Его мужество воодушевляет. Даже если вы считаете, что его дело безнадежно, Алексей Навальный — лидер российской оппозиции и убежденный критик Путина — заслуживает нашего восхищения. Чтобы вернуться в Москву после отравления, зная, что его ждет неминуемый арест, нужна невероятная храбрость. Велика вероятность того, что его раздавят. Однако его полное уничтожение пока не гарантировано, и, если однажды он одержит победу в битве с Путиным, его возвращение в Москву зимой этого года превратится в легенду. Навальный не сумасшедший: он провел здравые расчеты, сопоставив относительную безопасность скучного будущего в бесконечном унылом изгнании и небольшой шанс на то, что он сумеет войти в историю России. И, хорошо осознавая все возможные последствия, он выбрал риск.
То, что рано или поздно Владимира Путина свергнут, вполне вероятно, но когда это случится? Может ли такое произойти в ближайшее время? Я слышу, как множество комментаторов в СМИ сначала с заметным одобрением пересказывают историю Навального, а затем переходят к предостережениям: у Навального нет шансов, и сейчас все свидетельствует в пользу продолжающейся, непрерывной гегемонии Путина. Комментаторы напоминают нам, что на стороне российского президента есть вооруженные силы, полиция, секретные службы, экономический истеблишмент и вся иерархия власти и что обычные россияне по большей части привыкли быть покорными. Без сомнения это мудрый совет.
Но я хотел бы кое-что сказать этим мудрецам. Политическая история полна больших неожиданностей. И эти неожиданности случались именно потому, что накануне ничто не предвещало перемен. Обычно все происходит следующим образом: общепринятое мнение гласит, что ситуация выглядит стабильной и что ничто не предвещает каких-либо крупных событий. Затем случается некое крупное событие. И общепринятое мнение быстро меняется: теперь оно гласит, что это событие «всегда было неизбежным». Когда Россия развернется против Путина, у нас не будет недостатка в комментаторах, утверждающих, что так и должно было случиться.
Культурные установки тоже характеризуются определенной вязкостью. В 1980 году, когда, будучи членом парламента, я участвовал в кампании по смягчению уголовного преследования гомосексуалистов, мы сталкивались с решительным отказом (членов как Консервативной, так и Лейбористской партий) даже обсуждать эту тему. «Избирателям это очень не понравится, — говорили нам. — Газета Daily Mail попросту нас уничтожит». Я помню, как очень доброжелательный организатор Лейбористской партии, покойный Уолтер Гаррисон (Walter Harrison), однажды отвел меня в сторону — где-то в 1986 году — и сказал мне: «Оставьте это. Ничего не поменяется, а вы пострадаете». Между принятием закона о сексуальных преступлениях в 1967 году и решением понизить возраст согласия до 18 лет, принятым Джоном Мейджором в 1994 году, прошло 27 лет бездействия, то есть почти три десятилетия, в течение которых влиятельные политики были искренне убеждены в том, что общественность ни за что не поддержит перемены. А потом за очень короткий промежуток времени Тони Блэр и Дэвид Кэмерон совершили скачок с частичной декриминализации гомосексуальных отношений до однополых браков, а затем и до включения «гомофобии» в список преступлений на почве ненависти.
И общественность по большей части одобрила эти перемены — или попросту не обратила на них внимания. Что же происходило в течение тех трех десятилетий казавшихся несгибаемыми общественных установок? Ничего и все сразу. Аналитические центры, вероятно, фиксировали лишь незначительные изменения в ответах, которые им давали респонденты, — «отвратительно» и так далее, — но у нас были Джон Инмэн (John Inman), Кеннет Уильямс (Kenneth Williams), программа Round the Horne, Фрэнки Ховерд (Frankie Howerd), Дерк Богард (Dirk Bogarde), Ноэл Кауард (Noël Coward), Либераче, Элтон Джон, Том Робинсон (Tom Robinson)… Кто-то из них скрывал правду о себе, другие — нет, но большинство людей знали ее или по крайней мере догадывались. И это мало кого волновало. «Времена меняются», — говорили люди. Это едва различимое движение представляло собой настоящую, хотя и более постепенную революцию. Резкое изменение позиций газеты Sun и британского парламента стало всего лишь попыткой догнать время. Полагаю, что нечто подобное случится, когда легализуют эвтаназию.
Еще один пример: тот факт, что в 2019 году в моей части Англии тори сумели сокрушить «красную стену» лейбористов, выглядит — если вы будете анализировать голые цифры до и после этого потрясения — как весьма эффектный пример стремительного обвала. Однако я наблюдал ситуацию в этих избирательных округах на протяжении многих лет. Демографические изменения и растущее разочарование в лейбористах оказывали негативное влияние на уровень поддержки лейбористов в течение как минимум десяти лет. Тереза Мэй показала хорошие результаты в этих округах в 2017 году. Но к 2019 году многие из живущих там людей уже были готовы изменить свои предпочтения. Политическое потрясение на тех выборах стало результатом арифметики простого большинства, а вовсе не внезапной перемены в настроениях электората.
Разум людей состоит из сознательной части и той части, которую мы не осознаем. Тем не менее, это бессознательное продолжает непрерывно думать, наблюдать, тревожиться, оценивать и подводить итоги. Проводя переоценку своей прежней любви, привязанности или доверия, оно никак себя не проявляет, пока у него не скапливается достаточное количество данных. В этот момент оно подает голос, и мы меняем свою позицию. Возможно, нам даже будет казаться, что мы перешли от любви к ненависти, от восхищения к осуждению, от уверенности к недоверию всего за несколько недель, однако это будет осознанный результат тех бессознательных процессов, которые заняли гораздо больше времени. Стресс накапливается медленно. В этом смысле мы подобны землетрясениям, бурям — или кирпичам на эластичной ленте. Мы увязаем, сопротивляемся. Ничего не происходит, ничего не происходит, и снова ничего не происходит — а потом внезапно случается все и сразу. Выражения о том, что «что-то внутри оборвалось», или о «последней капле», или о внезапном «прозрении», или «до меня внезапно дошло» — это свидетельства вязкости человеческих суждений. Именно так и рождаются революции.
Поэтому не стоит оценивать шансы Навального на успех на основании данных о готовности общественности демонстрировать покорность Путину, или на основании кажущейся крепости государственного аппарата, или даже на основании той неистовой верности, которую демонстрируют ставленники Путина. Возможно, Путин в безопасности. Возможно, он ходит по хрупкому льду. Мы этого не знаем, потому что у нас не больше шансов заглянуть в коллективное бессознательное российского народа, чем у него самого.
