Более половины своей короткой политической карьеры Светлана Тихановская провела в эмиграции. Полгода назад эта бывшая учительница английского языка сидела дома с детьми. Ее муж, бизнесмен Сергей Тихановский, часто критиковал на своем популярном канале на Ютьюбе режим диктатора Александра Лукашенко, который правит Белоруссией 26 лет.
В мае, когда страна готовилась к проходящему раз в пять лет ритуалу, который Лукашенко называет президентскими выборами, Тихановского, планировавшего баллотироваться в президенты, арестовали и бросили за решетку. То же самое случилось и со вторым кандидатом от оппозиции Виктором Бабарико. Третьему кандидату Валерию Цепкало не позволили баллотироваться. И вот тогда три женщины — жена Цепкало Вероника, руководитель штаба Бабарико Мария Колесникова и Тихановская — объединили усилия и выдвинули Тихановскую в качестве кандидата в президенты от оппозиции. Ей разрешили баллотироваться, видимо, из-за того, что Лукашенко не воспринимал ее всерьез.
И вот в день выборов 9 августа она, как нам думается, получила большинство голосов. Однако Лукашенко заявил, что победу одержал он. Сотни тысяч белорусов в знак протеста вышли на демонстрации, которые продолжаются до сих пор. Последние 18 недель каждые выходные люди проходят маршем по улицам белорусской столицы Минска и других городов и поселков. Силы безопасности Лукашенко жестоко подавляют такие выступления, а в некоторые дни бросают за решетку свыше тысячи протестующих. (Так в тексте. На самом деле такие массовые аресты проводились только в первые два дня после выборов 9 августа 2020 года — прим. ред.). Но демонстрации продолжаются.
На следующий день после выборов Тихановская зашла в здание Центральной избирательной комиссии в Минске. Днем позже она разместила в сети видео, на котором заявляет, что была вынуждена покинуть страну. С тех пор она проживает в столице Литвы Вильнюсе. (Помогавшим ей женщинам тоже пришлось несладко. Вероника Цепкало покинула Белоруссию прямо накануне выборов. Колесникова была арестована, когда отказалась уехать из страны.) Соединенные Штаты и Европейский Союз не признают утверждения Лукашенко о победе на выборах, а Тихановская стала представительницей своей страны в мире. В последнюю неделю ноября мы побеседовали в режиме видеосвязи. Наш разговор переведен с русского языка и немного сокращен.
Маша Гессен: Вы поздравили избранного президента Джо Байдена?
Светлана Тихановская: Да, мы поздравили его сразу после объявления результатов. Моя команда направила письмо. Мы возлагаем большие надежды на президентство Байдена. Он еще до выборов занял жесткую позицию по Белоруссии, и мы уверены, что он сдержит свое слово.
— Как вы подписываете свои письма?
— Я всем пишу «лидер демократической Белоруссии». Я решила не называть себя избранным президентом, так как чувствую, что не имею на это морального права. Вся документация по выборам уничтожена, поэтому я больше не могу получить никаких доказательств. Многие люди просят, а кто-то даже требует, чтобы я называла себя избранным президентом. Однако я приверженец правил, может быть, даже слишком рьяный. Может быть, я ошибаюсь, говоря нет. Кое-кто называет меня лидером оппозиции, но это неправильно, потому что нас большинство. Я думаю, «лидер демократической Белоруссии» — это самое лучшее самоназвание, так как оно отражает то, что мы хотим вместе построить.
Премьер-министры, министры иностранных дел и дипломаты, с которыми я встречалась, знают, что я представляю народ Белоруссии. Моя роль сегодня важна ничуть не меньше и не больше, чем роль любого белоруса. Просто белорусский народ дал мне право выступать от его имени на мировой сцене и принимать определенные решения. Мы находимся на постоянной связи с народом Белоруссии, со студентами, учителями, заводскими рабочими, врачами и медсестрами, делая это для того, чтобы знать, что они чувствуют и чего хотят.
— Что вы слышите чаще всего?
