«В плену я больше всего боялся, что могу предать своих товарищей. Мне удалось убедить русских, что я действовал в одиночку», — говорит один из тех, кто в 2014 и 2015 годах организовал на оккупированных территориях Восточной Украины партизанское сопротивление.
В 2014 году мало кто знал, что на оккупированных территориях Восточной Украины группа мужчин решила на свой страх и риск организовать партизанское сопротивление так называемым сепаратистам и российской армии.
Человек, который собрал их, говорит, что сопротивление родилось не потому, что он в первую очередь думал об Украине. Тех, кто в него включались, по его словам, сопротивляться вынудила ситуация, которая сложилась весной 2014 года на Донбассе. Именно тогда вместе с «русской весной» начались похищения, кражи, шантаж и пытки, с помощью которых сепаратисты заполучали имущество и фирмы местных предпринимателей.
«Потом людей вывозили. Недалеко от городка Красный Луч есть место, где раньше были колхозы, элеваторы, и там людей расстреливали и закапывали. Я пошел в сопротивление из-за бандитизма, чтобы защитить своих близких. Мы начали объединяться, чтобы защитить свои семьи», — так описывает причины, которые заставили его включиться в сопротивление, Владимир Жемчугов известный как Луганский партизан.
В 2015 году по время одной из партизанских операций он потерял обе руки и попал в плен. Украина обменяла его в ходе обмена пленными в 2016 году. В 2017 году украинский президент Петр Порошенко наградил его одной из высочайших государственных наград «Герой Украины».
Aktuality: Вас было много?
Владимир Жемчугов: Тех, кто взял в руки оружие, было немного. В разных местах по-разному. Там — четверо, тут — пятеро, а где-то шесть или семь. Но были люди, которые нам помогали и передавали нам информацию, рассказывали о передвижениях российской техники, собирали информацию о российских солдатах, их именах, номерах телефонов, и таких было очень много. Воевать страшно. Большинство моих друзей — это образованные люди, и я помню, как они мне говорили: «Владимир, во что ты нас втягиваешь? Нам никто официально не выдавал оружие, и все это незаконно. Мы не официальные солдаты». А я отвечал: «Что вы предлагаете? Давайте сядем дома и будем ждать. Если мы будем ждать и молчать, нас будут обкрадывать и убивать, а потом оккупируют так же, как Абхазию, Осетию и Приднестровье».
— Вы занимались бизнесом, и у вас было достаточно денег на то, чтобы покинуть Украину и начать все сначала. Почему вы остались и взяли в руки оружие?
— Я родился в Советском Союзе. До 20 лет я жил в Советском Союзе и был советским человеком. Я верил в коммунизм, потому что так нас учили в школе. Я верил, что в Афганистане началась революция и что мы помогаем революционерам. Я даже хотел поехать туда воевать, чтобы помочь им. Но в итоге так туда и не попал. Моя мама пошла в военкомат, написала заявление и потребовала, чтобы меня не отправляли в Афганистан, потому что я единственный ребенок в семье. Меня отправили служить в Москву. Помните переворот 1993 года? Я там тогда служил. Меня не было у Белого дома, где из танков стреляли по мирному населению, но для меня это был шок. Я мог оказаться в качестве солдата в ситуации, когда бы мне пришлось убивать безоружных людей, простых граждан.
После этих событий я отрекся от Коммунистической партии и начал читать книги диссидентов, книги о сталинских репрессиях — все то, что было запрещено при коммунизме. Советская история превратилась в мое хобби. Я испытал шок, узнав, как нас обманывали. Я вернулся из армии домой на Украину в городок Красный Луч, который находится примерно в 60 километрах от российской границы. Тогда можно было обменять советский паспорт на российский или белорусский. Но я решил, что получу украинский паспорт и что останусь жить на Украине.
