиданности кажется тем более удивительным, что президент Азербайджана Ильхам Алиев обозначил цель с самого первого дня: вернуть Нагорный Карабах. На войне это нередкий случай: все так увязают во лжи (в том числе самим себе), что забывают, что иногда цели войны четко озвучиваются тем, кто ее начинает. В Армении одни думали о пограничных стычках, другие боялись военного «геноцида» вплоть до Еревана, и мало кто понял, что Алиев с самого начала говорил правду.
Вторая причина, как это бывает в классической войне, связана с неравенством сил. Здесь стоит отметить не только долгую подготовку Азербайджана к наступлению на Нагорный Карабах, но и решающую поддержку Турции, страны-члена НАТО.
Один западный военный эксперт, который хорошо знаком с обеими армиями и внимательно следил за ходом конфликта, говорит следующее: «Хотя мне попадались заявления на этот счет, неправильно говорить, что это война „пятого поколения", „технологическая" война. На самом деле речь идет о достаточно рудиментарной войне, где главным инструментом была артиллерийская дуэль. Единственное отличие заключается в дронах. Это не меняет характер войны — дроны играют примерно ту же роль, что воздушные шары во время Первой мировой — но дает существенное преимущество обладателю».
Стоит отметить, что «применение дронов соответствовало натовским, а не азербайджанским методам». То есть, поддержка турецкой армии проявилась главным образом в контроле над воздушным пространством и применении дронов. Это вывело из себя представителей Степанакерта. «Либо другие страны НАТО знали, что готовят Турция и Азербайджан, либо они ничего не знали, но тогда у Североатлантического альянса серьезные проблемы», — негодует Давид Бабаян, советник президента Арцаха по стратегическим вопросам.
Второй аспект неравенства сил заключается в применении спецназа. В то время как карабахские бойцы и армянские добровольцы отважно удерживали фронт, сражаясь так же, как и 30 лет назад, азербайджанские коммандос окружали их и заставали их врасплох. Навыки азербайджанских спецподразделений стали неожиданностью для армянского командования. Во время последней битвы за Шуши они думали, что сопротивления в вырытых на скорую руку окопах будет достаточно, но враги уже действовали в глубине территории, отрезали идущий в Армению канал снабжения, окружали Шуши и, наконец, устроили на военных засаду во время их отступления к Степанакерту.
Третьей причиной разгрома, без сомнения, стала дипломатическая близорукость Еревана. В течение всего конфликта Армения верила (или делала вид, что верит) в политическое вмешательство Минской группы для быстрого достижения перемирия или в военное вмешательство России для спасения Нагорного Карабаха. Затем пришлось признать очевидное: три оговоренных под эгидой Минской группы перемирия не дали никаких результатов. Что касается прямого военного вмешательства Москвы, оно вообще не рассматривалось. В этом плане правда опять-таки была озвучена в самом начале войны и не раз повторялась российской дипломатией: Россия вмешается только в случае нападения на саму Армению.
Четвертая причина связана с ведением войны. Хотя простые бойцы сначала удерживали фронт с непоколебимой волей, на них обрушилось настоящее море огня, а их руководство не готовило их войне такой природы и таких масштабов.
Пешком, без командира и оружия
Существует огромное множество историй наподобие той, которую рассказывает доброволец Гарик: «Мы были уверены, что проиграем и сложили оружие через десять дней после тяжелых потерь. Мы потребовали вернуть нас в Армению. Но наш командир бежал в первый же день, после первой атаки дронов. Мы оказались предоставлены самим себе. Водитель нашего отряда спрашивал нас по утрам: „На какой фронт поедем?" У нас не хватало боеприпасов, потом мы остались без транспорта. Войну мы закончили пешком, без командира и оружия». Все это вызывает у него отвращение.
Таким рассказам нет числа, хотя они вызывают не лучшую реакцию в националистической Армении, которая все еще находится в состоянии шока из-за поражения. Солдаты считают, что командование «бросило» и «предало» их, «пожертвовало» ими. Лишь очень немногие из них думают (среди мирного населения такие идеи больше в ходу), что установленное Москвой и Баку перемирие помешало армянам победить. На фронте им стало ясно, что война проиграна. И они не понимают, почему власть отправила тысячи человек на смерть вместо того, чтобы заранее или хотя бы с первых дней войны заняться поиском мирного решения конфликта.
Президент Республики Арцах Араик Арутюнян, которого иногда критикуют за недостаток авторитета и харизмы, отличился самым скромным поведением среди всех армянских лидеров во время конфликта и находился ближе всех к боям. На следующий день после капитуляции он сделал такое признание: «Мы все — предатели. У нас было недостаточно ресурсов. Мы предали наших молодых солдат». Он также рассказал журналистам «Монд» после поражения, что знал с самого первого дня и даже еще до войны, что силы были неравны, и что Степанакерт мог пасть сразу же после Шуши.
Сегодня некоторые упрекают Арутюняна за эту правду, хотя другие, как, например, один ереванский политический обозреватель, видят в этом «поведение ответственного государственного деятеля». «Нужно было любой ценой остановить бойню, прекратить войну и спасти наш народ», — уверен Давид Бабаян. «Арутюнян не пользовался уважением до войны, но смог превзойти себя во время конфликта, — считает эксперт Ричард Гирагосян. — Два его выступления на тему поражения, без страха и гнева, произвели большое впечатление. Думаю, сегодня он самый популярный политик в Ереване».
Редкая самокритика
Впоследствии Никол Пашинян признал, что продолжать войну было совершенно бессмысленно. Начальник штаба армянской армии генерал Оник Гаспарян в свою очередь сказал, что выбор стоял между «очень плохим решением» и «трагедией». 16 ноября премьер выступил в бурлившем, как и страна, парламенте, допустив редкую для Армении самокритику стратегии последних 20 лет: «Мы проиграли, потому что так и не смогли отойти от двух противоречивых принципов: любой ценой избегать войны и не уступать ни сантиметра».
По итогам конфликта остается два вопроса. Первый заключается в том, почему Азербайджан не пошел дальше и не довел до конца план по захвату всего Нагорного Карабаха, несмотря на несомненное военное преимущество и достигнутую победу. Ответ явно кроится в Москве или в отношениях Москвы с Анкарой.
Второй вопрос в том, какие выводы Армения сделает по итогам этого унизительного разгрома. «Поражение стало страшным психологическим ударом, ознаменовало собой конец мифа о непобедимости Армении», — подчеркивает Ричард Гирагосян. По его словам, «армяне считают, что после потери Нагорного Карабаха Армения станет следующей целью Турции. Это мнение не соответствует действительности, но оно главенствующее».
В Армении, которая в будущем году отметит 30-летие независимости, назревают жаркие споры. Одни размышляют о модернизации армии, новых дипломатических альянсах и возвращении Нагорного Карабаха через несколько лет. Другие, наоборот, считают, что Армении следует довольствоваться унаследованной от СССР территорией и двигаться дальше. Забыть об «армянских землях» в Азербайджане, как это было столетием ранее после геноцида в Османской империи.
Что касается карабахских армян, которые в своем большинстве укрылись в Армении во время конфликта, они столкнулись с дилеммой. Уехать или вернуться. Бороться или все бросить. Население возращенных Азербайджану районов не будет жить на территории врага, но людям из Степанакерта придется сделать выбор между жизнью в анклаве и новым началом в Армении.