— Чаще всего я слышу: «Сделайте что-нибудь!» Люди в отчаянии. Наша принципиальная позиция об отказе от насилия довольно сильно нас ограничивает. Многие готовы на более решительные действия, готовы брать штурмом и занимать здания. Но я говорю: «А вы можете представить себе кровопролитие?» Я знаю, люди за решеткой страдают, но по крайней мере, они живы. Мы делаем все возможное, чтобы привлечь к себе внимание мира. Но многие очень разочарованы и не верят в собственные силы. Когда я была обычным человеком, я думала, что Европа настолько близка и настолько велика, а ее лидеры настолько влиятельны, что непременно что-нибудь сделают, так как просто безучастно наблюдать за происходящим они не могут. Сейчас я вижу, что они на самом деле ничего не могут сделать, хотя и выражают озабоченность и солидарность.
Мы уже несколько месяцев работаем над введением экономических санкций, но все идет очень медленно и сложно. Европейские лидеры проявляют осторожность, постоянно оглядываясь через плечо на Россию. Для нас это болезненно. Встречаясь с главами государств, я всякий раз стараюсь передать эту боль. Мы пытаемся рассказать им о ни в чем не повинных людях, которые сидят в камерах, об унижениях, которым их подвергают. Мы стараемся взывать к их совести, заявляя: «Вы провозглашаете верховенство прав человека, но посмотрите, что происходит в соседней стране, в то время как вы ограничиваетесь выражением озабоченности. Как такое возможно?»
Я выросла в семье, где нас учили всегда быть благодарными. Наверное, это моя ошибка. Я постепенно начинаю осознавать, что не стоит благодарить за обычные выражения озабоченности, что мы должны требовать конкретных действий. Я учусь, хотя и очень медленно. Мне запретили говорить, что я не чувствую себя политиком, лидером, что я просто слабая женщина. А я часто так говорила, потому что именно так я себя чувствовала. Мне пришлось стать жестче, а это трудно. Меня учили всегда стараться понять, почему другие делают то, что делают, а теперь я должна это преодолеть, потому что действую от имени миллионов людей. Налицо постоянное противоречие между моим представлением о том, что я могу делать, и тем, что я должна делать. Два месяца назад я не могла заставить себя говорить про Лукашенко такие слова, как «диктатор» и «узурпатор». Но чем сильнее он закручивает гайки, тем проще мне становится их произносить.
— Кто запретил вам говорить, что вы «просто слабая женщина»?
— Мировые лидеры. Некоторые люди говорят мне: «Прекрати называть себя слабой — ты уже показала, что ты сильная». Я раньше говорила, что я не политик. Может, мое представление о политиках было неверным из-за царящей у нас в стране диктатуры. Я думала, что если ты чувствуешь боль отдельных людей, если каждый арест отражается на тебе персонально, то ты не политик, потому что политик должен принимать решения, не думая о последствиях для людей. Я боюсь стать такой, но именно так я думала о политиках. Я познакомилась с бывшим президентом Литвы Далей Грибаускайте. [Грибаускайте стала первой в своей стране женщиной на посту главы государства, занимая эту должность с 2009 по 2019 годы.] Она сказала: «Даже если чувствуешь себя слабой, никогда этого не говори. Садиться за стол переговоров с лидерами надо с уверенностью в том, что ты такой же лидер, как они. И даже если тебе многое непонятно, ты должна говорить, что знаешь, о чем говоришь. Не преуменьшай те навыки и умения, которые ты приобрела на этот раз». Даля наставляла меня. Она сказала: «Ты говоришь о своем народе и ты не должна ставить себя в такое положение, чтобы до тебя снисходили».
— Что вы говорите, рассказывая о подавлении протестов в Белоруссии?
— Сначала, когда мы начинали выступать публично, особенно перед большой аудиторией типа национальных парламентов, я приносила с собой большие фотографии. Одно дело говорить, что «30 000 человек задержано» — цифры никого не трогают. И совсем другое — увидеть снимки: человека, который весь в синяках после побоев в тюрьме, увидеть в противопоставлении с нашими мирными протестами, с демонстрантами, несущими цветы. Я всегда стараюсь рассказывать о конкретных людях. Например, об учительнице, матери троих детей, которая отказалась подтасовывать результаты голосования. Теперь она отбывает наказание — 30 дней в нечеловеческих условиях. В камерах нет воды, нет мыла.
В тюрьмах некоторые охранники заявляют: «Мы не выпустим вас отсюда, пока вы не заразитесь covid-19». Они специально подсаживают в камеры к протестующим инфицированных заключенных. Это мерзко. Медицинской помощи нет. Люди заражаются.
