Отар Багатурия, 34 года, живет в Гиватаиме, летит в Грузию.
— Здравствуйте, Отар. Что вы делаете в Израиле?
— Я недавно иммигрировал сюда из России. Я переехал сюда три с половиной года назад со своим мужем. Мы не хотели жить в России, а мой муж — еврей, поэтому мы сумели иммигрировать в Израиль. Мы стали четвертой однополой супружеской парой, иммигрировавшей в Израиль с территории бывшего Советского Союза. Российское посольство в Израиле поначалу не разрешало нам переехать. Нам говорили, что сначала мой муж должен иммигрировать, а потом, спустя шесть лет, я мог бы получить гражданство. Но закон гласит, что, если вы женаты на еврее, вы имеете право въехать в страну и получить удостоверение личности. Поэтому мы действовали через Министерство внутренних дел. Это заняло полгода, и нам пришлось собрать очень много документов, но у нас все получилось.
— Каково это — быть однополой парой в России?
— В России можно быть геем и вести довольно благополучную жизнь, если, конечно, вы успешны в других областях и живете не в маленьком городе. Вы можете создать вокруг себя узкий круг людей и внутри него чувствовать себя вполне свободно. Но, если вы не хотите скрывать свою ориентацию или хотите стать родителями, начать полноценную семейную жизнь, тогда это проблема. Я знаю пары, которые живут вместе втайне и просят своих детей никому не рассказывать, какая у них семья. Мы не хотели такого для себя. Мы хотели иметь семью и вести нормальную жизнь.
— Чем вы двое занимаетесь?
— Мы даем уроки танго, обыкновенного танго и квир-танго. Танго — это очень гетеронормативный танец: мужчина ведет женщину. В квир-танго мы меняем эту схему. В квир-танго вы можете быть мужчиной, которого ведут, то есть в паре могут танцевать двое мужчин. Мы занимались этим в России, и теперь мы привезли свою идею сюда.
— Как люди в России реагировали на квир-танго?
— В основном нормально, но там была группа, которая нас по-настоящему ненавидела. Существует довольно масштабное мероприятие под названием «Милонга», и у нас была возможность принимать в нем участие, но есть мероприятия, на которые однополые пары не допускаются. Когда я начал заниматься квир-танго, у меня не слишком хорошо получалось, и мне пришлось доказывать, что я способен на многое. Здесь вы можете быть посредственным танцором и танцевать с мужчиной — никого это не волнует. Это потрясающе. Здесь не нужно быть лучшим, чтобы выжить. В России мне нужно было быть очень хорошим танцором, чтобы иметь возможность танцевать со своим мужем.
— Чего вы боялись перед тем, как переехали в Израиль?
— Я боялся, что в Израиле мне будет трудно из-за моей ориентации, потому что я знал, что это довольно религиозная страна. И я очень обрадовался, когда понял, что эти страхи были только моей голове. Я могу держать мужа за руку на улице без каких-либо проблем, но я все равно до сих пор смотрю, кто вокруг нас. Я стараюсь бороться с этой привычкой. В России опасно держаться за руки на улице. Какой-нибудь сумасшедший может напасть на вас. Это действительно страшно.
— Когда вы решили, что не хотите жить в России?
— Я начал задумываться об этом, когда мне было 18. Когда мы с мужем начали жить вместе, мы обсуждали эту тему. Израиль был для нас самым простым вариантом, потому что мы не хотели просить убежища в других странах и жить в лагерях для беженцев. В России я работал зубным врачом. Когда мне нужно было решить, чем я буду заниматься в Израиле, я понял, что я не хочу везти с собой то, что мне больше не нравится.
— Вы задумываетесь о том, чтобы снова стать дантистом?
— Нет. Когда меня спрашивают почему, я отвечаю, что я был молод и мне нужны были деньги. Я вырос в семье врачей, в очень консервативной семье. В консервативной семье вы можете выбрать профессию юриста, врача, дантиста или бухгалтера. Это все варианты, которые у вас есть.
— Как вы начали танцевать?
— Я много лет занимался карате, а потом вдруг понял, что больше не хочу драться. Я был поражен тем, насколько сильно танго похоже на карате. Энергия другая, но движения, позы очень похожи. Ощущения в танго иногда напоминают ощущения во время боя, но это зависит от эмоций, которые вы вкладываете в танец. И в танце всегда присутствует сексуальное напряжение.
— Что именно вам нравится в танго?
— Суть в том, чтобы вступить в контакт и двигаться вместе — это близкие отношения длиной в три минуты. Здесь можно многому научиться, как в терапии. Есть и социальный аспект: вы танцуете не с одним партнером, а с множеством людей. Существует традиция касательно того, как нужно приглашать на танец — не жестом руки, а взглядом в глаза. Для многих людей это трудно, потому что в обычной жизни вы не смотрите пристально в глаза людей, которых вы не знаете.
— Что вы узнали о себе благодаря танго?
— Я понял, как сильно я боялся прикасаться, налаживать контакт с людьми, с которыми я не знаком, я боялся подходить, боялся начинать разговор. Танго показывает вам, что вам нужно над собой работать. Я научился находиться в близком контакте, не боясь того, что может случиться дальше.