Я занялся бизнесом и также открыл фирму в Грузии, куда вскоре переехал. В 2008 году я пережил там войну, начавшуюся между Грузией и Россией. Я решил не покидать Тбилиси. По работе я бывал в Абхазии, Северной Осетии и Чечне, а также Нагорном Карабахе. Я видел, что приносят туда российские солдаты и российские деньги. Когда весной 2014 года я приехал навестить маму и увидел весь тот бандитизм, который там царил, я понял, что теперь война придет и в мой дом. Я решил, что не допущу этого.
До войны я путешествовал. Я знал, что Украине место в Европе вместе с европейскими странами, а не в России. Это послужило одной из причин. Я не хотел, чтобы мои дети жили в Абхазии и Осетии. Третья причина заключалась в том, что я начал чувствовать отвращение к тому факту, что я русский. Русские подло пришли к нам ночью, пересекли границу, захватили город Антрацит, а потом и мой город Красный Луч. На Донбассе было много смешанных семей, да и границы мы не замечали, и было трудно себе представить, что теперь придут русские и будут нас убивать. Для нас это было что-то невероятное.
— Какой была первая операция, в которой вы участвовали?
— Это было в августе 2014 года. Российская армия тогда пришла в Красный Луч, и начались бои с украинской армией. У нас уже было оружие, которое я купил за наши, за мои собственные деньги у русских и казаков, торговавших тогда оружием. Калашников — 200 долларов, пулемет — 300 долларов, РПГ- 400 долларов, снайперская винтовка — 500 долларов, пистолет Макарова — 700 долларов, граната — 50 долларов. Мы купили оружие для того, чтобы защитить себя, если к нам кто-нибудь нагрянет ночью. Начались бои, и украинская армия несла потери и отступала. Утром мы приходили на места боев и видели убитых украинских солдат. Русские фотографировали их и снимали на смартфоны, стояли над мертвыми и позировали рядом с автоматами.
— Вы видели это собственными глазами?
— Да. Я подошел к ним, отругал за то, что они делают. В основном это были кавказцы: чеченцы, дагестанцы. Нам, местным, они запретили хоронить украинских солдат. Они хотели, чтобы запах разлагающихся тел распространялся по округе. Я воспринял это как запугивание местных жителей. Мы все равно приходили ночью и хоронили солдат в полях, чтобы их останки на полях не поедали животные. Видеть убитого человека очень тяжело. Для любого это большая психологическая нагрузка. Но когда я видел, что творили русские, я говорил себе: «Мы будем воевать».
Когда украинская армия отступила, русские устроили под Миусинском военный городок. Они прочесывали поселки, дома и искали украинских солдат. Мы нашли эту их базу и днем приходили к ним с сигаретами и пивом, делая вид, что благодарны им за их присутствие. При этом мы выяснили расположение их лагеря, численность солдат. Ночью мы пришли туда с оружием. Это была первая операция. После нее мы ходили на места боев, где оставалось много подбитой техники, собирали боеприпасы, а потом делали из них противопехотные мины. Когда ночью по дороге шла колонна, мы устраивали подрывы. Мы также подрывали железнодорожные пути и коммуникации.
— Наверное, вас повсюду искали.
— В 2014 году нас не искали. Они сами боялись выходить ночью на улицу. Никто нас не ждал. Поэтому сначала было легко проводить партизанские операции. Поиски партизан начались только в 2016 году, и я к тому моменту уже сидел в плену. В 2016 году в Краснодоне поймали одного из наших партизан. Он совершил ошибку. Он хотел подорвать колонну, которая перевозила из России в Луганск топливо. Но это была уже не первая обстрелянная колонна, поэтому русские уже патрулировали местность. Они нашли мину и обезвредили ее. Партизан подумал, что произошел какой-то сбой и совершил ошибку, пошел проверить. Его поймали и взяли в плен.
— Как партизаны помогали, например, украинской армии?
— Мы дважды помогли украинской армии под городом Снежное. Это примерно в 30 километрах от линии фронта. Мы помогли армии доставить двух человек на украинскую территорию.