Недавно мы узнали о другом шокирующем инциденте. Некоторых женщин забрали в тюрьму, заставили сесть на корточки, и так они были вынуждены по-утиному добираться по коридору до своих камер. Некоторым женщинам там больше шестидесяти. Это просто унижение. Это делается для того, чтобы подавить их дух, чтобы после освобождения они даже не думали протестовать. Некоторые люди — я бы не стала говорить, что они сломлены — но после такого обращения они прекращают борьбу. Но есть и другие, кто выходит и спрашивает: «Ну, когда следующий протест?» Никто из нас не знает, как он поведет себя в такой ситуации. Поэтому мы стараемся наглядно показать депутатам парламентов и дипломатам все эти ужасы, сделать так, чтобы они их почувствовали. Они должны знать, что, когда мы говорим о насилии, речь идет не о том, что кого-то разок ударили полицейской дубинкой. Этой дубинкой насилуют людей, как женщин, так и мужчин. Мы говорим, что в камере для пятерых сидит по 40 человек, то есть они даже не сидят, а стоят.
— Как реагируют люди, когда вы об этом рассказываете?
— Внешне спокойно, знаете ли. Надеюсь, я шокирую их до глубины души. Но внешне они просто продолжают говорить о том, что можно сделать.
— Как вы считаете, что нужно делать сейчас?
— Нужен очень обширный список лиц, против которых будут введены индивидуальные санкции. Пока действие санкций распространяется только на высокопоставленных руководителей, против которых санкции вводили и раньше. Но они просто переводили деньги куда-то в другое место и были в целом готовы. Но люди рангом пониже — директора школ, где были подтасованы результаты выборов, военнослужащие Министерства внутренних дел, чьи имена мы сумели установить, начальники тюрем, директора больниц, где врачей увольняют за откровенные высказывания, — против них раньше санкции не вводили.
Скорее всего, эти мелкие начальники делают эти вещи из страха перед тем, что государство будет оказывать давление на них и на их семьи. Нужно, чтобы они боялись другой опасности. Опасность оказаться в таком санкционном списке, который лишит их возможности поехать за покупками в Польшу или Литву, станет противовесом от страха перед своей страной. И в следующий раз главврач больницы может закрыть глаза на политические взгляды своего подчиненного.
— Получается, что санкции против людей, о которых никто не слышал, лишат их возможности въехать на территорию ЕС?
— Да. Нам также нужно, чтобы ЕС ввел экономические санкции против крупных промышленных предприятий, таких как [нефтяной гигант] «Нафтан», [производители удобрений] «Беларуськалий» и гродненский «Азот». Нам очень нужно, чтобы им создали трудности. Мы просим временно приостановить предоставление кредитов этим предприятиям, закупки продукции у них, а также снабжение их сырьем и запчастями.
Наша рабочая группа подсчитала, что даже если вся промышленность Белоруссии остановится, у режима хватит ресурсов на два месяца работы. Нужна мощная остановка.
Помните, как после 9 августа тысячи рабочих объявили забастовку? Их запугивали, заставляли вернуться к работе, в некоторых случаях буквально гнали дубинками. Но постепенно начали формироваться стачечные комитеты, и люди принимают продуманные решения о вступлении в эти стачкомы, а не импульсивные. Импульсивными они были в первые дни, когда люди вышли на демонстрации протеста. Так формируется общество. Но буду честна с вами: эти комитеты увеличиваются, но примерно на пять членов в день, а этого недостаточно, нам нужен быстрый рост.
— Как вы считаете, сколько людей сейчас участвуют в протестах?
— Участники уличных протестов и забастовок составляют 10-15% населения. Часть из них уже находится за решеткой. А еще есть те, кого мы называем партизанами, и они будут иметь решающее значение. Вывесить на мосту плакат со словами «Уходите и забирайте с собой свой спецназ» — это оказывает воздействие. Это деморализует государство и истощает его физические ресурсы. Но все это идет шаг за шагом. У меня в голове постоянно звучит голос, что нам надо действовать быстрее, потому что люди сидят за решеткой, люди страдают. Но супергероев нет, нет мировых лидеров, способных оказать воздействие на Лукашенко. Когда звонит Ангела Меркель, он просто не берет трубку. Он разговаривает только с Россией и Китаем.
— У вас были контакты с американскими дипломатами?
