Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Путин завоевал расположение русских, пишет NR. В 1992 чуть более 10% россиян считали себя “великим народом с особой судьбой в мировой истории”. В 2017 так думали уже более 60%. Путин стал символом возрождения осажденной, но гордой и крепнущей державы.
Леон Арон (Leon Aron)
“Есть Путин — есть Россия! Нет Путина — нет России!”. В свое время это провозгласил первый заместитель руководителя администрации Владимира Путина Вячеслав Володин. Разумеется, это грубая лесть, но весьма выгодная самому Володину, который спустя два года стал спикером Думы. Но правда в том, что сегодняшняя Россия во многом и есть Путин.Принцип Ральфа Уолдо Эмерсона, что никакой истории, по сути, не существует, а есть лишь биография, прекрасно подходит к России начиная с 2000 года. Основная часть литературы на эту тему узко сосредоточена на Кремле и практически умалчивает об основах путинского режима. В результате складывается образ деспотии, которая держится исключительно на пропаганде, взяточничестве, политических манипуляциях и репрессиях. Это упрощение опасно, поскольку оно сильно недооценивает влияние Путина на соотечественников и его мобилизационный потенциал.
Путин неустанно формировал национальное самосознание: как россияне видят самих себя, свою страну и свою историю. Он переосмыслил и возродил основополагающую мифологию страны — и применил ее на практике так, что десятки миллионов граждан России ощутили удовлетворение.
Почему же он преуспел?
Четыре года ослепительной нравственной мудрости Михаила Горбачева с его десталинизацией и гласностью, и серьезная, но бессистемная дебольшевизация при Борисе Ельцине оказались слишком скоротечными, чтобы искоренить многовековое отождествление национальной славы с имперской властью. Безукоризненный советский патриот, Путин остро ощущал то, чем пренебрегали демократические революционеры конца 1980-х и начала 1990-х: глубокую и “общепризнанную” травму от потери исключительного статуса своей страны — утраты ее особого места в мире.
В ходе национального опроса 2010 года на вопрос должна ли Россия восстановить свой статус великой империи, 78% ответили: “Должна”, “Конечно” и “Скорее да, чем нет”. Но эти люди хотели вернуть не коммунистический режим — не унылую грязно-серую действительность с бесконечными очередями за едой, суровыми и непогрешимыми партийцами во всех книгах и фильмах и железным занавесом. А статус одной из двух мировых сверхдержав, нравственного и военного противовеса США. Путин воспользовался этими настроениями и провозгласил восстановление особого статуса важнейшей составляющей своей внешней политики.
Вспоминая родной Тринидад, писатель Видиадхар Сураджпрасад Найпол писал о “стыде ничтожности”. Для России, разумеется, география не была проблемой. Даже после распада Советского Союза страна оставалась огромной. Однако в глазах миллионов россиян Путин преодолел геополитическую “ничтожность” России и вернул страну в самый центр мировой политики — где раньше был Советский Союз. В 1999 году лишь треть россиян считала свою страну “великой державой”. К 2019 году, после аннексии Крыма и обострения конфронтации с Западом, этого мнения уже придерживались семеро из десяти.
Путин одновременно эксплуатировал и подстегивал повсеместное чувство унижения после распада Советского Союза. Он казался искренним, потому что так оно и было. Путин и его ближайшее окружение были “охвачены чувством унижения и предательства со стороны Запада”, утверждал кремлевский инсайдер. Для Путина Крым был не вопросом территории: речь шла о “преодолении унижения”, сообщил другой хорошо осведомленный комментатор.
“Наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения”, — размышлял герой “Записок из подполья” Достоевского. Россияне, как и Путин, униженные крахом Советского Союза и “победой” Америки в холодной войне, может, и не погрязли в своем позоре настолько, как обезумевший герой Достоевского, но унижение бывает как зависимостью, так и источником темной энергии. И бывает, что оно провоцирует дурные поступки. Живущие обидой могут, в свою очередь, попытаться унизить других, чтобы отомстить за перенесенное унижение. Если они придут к власти и воспользуются этими настроениями среди своих последователей, за этим может последовать война и геноцид. Так было с Гитлером, сомалийским диктатором Сиадом Барре, Слободаном Милошевичем в распадающейся Югославии и экстремистской элитой хуту, устроившей геноцид 1994 года в Руанде.
Путин не только утолил эту постсоветскую боль, но и воспользовался ею еще одним способом. Он убеждал всех, что оплакиваемый многими Советский Союз, уничтоженный и похороненный революцией Горбачева-Ельцина и унесший с собой лучшие годы миллионов россиян, отнюдь не мертв. “Что такое Советский Союз?”, — вопрошал Путин. Разумеется, та же Россия, только под другим названием! Никому в Кремле ставить этот знак равенства прежде в голову не приходило. Большевики презирали царскую империю, которую Ленин называл “тюрьмой народов”, и считали ее совершенно несовместимой с коммунистическим проектом, а революционеры 1980-х и 1990-х годов не желали пятнать себя злодеяниями советского режима.
