По идее, нейробиология должна быть самой сексуальной из наук. Она ведь изучает именно то, благодаря чему изучение в принципе возможно. Но потом вы разглядываете снимки функциональной магнито-резонансной томографии и понимаете, что на самом деле это невероятная скучища. Вот эта область загорается, когда происходит то-то, — ну и что с того? Функциональная карта мозга почти никак не объясняет, каково это быть живым. Даже у самих нейробиологов есть зуб на этот «объективный», «когнитивистский» способ мышления. Один из них — южноафриканец Марк Солмс (Mark Solms), который в своей новой книге «Скрытая пружина» (The Hidden Spring) ведет речь не столько об анатомии и электрохимии, — хотя и об этом тоже, — а выдвигает совершенно новую теорию сознания. А дополнил ее не кто иной, как главный специалист по сексу — Зигмунд Фрейд (Sigmund Freud).
Надо признать, что психоанализ — наука ужасно сексуальная. Пожалуй, даже самая сексуальная — и не только потому, что Фрейд был повернут на всем, что связано с либидо. Как способ мышления, она приносит огромное удовлетворение — в отличие от нейробиологии. Психоанализу можно подвергнуть все что угодно: от произведения искусства до неврозов лучшего друга и гигантских фаллических небоскребов, пронзающих воздушное пространство наших мегаполисов. Однако универсализм является одновременно и величайшей слабостью этой теории. Она просто слишком велика. И чересчур соблазнительна. Как считает Солмс, «дико спекулятивна» и озабочена «тонкостями субъективного опыта».
Впрочем, его самого это не остановило. Еще молодым нейробиологом Солмс начал исследовать сны — а это, считай, воплощение сентиментальной субъективности. Оттуда он сделал два вывода: (1) мысли и чувства можно изучать нейробиологически; и (2) именно этим и пытался заняться Фрейд. На самом деле Фрейд даже как-то написал, что его конечная цель — «представить психологию как естественную науку», то есть способ объяснить разум в чисто механистических терминах. Когда Солмс прочел эти строки, его нейроны откололи невероятный кульбит. Как он пишет в «Скрытой пружине»: «Я и не осознавал, что Фрейд был нейробиологом».
Точнее, не совсем так. Процитированную выше работу «Проект научной психологии» Фрейд написал в самом начале своей карьеры, в 1895 году, и так ее и не опубликовал. Такое чувство, что он струсил: научные инструменты и методы оказались не на высоте. Поэтому он пристрастился к марафету — и перешел, как пишет Солмс, к «промежуточной стадии». Иными словами, к психоанализу: не вполне объективной науке, но где-то на полдороге. Тут-то Солмс и признается о своей цели: сделать то, чего не удалось Фрейду. Он придаст всей этой ерунде научный вид и назовет ее — вы обалдеете — нейропсихоанализом.
Сегодня это почти легальная научная дисциплина — с журналом, ежегодной конференцией и всем прочим, но до официальной науки ей еще далеко. «Это как астроном, который занимается астрологией», — пишет Солмс. Похоже, нейропсихоанализ влечет специалистов из смежных областей, этаких панковских мыслителей, которых не стесняют рамки их дисциплин. Но главная особенность этих бунтарей — что они больше других способны на безумные прыжки. Не кропотливый, постепенный прогресс обычной науки, а исторические прорывы в глобальном сознании, которые все переворачивают с ног на голову. Или, как Солмс, предлагают новую теорию сознания.
Тут мы подходим к самой сути книги Солмса. Все действительно очень просто, хотя Солмс — писатель не самый утешительный. Вот очень показательный пассаж из второй части, где страсти действительно накаляются: «Хорошая новость в том, что ошибочные сигналы высшей точности имеют наибольшее влияние на генеративную модель». Чем эта новость хороша, знает лишь один Солмс, но это цветочки по сравнению с тем, что ждет читателя несколькими страницами позже. Эта цитата так и просится на майки участников ежегодной конференции по нейропсихоанализу: «В конечном счете восприятие — это вычисление выводимой статистики о распределении вероятностей пакетов импульсов и их сравнение во вложенной иерархии гомеостатов, стремящихся оптимизировать точность». Прочь поволоку с глаз, дорогой гомеостат! Одно то, что Солмс намерен придать нейробиологии сексуальности, еще не значит, что у него есть литературное чутье Фрейда.