— Одна из первых моих встреч была с [заместителем госсекретаря Стивеном] Биганом и с [помощником заместителя госсекретаря Джорджем] Кентом [состоявшаяся 24 августа]. Мы беседовали в американском посольстве в Вильнюсе, и сразу после этого Биган поехал в Москву встречаться с [министром иностранных дел Сергеем] Лавровым, но из этого ничего не вышло. Однако совершенно очевидно, что уход Лукашенко — это лишь дело времени. Может, на это уйдет год. Путин — искушенный политик, и он должен понимать, что Лукашенко политический банкрот. Из-за экономического давления или еще из-за чего-то люди вскоре перестанут его терпеть. Да, народ устал, и может быть, зимой он не будет проявлять активность, потому что это трудно, когда тебя втаптывают в грязь силы безопасности, а потом бросают за решетку, когда на улице холод и слякоть. Но весной произойдет новая вспышка.
— Какие у вас на сегодня цифры по количеству задержанных?
— 30 000 человек подверглись арестам, по меньше мере, на сутки. Количество политических заключенных мы оцениваем в 156 человек, но эта цифра постоянно увеличивается. 10 человек погибли, либо во время протестов, либо после них. Я знаю, что в мире идут войны, тысячи людей погибают, и поэтому кому-то может показаться, что 10 человек — цифра небольшая. Но эти 10 человек были убиты в мирное время, и они не были вооружены. Для нас 10 человек — это много. Против тысячи с лишним человек ведется уголовное преследование, их обвиняют в организации массовых протестов и все такое. О нас говорил весь мир, говорили, как они гордятся нами, говорили о женской революции. Но от этих слов людям не легче.
— Вы поддерживаете связь с мужем?
— Да, через его адвоката. Сергей следит за новостями, пытается высказывать предложения: но я вижу, что его представления искажены. Он уже шесть месяцев находится за решеткой и смотрит белорусское пропагандистское телевидение. И он пишет: «Обратись за помощью к США!» Мы это сделали, уже давно. Я рассказываю, как дела у наших детей. Мы не может говорить о его деле.
— Какие обвинения ему предъявляют в настоящее время?
— Пять разных преступлений! Подстрекательство к беспорядкам, создание угрозы для государства. Но все это не подкреплено никакими доказательствами.
— Вы можете общаться с Марией Колесниковой?
— Только через ее адвоката. Эта женщина-адвокат уже 20 дней Колесникову не видела. У нее конфисковали все книги. Мария очень сильная. Может быть, она наш будущий президент.
— Могу я спросить, что случилось перед вашим отъездом из Минска?
— Да, но я расскажу об этом вкратце. Мне сказали, что я должна выбирать между детьми и тюрьмой. Конечно, я выбрала детей. Оглядываясь назад, я жалею, что никто не рассказал мне о методах, которые могут применить ко мне власти, что люди, поставившие меня перед выбором, могли блефовать. Я была не готова. Не могу сказать конкретно, что они мне говорили, чем они мне угрожали, но они очень подробно рассказали, что меня ожидает.
— Что за люди с вами разговаривали?
— Высокопоставленные руководители из правоохранительных органов.
— И это происходило прямо в штаб-квартире избирательной комиссии?
— Да. Они поговорили со мной, а затем отвезли домой, где я должна была дожидаться отъезда из Минска. Я пришла в избирательную комиссию в три часа дня, а увезли меня в семь вечера. К десяти или к одиннадцати вечера я уезжала из города. Мои дети были уже в Литве.
— Как долго ваши дети живут в Вильнюсе?
— Месяц. Я вывезла их из страны после телефонного звонка. Я собирала подписи, чтобы меня включили в избирательные списки. К тому времени, все, кто собирал подписи в мою поддержку, были уже арестованы, и поэтому я ходила сама. В первом городе, куда я приехала, мне позвонили, когда я стояла на ступеньках городской администрации, и сказали: «Вы лучше прекратите этим заниматься, а то вас арестуют, и дети попадут в детский дом, так как оба родителя будут за решеткой». Я испугалась, заплакала. Извините, я женщина, и я была страшно напугана. Но друзья сказали мне: «Мы сделаем твоим детям визы и быстро вывезем их из страны». Тогда я почувствовала облегчение.