Шимон Гамбург, 26 лет, живет в Нью-Йорке, приехал на родину.
— Здравствуйте, Шимон! Что вы делали в Нью-Йорке?
— Я живу в Соединенных Штатах пять лет, два из них — в Нью-Йорке. Я получил степень бакалавра в Беркли [Музыкальный колледж в Бостоне], а теперь готовлюсь получить степень магистра в области джаза в Музыкальной школе Манхеттена. Затем планирую получать докторскую степень.
— Что заставило вас учиться за границей?
— В прошлом только звезды Good Old Land of Israel могли поехать за границу и стать профессионалами, но теперь это доступно всем. Все, кто учится в Музыкальной школе Римон, в конечном счете оказываются там. Я учился в школе Римон, а потом поступил в Беркли, что было естественно. Что я мог поделать? Мне дали стипендию и попросили приехать. Я сказал матери, что у меня нет выбора. Получив степень бакалавра, я пошел в магистратуру той школы, в которую мне всегда хотелось попасть.
— Почему именно туда?
— Эта школа принимает всего двоих студентов-композиторов в год, все остальные — инструменталисты. Там сочинение музыки и исполнение сливаются воедино, поэтому я поехал туда. Это побуждает вас выражать всю полноту вашей творческой личности, и в итоге вы получаете полный комплект. В Израиле те, кто имеет этот самый полный комплект, — к примеру, Йони Рехтер (Yoni Rechter), — пользуются большой популярностью десятилетиями.
— Что вас особенно привлекает в сочинении музыки в стиле джаз?
— Это ниша. В Израиле никто этого не делает. В джазе есть ансамбль, а внутри этого ансамбля — люди, каждый из которых — это отдельная душа, импровизатор, личность. И вам необходимо найти платформу, установить рамки вашей мелодии. Если вы не найдете такую платформу, чтобы дать ее своим людям, тогда какая разница, кто они? Если вы будете навязывать им слишком много, то снова — какая разница?
— Вас не расстраивает, что они иногда не придерживаются того, что вы сочинили?
— У меня с этим трудности. Месяц назад у нас была сессия, и я сильно разозлился, потому что я хотел, чтобы оркестр играл одно, а они хотели играть другое. В конце концов, если вы ведете себя слишком грубо, они не покажут вам весь свой потенциал.
— Вы довольно многого достигли, учитывая ваш возраст.
— Молодой человек в Израильской филармонии по имени Лахав Шани (Lahav Shani) занял место Зубина Мехта (Zubin Mehta), когда ему было всего 30. Если к 30 годам у меня не будет примерно такой же работы, я буду чувствовать, что кто-то дышит мне в спину. У меня много друзей, которые добились этого. До школы Римон и оркестра я учился в Школе искусств Тельмы Йеллин, и это было ужасно. Мне было всего 15, и вокруг меня были люди, которые к этому возрасту уже добились очень многого. В моем классе была актриса Шира Хаас (Shira Haas). У меня много друзей, с которыми я сейчас учусь, и все они младше мня на три года — мне трудно им объяснить, что я три года служил в армии.
— Как вы пришли в джаз?
— Я начал играть на инструменте в 13 лет — считается, что это очень поздно. То, что я попал в школу искусств Тельмы Йеллин, оказалось счастливым случаем, потому что там к 15 годам ты уже должен понимать, что ты делаешь. У меня были друзья, которые все детство играли на инструментах, потому что их родители так хотели. Мне казалось, что, раз они этим занимаются, возможно, я что-то упускаю. В какой-то момент мои родители поняли, что я, возможно, талантлив в этом и что мне стоит пойти в эту школу. После этого все стало развиваться очень быстро. Из этой школы искусств вы переходите в Оркестр Армии обороны Израиля, а оттуда — в Римон. Потом вы едете за границу, получаете пару степеней и продолжаете развиваться.
— Какова ваша цель?
— Моя цель — создать группу в Нью-Йорке, записывать свою музыку и добиваться успеха, как добиваются его другие джазовые музыканты. То есть делать то, что я люблю, и строить свою жизнь вокруг этого.
— Вы все еще получаете удовольствие от того, чем занимаетесь?
— Я всегда получаю удовольствие. В школе сначала было трудно, но я нашел что-то новое, что меня увлекло. Если вам все интересно, тогда школа — это хорошая идея. Если вам неинтересно, вам нечего там делать. Все, с кем я познакомился в школе Тельмы, не стали продолжать учебу, а просто переехали в Нью-Йорк и стали заниматься самостоятельно.
— Какие люди учатся вместе с вами?
— В школе Тельмы было очень легко заметить джазистов. У всех были приблизительно одинаковые семьи, все мы были израильтянами, большинство из нас — с русскими корнями. В Соединенных Штатах труднее, потому что там американцы, которые с юных лет слушали и играли джаз — джаз у них в крови.
— Помимо учебы, что ждет вас в Нью-Йорке?
— У меня там девушка. Она учится со мной, мы познакомились в первый же день и с тех пор встречаемся. Мы оба играем на контрабасе, то есть мы постоянно как будто соревнуемся друг с другом. Отношения между двумя музыкантами обычно не приводят ни к чему хорошему, но, если приводят, это прекрасно.