У людей (и животных) множество чувств. Только основных некоторые насчитывают целых семь. Одно из них — похоть — вдохновляла самого Фрейда. Но каждая эмоция — полноценный двигатель опыта. Допустим, вы целый день просидели за столом, и у вас болит спина. Почему вы пытаетесь облегчить боль и распрямить позвоночник? Во-первых, отрицательные эмоции, сопутствующие боли. Во-вторых, гнев на самого себя за то, что вы себя не жалеете. А еще небось элементарное желание выйти из дома, — Солмс назвал бы его «поиском». Таким образом, работа по выживанию регулируется чувствами. А чувства, по словам Солмса, связаны с тем, «насколько хорошо или плохо вам живется». Они определяют то, как вы реагируете на свои потребности.
На это можно резонно возразить: но иногда, когда подчиняюсь своим чувствам, мне кажется, что я поступаю несознательно и себя не контролирую. Сознание в таких ситуациях кажется усилием, необходимым для преодоления эмоций. Что ж, справедливо, — и это разновидность рационального принятия решений и мышления высшего порядка. Люди делают это постоянно, — и это происходит в коре головного мозга, его толстом внешнем слое. Вот почему исследователи мозга — до Фрейда, его современники и уже после него — всегда считали кору головного мозга вместилищем сознания. Солмс же называет это «корковой ошибкой» и отмечает простой факт: если вывести из строя кору головного мозга у крысы, вы не сразу заметите разницу. Или понаблюдайте за детьми-гидроэнцефалами. Они рождаются без коры головного мозга, но при этом смеются, плачут и перемещаются по миру вполне осмысленно. С другой стороны, если разрушить сердцевину ствола мозга, сознание тут же потухнет. Автоматическая кома. Но что контролирует это ядро — особенно ту область, которая зовется «ретикулярной активирующей системой», а Солмс называет «скрытой пружиной»? «Она порождает аффект», — пишет Солмс. Горе. Страх. Тягу. Ярость. Она контролирует чувства.
В каком-то смысле ответ Солмса на многовековую, непреходящую проблему сознания — сделать его менее самокритичным. Он понижает сознание на один уровень — от мыслей к эмоциям. Вернее, наоборот — возносит эмоции до уровня и достоинства мысли. Невозможно мыслить без чувств, чье появление при регуляции гомеостатических состояний с помощью марковских ограждений по сути равносильно рождению сознания. Получается, в эмоциях нет ничего субъективного или «вымышленного», заключает Солмс.
И вот это последнее утверждение, как ни странно, — самый несексуальный ляпсус книги. Разумеется, эмоции — вымысел. Взгляните на научную фантастику — этот жанр нередко касается вопросов сознания напрямую. Робота среди людей отличает одно: даже не интеллект или физическая сила, а то, насколько глубоко он чувствует. Некоторые из них, холодные бесчувственные калькуляторы, вообще не питают эмоций. Другие — напротив — почти неотличимыми от людей, и их-то мы и наделяем сознанием. Например, проницательный КиллерБот Марты Уэллс (Martha Wells). Или запутавшаяся в человеческом теле Сидра Бекки Чемберс (Becky Chambers). А еще — Клара из романа этого года «Клара и Солнце» Нобелевского лауреата Кадзуо Исигуро. В нем «подруга» с искусственным интеллектом рождается, служит человеку и узнает об эмоциях, тех «импульсах и желаниях», как пишет Исигуро, благодаря которым нередко кажется даже более человечной, чем окружающие ее люди. Это странная книга со столь же уродливыми предложениями, как и у Солмса, но она, как ни парадоксально, добивается того, что не под силу научной литературе, — делает теорию реальностью. Читая «Клару», ты видишь, как оживает «Скрытая пружина».
Неудивительно, что в своей последней главе Солмс расписывает во всех подробностях лабораторные условия, при которых его теория сознания может привести к созданию искусственного интеллекта. Если подключить правильные параметры и уравнения Фристона, крошечные точки на экране смогут спонтанно самоорганизоваться таким образом, что с помощью еще некоторых манипуляций и принудительного эволюционного размножения дадут нечто похожее на осознанное восприятие. Это изящная, вполне поддающаяся проверке гипотеза обязательно всколыхнет новые поколения нейробиологов, нейропсихоаналитиков или нейроробопсихологов — как скажете — и о ее последствиях Солмс рассуждает с должным смирением и осторожностью.
Но если у него все получится, кому в конечном счете будет от этого лучше? О чем еще поведает его теория разума? После «Скрытой пружины», одной из достойнейших на недавней памяти попыток выйти за пределы нейробиологии, остается два чувства: чувство выполненного долга и желание вернуться к людям вроде Исигуро и Фрейда — когнитивным теоретикам высочайшего уровня, которые всегда знали не только, откуда берутся наши эмоции, но и как с ними ужиться.