Когда арестовали Сергея, я осталась одна. Я познакомилась с семейной парой, Александр и Мария Мороз, и мы очень сблизились. Они были со мной на протяжении всей избирательной кампании. А когда мне нужно было вывезти детей из страны, Александр увез их сам. Он оставил свою семью и поехал с моими детьми. Мария была со мной до конца. Ее задержали прямо перед выборами, чтобы оказать на меня давление. А когда мне пришлось уехать, я спросила, разрешат ли ей поехать со мной. Она со своими детьми и я, мы поехали вместе. Теперь мы все живем в одном доме: они вдвоем, два их ребенка, два моих ребенка и я. Их детям 14 лет и три года, а моим 10 и пять. Мы очень хорошо ладим.
— Чем вы сейчас обычно занимаетесь?
— По утрам мы отвозим детей в школу и в детский сад. Затем я отправляюсь на работу. У меня есть график: интервью, мозговые штурмы, разговоры с Белоруссией. У меня часовой перерыв на обед, но в остальном очень плотное расписание работы. Я приезжаю на работу в девять, а уезжаю домой в семь.
— Где работа?
— Когда мы приехали сюда, то поначалу наша команда собиралась в разных квартирах. Теперь у нас есть довольно большой офис. Один вильнюсский предприниматель предоставил его нам бесплатно.
— У вас сейчас большая команда?
— У нас есть так называемый штаб Тихановской. Это 18 человек. Затем есть координационный совет [он был создан для обеспечения демократической передачи власти]. Все его руководство находится либо в тюрьме, либо в Польше, поэтому их базой мы считаем Варшаву. Мы знаем, что со временем нам придется заново строить государство. Экономика в руинах. Я начинаю переговоры с людьми, чтобы они поддержали нас финансово во время переходного периода, а затем вложили средства в нашу экономику — это экономическая рабочая группа. У нас также есть группа, разрабатывающая конституционную реформу, и группа по правам человека. Мы в Вильнюсе создали комитет, который начинает расследовать совершенные в Белоруссии преступления, избиения и убийства людей во время протестов. Мы начали с трех дел, по которым у нас есть все доказательства, включая имена людей, занимавшихся избиениями. Они боятся санкций. Санкции болезненны. Поэтому нам надо их использовать.
— Вы можете рассказать мне об этих трех делах, по которым начато расследование?
— Расскажу об одном. Этот человек, Максим Хорошин, владелец цветочного магазина. Он раздавал цветы участницам женских маршей. Как-то раз к нему пришли и избили до такого состояния, что у него появились кровоподтеки, он был весь синий. Каким-то образом активистам удалось привезти его сюда, в Вильнюс [на лечение]. У него все медицинские документы с собой.
— Лукашенко когда-нибудь скажет, что готов к переговорам?
— Есть много возможностей. Может, кому-нибудь из его администрации хватит смелости, и он сядет с нами за стол переговоров. Возможно, кто-то из окружения Лукашенко предаст его и наденет на него наручники. Возможно, вмешается третья сторона — может, Россия или даже Соединенные Штаты. Белорусы борются упорно, как могут, но, как ни странно, у людей в нашей стране очень мало власти. Хотя почему я говорю, что это странно? Мы живем так 26 лет.
— Что дает ему возможность игнорировать происходящее на улицах?
— Сила. У него нет ничего, кроме сил безопасности, этих цепных псов. Они даже не всегда преданы ему. Некоторые там садисты. Мы видим разницу во время протестов: кто-то спокойно ведет людей к тюремному транспорту, а кто-то применяет дубинки, тащит людей по тротуару, а затем садится на вентиляционные отверстия тюремного транспорта, чтобы люди внутри не могли дышать. Мы думаем, что как только у Лукашенко кончатся деньги им на зарплату, они его предадут.
Мы представляем, что сначала будут переговоры, желательно с участием других европейских стран в качестве сторонних наблюдателей, чтобы обеспечить прозрачность. Обе стороны, возможно, три стороны изложат свои условия и придут к соглашению. Затем они назначат дату новых выборов и начнут подготовку к ним. Государственные министерства будут продолжать работу в прежнем составе во избежание хаоса. Политзаключенные будут отпущены на свободу. Начнется избирательная кампания; различные кандидаты опубликуют свои платформы. Будет избран новый руководитель, и в Белоруссии начнутся преобразования. Мы все понимаем, что это будет трудно. Страна к этому готова.
