Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Уровень обучения в английских университетах сильно снизился, пишет The Spectator. Особенно это касается Кембриджа, где учебный процесс уступил место "инклюзивности" и политкорректности, а студенты всеми силами стремятся получить справку о проблемах с психикой.
Дэвид Баттерфилд (David Butterfield)
В прошлом месяце, после 21 года изучения и преподавания классической литературы в Кембриджском университете, я уволился. Я любил свою работу, и именно поэтому ушел, а еще ввиду твердой веры в сохранение превосходства высшего образования в Великобритании и за ее пределами.
Когда 20 лет назад я приехал в Кембридж, по земле все еще ходили гиганты. Студенты могли посещать лекции любого уровня и на любом факультете; аспирантские и исследовательские семинары были открыты для всех желающих, и каждый получал шанс посидеть у ног великих людей. На незабываемых встречах до поздней ночи важные вопросы обсуждали все, начиная со старшекурсников и заканчивая профессорами.
Исторически сила Кембриджа заключалась в уважении к способностям студентов и предоставлении им свободы выбирать предметы по собственному усмотрению, но с некоторыми важными ограничениями. В основе лежит так называемая "система контроля": каждую неделю студентов (особенно в области искусства, гуманитарных и социальных наук) отправляют читать источники и записывать свои мысли по определенному вопросу. Задача в том, чтобы сформулировать собственную позицию, подобрать аргументы и быть готовым отстаивать их в течение часовой дискуссии с экспертом в данной области. Так студенты узнаю́т, в чем заключаются слабые места их позиции, развивают интеллектуальную скромность и адаптивность, лежащие в основе академических исследований.
Именно благодаря этому процессу Кембридж и стал одним из лучших университетов мира. Вот почему в плане вклада в развитие искусств и наук он превосходит любое другое высшее учебное заведение.
Успеваемость студентов Кембриджа оценивается по результатам экзаменов, которые, что немаловажно, на протяжении веков представляли в том числе и общественный интерес. Списки результатов вывешивались в здании университетского совета, а также публиковались в прессе. Например, в 1887 году народ потрясла и обрадовала новость о том, что Агната Рамзи (Agnata Ramsay) возглавила топ-лист курса по классическим наукам.
Несколько лет назад списки студентов Кембриджа стали носить закрытый характер. Администрация университета стала ссылаться на "защиту данных" после того, как группа студентов организовала кампанию под лозунгом "Наша оценка — наш выбор". То, что поначалу было выбором меньшинства, вскоре превратилось в единую политику. Студентов больше не информируют, кто из них показал лучший/худший в группе результат — доступ ограничен даже для преподавателей. Таким образом, стремление избавить студентов от чувства неловкости и стыда во многом уничтожило в университете дух соперничества (неофициальный рейтинг успеваемости в колледже под названием "таблица Томпкинса" все еще в ходу, но только благодаря тому, что один из старших преподавателей сливает данные).
Теперь на волоске висит даже судьба экзаменов. Студенты, администрация и ряд ученых активно настаивают на сокращении или отмене традиционного закрытого экзамена, на котором проверяют знания, изобретательность и (где это уместно) риторику в условиях реального давления времени и обстоятельств. Мало того, что многие экзамены свелись к бесхитростным упражнениям, заметно увеличилось количество курсовых работ. Естественно, это вызывает у студентов меньше стресса, но мало кто видит иронию в том, что окончательная академическая оценка основывается на более ранних показателях успеваемости, т.е. на менее изученной версии самих себя. Между тем университет не имеет ни малейшего представления о том, как бороться с безудержным использованием цифровых продуктов на основе искусственного интеллекта, которые не разрешены, но их все труднее выявить.
Для студентов риски минимальны. В Кембридже, как и по всему сектору высшего образования, наблюдается стремительный рост успеваемости. По большинству предметов практически нет троек, не говоря уже о неудах, поскольку учащиеся могут либо пропустить год и сдать экзамены заново, либо не сдавать их по состоянию здоровья и получать действительные зачеты. Когда я приехал в Кембридж, студентов отчисляли из университета за недостаточную успеваемость; сейчас такое просто неслыханно.
Эти изменения отражают более масштабный сдвиг: по разным причинам резко возросло число заявлений на получение инвалидности. За последние 15 лет количество таких студентов в Кембридже увеличилось более чем впятеро, и в настоящее время соответствующий статус носят около 6 000 человек (примерно каждый четвертый). Двумя основными причинами являются "проблемы с психическим здоровьем" и "особые трудности в обучении". Многие студенты указывают в качестве причины тревожность, однако у университета и Национальной службы здравоохранения нет ни возможностей, ни стимулов для скрупулезной проверки каждого заявления. За четыре года число студентов с синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) удвоилось и приближается к тысяче. В результате резко активизировался университетский Центр поддержки доступности, который требует изменений в преподавании и проведении экзаменов.