Путина такие угрызения совести не мучили. Советский Союз возродился в его государстве, но не как политическое образование, а как живое наследие и источник вдохновения. Одновременно прозвучало предупреждение постсоветским республикам: вы принадлежали не Советскому Союзу, а России. И вот Россия вернулась.
Уличный мальчишка из трущоб послевоенного Ленинграда, Путин разделял с миллионами россиян еще один ключевой элемент советского самосознания: страх он считал проявлением уважения, а агрессию — попыткой самоутвердиться. Через три месяца после аншлюса Крыма тогдашний директор единственной в России независимой национальной социологической компании “Левада-центр”* Лев Гудков отметил, что, по мнению многих, Путин “восстановил уважение Запада к России”. Путин поставил Россию на один уровень с ведущими мировыми державами, другими членами бывшей “Восьмерки” и “народ это очень оценил”, заметил он. Опросы также показали, что почти девять из десяти россиян считают, что их страну боятся, при этом трое из четырех полагают, что это хорошо.
Путин также воспользовался стержневым компонентом национальной традиции: мифом об исключительности России. Припомнив захваченный вестготами в начале V века Рим и завоеванный турками-османами в 1453 году Константинополь, псковский монах начала XVI века Филофей объявил православную Москву наследницей обоих: третьим Римом, единственным подлинном христианским царством в мире. “Царства приидаша в конец и снидошася в едино Царство: два убо Рима падоша, а Третий стоит, а четвертому не быти”, — писал преподобный великому князю Василию III Московскому, отцу Ивана Грозного.
Почти пять столетий спустя российские социологи услышали от респондентов готовность признать “особый путь” России. И отметили “удовлетворение” от осознания ее “исключительности”, несравненности и непревзойденности на фоне “остальных”. В пространной статье, опубликованной накануне своего третьего президентства в 2012 году, Путин назвал Россию не просто страной или государством, а государством-цивилизацией, причем “уникальным”. С тех пор “тысячелетняя” Россия, отличная от Европы и Запада и им противопоставленная, стала одной из сквозной тем в его выступлениях.
На этой стезе он также преуспел. В 1992 году лишь немногим более десяти процентов россиян считали себя “великим народом с особой судьбой в мировой истории”. В 2017 году так думали уже более 60%.Доля тех, кто считает себя такими же, как и остальные народы, снизилась с восьми из десяти до одного из трех. К 2021 году 64% россиян считали свою страну “неевропейской” — для сравнения, в 2008 году так думало менее четверти.
Восстановленное советское самосознание подкреплялось и питалось конфронтацией и демонстративным неповиновением. Может показаться странным, что миллионы людей будут искать утешения, возродив тревоги и страхи времен холодной войны. Но не обязательно быть фрейдистом и тем более укладываться на кушетку перед психоаналитиком, чтобы знать, что мы нередко повторяем болезненное или даже разрушительное поведение лишь потому, что оно нам знакомо.
Путин стал символом возрождения осажденной, но гордой и крепнущей державы.К 2021 году минимум восемь из десяти россиян согласились с тем, что “кругом враги”. И тем не менее, как и их президент, респонденты считали, что “чем больше на нас давят, тем сильнее мы становимся”.
Отождествление с мнимым “величием” Советского Союза, предполагают российские социологи, стало “ключевым механизмом” коллективной компенсации за бессилие перед властями всех уровней. Такого рода возмещение за угнетение — многовековой прием легитимации российских правителей. Как выразился почти два столетия назад персонаж поэмы великого русского поэта Михаила Лермонтова: “Пускай я раб, но раб царя вселенной!”.
Есть классический советский плакат времен холодной войны 1948 года, на котором русский солдат распекает дядю Сэма. Солдат хорош собой, силен и уверен в себе. На его карикатурно широкой груди красуется высшая военная награда страны (золотая звезда Героя Советского Союза), а в руке у него книга по истории Второй мировой войны. Дядя Сэм же держит ядерную бомбу и факел, чтобы поджечь мир. Его уродливое лицо искажено гримасой бессильной ненависти. Внизу подпись: “Не балуй!”. Вывод самоочевиден: враги бывают разные, исход возможной конфронтации будет одинаковым.
Именно это национальное чувство Путин воскресил, многократно усилил и сделал краеугольным камнем своего режима: вражда, опасность и страх — но при этом также слава и гордость.
Леон Арон — старший научный сотрудник Американского института предпринимательства и автор книги “Верхом на тигре. Россия Путина: в каких целях используется война”
_____________________________________________________
* Организация, выполняющая функции иностранного агента