В первый раз это произошло в 2015 году. В Снежном был один фермер, который предал украинских солдат. Когда в 2014 году русские сбили там вертолет, украинская армия отправила посреди ночи на место спецотряд, чтобы спасти пилота. Украины остановились у фермера и попросили у него воды. Фермер дал им напиться и подал знак русским. В результате пятеро украинцев попали в плен. В 2015 году за линию фронта отправилась еще одна специальная группа, которой помогали уже мы. Мы задержали фермера, которого потом переправили через линию фронта на Украину, где его осудили и посадили в тюрьму.
Наши партизаны помогали и в 2019 году. Знаете, кто такой Цемах?
— Свидетель по делу о сбитом малазийском боинге. Украинцам пришлось его обменять через пару месяцев.
— Наши партизаны участвовали в его задержании и переправке из Снежного.
— Во время этой операции один украинский солдат погиб, а другой потерял ногу.
— На обратном пути при пересечении линии фронта они подорвались на мине. Наши сопроводили их до линии, но пересекали они ее сами.
— У вас были партизаны в Донецке?
— В Донецке их было больше, чем в Луганске.
— Как вы получили свои ранения?
— В 2015 году украинская армия обратилась к нам с просьбой о помощи, чтобы мы помешали использованию одного из луганских аэродромов. В Луганске было два аэродрома: один гражданский (в 2014 году его разбомбили), а рядом второй — военный. Он не функционировал, и там устроили музей авиации. Украинская армия получила информацию о том, что русские планируют устроить там свою авиабазу. Русские всем говорили, что луганская армия получит в распоряжение старые реконструированные самолеты из музея. На самом деле они хотели доставить самолеты из Ростова.
Нашей задачей было отрезать аэродром от электроснабжения. Вместе с товарищем мы ночью минировали линии электропередач. Но мы совершили ошибку, потому что уходить надо было той же дорогой, которой мы пришли. На нашем пути показалась военная колонна, а я испугался и перешел на другую сторону дороги и оказался на старом минном поле. Не прошло и секунды, как щелкнул детонатор, а я рефлексивно закрыл себя руками. Меня не убило, но я получил тяжелые ранения.
— Что вас спасло?
— Мне удалось выбраться на дорогу, по которой двигалась другая колонна. Они обошли меня, но, видимо, кому-то позвонили, потому что за мной пришли солдаты, которые отвезли меня в больницу. Там меня прооперировали, ампутировав обе руки, потому что врачи опасались гангрены. Для них я был обычный мирный житель. Но на следующий день линии электропередач взорвались, и когда на место пришли военные, поодаль они нашли и то место, где взорвалась мина. Там осталась моя шапка, кровь. Они поняли, что я могу быть причастен. Они забрали у меня мобильный телефон, взломали его и поняли, что я сотрудничал с Вооруженными силами Украины.
— Как долго вы оставались в плену?
— Год. Первые восемь месяцев я провел в больнице. Меня хотели обменять вместе с Надей Савченко (Украинский пилот. — Прим. авт.) на двух русских солдат, которых украинцы взяли в плен под Луганском. Но в итоге обменяли только Савченко на этих двоих офицеров. Потом меня отвезли в луганскую тюрьму, где я провел четыре месяца. Потом меня обменяли на двух офицеров СБУ, предателей Украины. Одного из них мои друзья из Донецка взорвали в автомобиле, и он остался без ног.
— Как к вам относились в плену?
— Когда я лежал в больнице, меня охраняли двое вооруженных людей. Дважды я чуть не умер, и меня приходилось откачивать. А зачем пытать человека, который и так умирает? Когда я приходил в себя, меня запугивали. Они приставляли к моей голове пистолет и требовали, чтобы я называл имена и адреса. Или к моим рукам привязывали электроды и угрожали мне, что включат электричество. Они описывали, как будут меня убивать, как будут пытать мою семью. Допросы начались, когда я стал приходить в себя. В присутствии врачей никто меня не трогал. Но когда врачи уходили домой, начинались допросы.