Какова бы ни была причина широко обсуждаемого "кризиса психического здоровья", он приводит к событиям, которые нарушают университетскую жизнь. Многие студенты получают освобождение от написания эссе и имеют право отвечать по опорным пунктам; сроки сдачи работ продлены; регулярно имеют место пропуски экзаменов без штрафных санкций; на все экзамены предоставляется дополнительное время.
Темпы произошедших за последнее десятилетие изменений поразительны, а движут ими три силы: управленцы, стремящиеся свести количество жалоб к минимуму; некоторые ученые, активно возмущающиеся сложившимися традициями университета; и ряд студентов, которые выбирают простейший из предложенных путей. Результатом становится постепенная инфантилизация образования, из-за которой снижается нагрузка на учащихся и исчезает здравая критика за плохое изложение мыслей и неразвитое мышление. Налицо перспектива того, что интенсивный восьминедельный семестр разделят надвое "неделей восстановления".
Еще печальнее то, что лекции теперь приходится снимать на видео и после окончания выкладывать в интернет. Это накладывает существенные ограничения как на лектора, так и на студента: атмосфера в аудитории нарушается из-за неизвестного количества третьих лиц, которые смогут посмотреть лекцию, когда им это заблагорассудится. Поскольку в настоящее время лекции посещает все меньше студентов, угасает сам коллективный дух.
Для тех, кто занимается гуманитарными и социальными науками, наблюдается постоянное сужение круга знаний и снижение требований. Учебные тексты и контрольные списки для чтения носят ограниченный характер: почти никогда перед учащимися не ставят задачу прочитать за неделю целую книгу. На некоторых факультетах ввели абстрактные (и абсурдные) квоты на чтение в страницах. На курсах обязательны так называемые "предупреждения о содержании": все, что может предвещать возможные разногласия, например, жертвоприношение животных в гомеровской "Илиаде" или религиозные конфликты в позднеантичном Риме, должно четко обозначаться заранее. И если кто-то говорит, что не хочет обсуждать эту тему, департамент им потакает. Нельзя игнорировать общее снижение стандартов.
Весь успех Кембриджа основан на приеме наиболее способных студентов. И все же, несмотря на эту прописную истину, в последнее время особое внимание уделяется школьному образованию абитуриентов — если только они не иностранцы. Кембридж, как и многие другие университеты, поставил перед собой цель по увеличению доли учащихся бесплатных средних школ. Четкого обоснования выбранным цифрам нет, но действуют они по принципу "храповика": когда заявленная комитетом цифра не просто достигается, но и превышается, именно она становится новым эталоном.
С 2013 по 2023 год доля поступавших на обучение выпускников государственных школ Великобритании выросла с 61 до 73%. Это стало возможно из-за неоспоримой дискриминации в отношении другой группы учащихся — тех, кто посещал платные школы, будь то по выбору родителей или благодаря стипендиям. Один из немногих положительных моментов: нынешний проректор Кембриджа Дебора Прентис (Deborah Prentice) недавно приостановила этот ничем не ограничивавшийся процесс, ставивший политику выше таланта.
В том же духе университет хвастается тем, что с каждым годом становится все более "инклюзивным", хоть и без ясности конечной цели. Никто не доказал, что такие практики существенно улучшают академическую активность и успеваемость студентов. Вместо этого наблюдается полное отсутствие интереса к тому, что в действительности означает "разнообразие" и почему определенные этнические группы представлены в университете либо чрезмерно, либо недостаточно. Помимо увеличения числа студентов — 39% кембриджского бакалавриата являются "не белыми", тогда как 10 лет назад таких было 22%, — нет четкого представления о том, к чему вообще это все идет.
На протяжении веков Кембриджский университет славился принципами товарищества. В лучших проявлениях это замечательная вещь и на удивление простая структура, где равные уважают и доверяют равным. Например, за столом все разговоры с преподавателями обязательно носят междисциплинарный характер, а политики и академических сплетен следует избегать. В настоящее время эта культура сильно ослабла из-за резкого сокращения числа преподавателей, обедающих в вечернее время; неуклонного сокращения времени на обед; привлечения многих представителей других категорий, включая аспирантов; и подрыва ощущения общей ответственности за учреждение.
Характер колледжа как микросообщества ученых подвергается двойному разрушению: изнутри — из-за быстрого роста бюрократических функций, которые берут на себя профессиональные управленцы, и извне — из-за того, что университет стремится централизовать контроль и устранить разногласия между колледжами. Чем однороднее общая среда, тем быстрее она начинает испытывать неудобства от неправильных решений, которые неизбежно будут приниматься.