У нас есть команда, работающая над концепцией будущего страны. Но не исключено, что у других белорусов другое видение, отличное от этой концепции. Именно поэтому кандидаты должны будут представить свои планы. Будет ли у нас парламентская республика? Или президентская? Люди больше смотря на запад или на восток? Им нужна какая-то особая модель, как в Швеции или в Нидерландах? У нас концепция нейтральной страны, которая дружит со всеми. Не надо быть таким, как Лукашенко, который возвел стену между собой и Европой.
— Вы говорили, что не планируете баллотироваться, когда в Белоруссии состоятся первые свободные выборы.
— Не планирую. Мы ведем речь о парламентской республике или о парламентско-президентской системе, в которой у президента будет представительская должность. Кроме того, страна будет в экономическом дерьме, извините за выражение. Нам понадобится президент, опытный в вопросах экономики, политики, стратегии. Не должна такое говорить, но это явно не я. У нас в Белоруссии есть люди, в том числе, среди политзаключенных, которые заслужили право занять эту должность. Люди сделают свой выбор. А затем, если что-то пойдет не так, как им хочется, мы все разделим ответственность, потому что таков будет выбор народа.
Мы много говорим о демократии, но на самом деле мы не понимаем, что это такое. Когда я впервые поехала в Польшу, у нас было много встреч с дипломатами и политиками. А потом кто-то сказал: «Не нужно так часто встречаться с партийными лидерами, нужно разговаривать с простыми людьми. Это они будут оказывать давление на политические партии, которые, в свою очередь, будут оказывать давление в парламенте». Погодите, значит, решения принимает не один человек? Решения принимает народ? Говорю вам, именно так все и было. Это было откровение, что политические решения не принимаются единолично.
— Итак, вам посоветовали обратиться к простым людям через СМИ?
— Через СМИ, через разговоры с белорусской диаспорой, которая затем начала забрасывать своих представителей письмами. Я не идеализирую европейские демократии, но совсем недавно, когда мы были в Швеции, эти люди сказали нам: «Нас заставляют носить маски, и это диктатура». Я подумала: конечно, вас заставляют носит маски, но это из-за пандемии. Вы и понятия не имеете, что такое диктатура. Эти люди живут своей жизнью с ощущением собственной значимости, и они понятия не имеют, что существуют настоящие диктатуры, где не то что нельзя выразить недовольство по поводу ношения масок — где вообще ничего нельзя сказать, не рискуя при этом оказаться в тюрьме.
— Как действует протестное движение в условиях пандемии?
— А вы не слышали? У нас в Белоруссии нет пандемии. В действительности первая волна covid-19, пришедшая в марте, дала мощный толчок тому, что происходит сегодня. Когда все остальные страны принимали меры, закрывали границы, Лукашенко не стал закрывать границы, магазины и так далее. Он сказал, что все прекрасно. И знаете что? Я в то время поддержала его. Потому что понимала: людям нужна работа, мы не можем остановить всю страну. Но все дело в том, как он это сказал. Он не сказал: «Люди, настали трудные времена. Давайте вместе приложим усилия». Нет, он вместо этого сказал людям лечиться от вируса водкой. Когда в Белоруссии от covid-19 умер первый человек, Лукашенко выступил по телевидению и заявил: «Что он вообще делал на улице? У него было много болезней, и ему нужно было сидеть дома». Мы знали, что люди ему безразличны, но это был поистине вопиющий поступок.
— Как вы лично справляетесь с работой? Я, например, знаю, что вам пришлось уйти на карантин после встречи с министром иностранных дел Словакии, у которого сразу после этого обнаружили коронавирус по результатам теста. Вы за последние три месяца встретились с половиной мира.
— У каждой страны свои правила. В некоторых местах люди не носят маски. В некоторых местах действует комендантский час. Но люди везде проводят встречи. В большинстве мест надо носить маску, снимая ее на несколько секунд во время фотографирования. А если за столом переговоров соблюдается достаточно большая дистанция, маски снимают.
— Теперь, когда вам приходится думать о том, что такое демократия, как вы ее себе представляете?
— Во-первых, это уважение. Уважение к каждому человеку в стране, к его правам, к его личности, к тому выбору, который он делает. Во-вторых, участие каждого человека. Человек живет не просто для себя, он несет ответственность за принимаемые государством решения. И он должен знать об этом. Демократия должна быть внутри каждого человека. Представьте, как трудно совершить переход от состояния покорности к мысли о том, что ты несешь ответственность за свою страну. Для этого требуется личный рост. И на это может уйти жизнь целого поколения.