В какой-то момент (кажется, я тогда очнулся от наркоза или мне что-то вкололи), насколько я помню, люди с московским выговором (я служил в Москве и знаю точно, как говорят москвичи) пытали меня, выпытывая прозвища моих товарищей. Я тогда страшно испугался, что выдам их. Я сказал сам себе, что из-за инвалидности не стану ни у кого висеть на шее и лучше покончить со всем этим.
На шее у меня был катетер, и однажды ночью я начал грызть трубку, чтобы в нее проник воздух и чтобы он попал в вену. Проснулась охрана, и они поняли, что я пытаюсь сделать. Мне помешали. Я взмолился, чтобы они застрелили меня, кричал так, что, наверное, вся больница слышала. Потом ко мне пришел врач и прямо сказал мне, что я в больнице и умереть мне не дадут. Также он сказал, что если со мной что-то случится, их накажут. Жестокие допросы прекратились. Они поняли, что с меня хватит и я хочу смерти.
— Это было труднее всего для вас в плену? Мысль о том, что вы можете предать?
— У всех бывает по-разному, но для меня самое страшное было предать своих товарищей. Мне важно было выдержать, чтобы мои товарищи поняли, что я в плену и побыстрее уехали. Я никого не предал, и мне поверили, что я действовал в одиночку. Я рассказывал им разные небылицы, но признался в двух операциях, чтобы они мне поверили. Я признался, например, в том, что именно я подорвал военный состав, который вез в 2015 году боеприпасы из России. Важнее всего для меня было заставить их поверить, что я действовал один, и мне это удалось.
Когда я понял, что у меня ампутированы руки, что я потерял зрение, что у меня ранения, из-за которых можно умереть в любой момент, я перестал бояться смерти. Если бы я остался цел и здоров, то не знаю, как я справился бы. Меня ждала бы страшная судьба. Я знаю, как там пытали людей. Страшно. Полевой телефон, 110 вольт. К правому уху прикрепляют зажим с плюсом, а к левому — с минусом. Мозги кипят, как борщ в кастрюльке. Чеченцы пытали людей очень жестоко. Они брали аккумулятор. Один конец — на язык, а другой — на половой орган. Я был шокирован рассказами о пытках тех, кто вышел из плена. Где этих людей учили так пытать, я не знаю.
— Как вы узнали, что вас обменяют?
— В тот день пришел начальник той части тюрьмы, где я сидел, и приказал, чтобы заключенные постирали мою одежду, умыли меня и побрили. В тюрьме вши, клопы, понимаете? Я понял, что что-то происходит. На следующий день меня вывели из тюрьмы, а перед воротами уже ждала толпа российских журналистов. Тогда я даже дал свое первое интервью, из которого показали только часть и вырезали мои слова о том, что я украинский партизан. Меня отвезли на мост под городом Счастье и там обменяли. Я не верил и думал, что это обман. Только когда я услышал голос моей жены, я понял, что все происходит на самом деле.
— Каким было ваше возвращение к обыденной жизни?
— Очень долгим. Я никогда и не подозревал, что такое посттравматический синдром и адреналиновая зависимость. Я выходил из этого состояния три года.
— Чем вы занимаетесь теперь?
— Проектами для Министерства культуры и информационной политики, которые касаются медиа-грамотности, борьбы с российскими фальшивыми новостями, а также патриотическим воспитанием молодежи.
— Как, по-вашему, молодые люди видят события, которые начались в 2014 году?
— Проблема в том, что молодежь этим не интересуется. Среди молодежи находятся такие, кто расспрашивает, как началась война, почему и кто на кого напал. Мы совершили массу ошибок в информационной политике. Нужно было объединить народ. Так сделал Путин. Когда распался Советский Союз, мало кто считал себя чистокровным русским, белорусом или украинцем. Мы были советскими людьми. Советская машина уничтожила национальность. На волне чеченской войны, взрывов домов в России Путину удалось объединить народ против Чечни, которая якобы напала. Нашему правительству это не удалось. Сегодня все верят, что война дальше не продвинется. Но до 2014 года никто не верил и в то, что в Европе может начаться новая война и что Россия нападет на Украину.