"Содержание этого письма чрезвычайно важно, поэтому, пожалуйста, прочтите его внимательно". Университет нечасто обращается к сотрудникам в подобном тоне. Это было дополнительное электронное письмо от бывшего проректора по стратегии и планированию Дэвида Кардуэлла (David Cardwell). Он хотел, чтобы преподаватели прошли опрос о распределении времени и подсчитали, сколько часов уходит у них на те или иные задачи. Для современного Кембриджа вполне характерно уделять первостепенное внимание бюрократическим ритуалам. Рядом с Кардуэллом работали четыре другие проректора, и все они получали зарплату, в несколько раз превышающую доход обычного университетского преподавателя и даже превосходящую зарплату премьер-министра. Один из них отвечал за образование и стабильность экологической ситуации; второй — за сообщества и вовлеченность; третий — за инновации; четвертый — за научные исследования.
Все это новшества: до 1992 года обязанности проректора в течение коротких сроков исполняли деканы колледжей внутри вуза, а остальные занималась тем, чем и должны были. Теперь у нас есть не только профессиональные управленцы, но и пять их заместителей, что обходится университету примерно в 1,5 миллиона фунтов стерлингов в год. При этом изыскать средства на поддержание таких важных дисциплин, как изучение санскрита, не удается.
Что касается прежних званий — лектор, старший преподаватель, чтец и профессор, — то их заменили на американские, чтобы мировой аудитории было "понятнее". Одной из традиционно сильных сторон университета было то, что академические факультеты и даже колледжи функционируют в качестве относительно горизонтальных структур, и лишь немногие преподаватели имеют временные полномочия руководить тем, что делают другие. Создание мира "доцентов" и "помощников профессора, ведущих самостоятельный курс", которые на самом деле никакого отношения к "профессорам" не имеют, — насмешка над данной почтенной системой.
Неудивительно, что многие ученые отстраняются от раздутой центральной администрации университета. Стало известно, что несколько лет назад власти молча закрыли Университетский конференц-зал, здание XIV века, где ученые могли свободно собираться вне своих колледжей.
Хотя в теории университет является самоуправляемым учреждением, тенденция к проведению онлайн-голосований с минимальным предварительным обсуждением позволяет проводить многие решения университета тем, кому их принятие выгодно. Иногда все же возможны победы, когда академическому сообществу дают время и пространство для озвучивания собственных идей. В конце 2020 года Риджент хаус (главный руководящий орган Кембриджского университета — прим. ИноСМИ) подавляющим большинством голосов проголосовал против проводимой сверху политики, направленной против свободы слова. Наш тогдашний проректор, близорукий и обидчивый юрист по имени Стивен Туп (Stephen Toope), позже высмеял этот результат, окрестив его направляемым извне заговором во главе с изданием The Telegraph.
Из-за снижения морального духа и нехватки времени многие профессора стараются по возможности избегать преподавательской деятельности, особенно в области науки и технологий, где популярность набирают работа в лабораториях и деловые инициативы. В результате число ведущих ученых мира, воспитывающих наиболее способных студентов, неуклонно сокращается.
Еще тревожнее серьезная утрата доверия к тому, что является сущностным свойством этого учреждения: элитарного, избирательного, конкурентного и строгого. Я даже как-то слышал, как коллеги-ученые мучительно спорили о том, этично ли и уместно, что одни студенты сдают экзамены лучше других, — ученые сомневаются уже в самом принципе выставления оценок.
Самые смышленые студенты понимают, что являются частью обесцвеченного спектакля, и я им сочувствую. У них самих нет ни голоса, ни средств, чтобы выразить свое сожаление. Студенческие комитеты сталкиваются с постоянным снижением уровня вовлеченности учащихся, тогда как управленцы склонны продвигать менее актуальные темы. Студенты выражают недовольство на анонимных страницах "признаний" в соцсетях, которые сотрудники университетов мониторят в надежде понять, какие решения следует принять, чтобы подавить наиболее бурные студенческие протесты.
Все это затрагивает не только Кембридж, но и весь университетский сектор, хотя в том же Оксфорде подобные проявления наблюдаются не столь явно. По моим подсчетам, среди 74 колледжей двух старейших университетов Англии осталось всего 9-10 надежных учебных заведений. Надеюсь, они проявят твердость духа и сохранят великие традиции до того, как утратят их безвозвратно. Вот мой список: для Кембриджа это Колледж Христа, Линкольн-колледж, Ориел, Нью и Питерхаус, а для Оксфорда — Корпус-Кристи, Колледж Иисуса, Колледж Магдалины, Пембрук и Тринити-колледж.
В ближайшее время ситуация вряд ли улучшится. Общественность должна уважать элитные вузы, которые существуют на ее деньги; но это уважение ослабевает на фоне историй о политизации преподавания, завышении оценок, авторитарной политике в кампусах и сомнительных, если не смехотворных грантах на исследования. Амбиции всей нашей системы образования в конечном счете привязаны к достижениям на вершинах академической науки. Если Кембридж не сможет противостоять упадку, то кто сможет? "Никто", — сказали в большинстве своем мои коллеги, друзья и родственники, когда я уволился. Возможно, так оно и есть, но университет, который я покидаю с грустью, определенно совершенно отличается от того, куда я когда-то устраивался.
