Я не ослышалась? Из громкоговорителей раздается странное сообщение: посетителей просят оставить еду и игрушки в гардеробной. Мой русский еще далек от идеала, и я прошу, чтобы мне повторили сказанное. Да, все именно так: все эти разношерстные предметы нужно выложить там, в международном комплексе на набережной в центре Москвы. Моя собеседница тащит с собой очаровательную неваляшку на круглом основании и не собирается с ней расставаться: она недавно привезла ее из своей Тамбовской области (400 километров к югу от Москвы).

Наконец, двери огромного зала распахиваются. В обстановке радостного возбуждения несколько сот российских и иностранных журналистов берут штурмом кресла, пройдя последние проверки. На дворе 18 декабря 2014 года. Через шесть месяцев после того, как я приехала в Москву корреспондентом газеты «Монд», я, наконец, увижу Владимир Путина воочию на его традиционной ежегодной пресс-конференции.

Острый язык

Вот и он. Уверенная походка, руки вдоль туловища. Темный костюм и лиловый галстук. Российский лидер усаживается за стол на сцене. Рядом с ним — верный пресс-секретарь Дмитрий Песков. Этот белоусый дипломат бегло говорит по-турецки, по-английски… и по-казенному. Всплывают в памяти и произнесенные им страшные фразы, в частности слова об антипутинских демонстрациях зимы 2011-2012 года (о них рассказал бывший депутат Илья Пономарев): «За раненного омоновца надо размазать печень митингующих по асфальту».

Распределением вопросов занимается Песков. Если, конечно, Владимир Путин сам не замечает что-то интересное в зале (именно с этим связаны игрушки и плакаты в вытянутых руках). В таком случае, слово предоставляет он. На этот раз его внимание привлекает футболка с надписью «Укроп». Получив возможность задать вопрос, украинский журналист (он представляется именно так) идет напролом: сколько российских солдат в Донбассе и сколько было взято в плен украинцев?

Эта пресс-конференция представляет собой одну из редких возможностей приблизиться к президенту России. Владимир Путин всегда держится в стороне от толпы. Все его выступления передаются «кремлевским пулом», то есть группой российских СМИ, к которой подключена горстка иностранцев. 18 декабря 2014 года, после трех с лишним часов путинских словоизлияний, я ухожу с метафорой, которая крепко вцепится в мою память на последующие пять лет: у медведя, который спокойно ест ягоды и мед, пытаются вырвать клыки и когти. Вопрос когтей, то есть силы, останется в центре моей работы на протяжении всего пребывания в Москве.

Когда я приехала в страну летом 2014 года, она находилась на грани войны. Мартовская аннексия Крыма, за которой последовал кровопролитный конфликт в Донбассе между поддержанными Москвой пророссийскими сепаратистами и силами Киева, сформировал атмосферу истерии при подпитке широкой пропаганды.

Смотреть «Первый канал» — настоящее испытание. Очередная версия властей о роли «Петрова и Баширова» (два агента, которые были замешаны в попытке отравления бывшего разведчика Сергея Скрипаля и его дочери в марте 2018 года в Великобритании) действует на нервы. Допускаются любые перегибы.

В какой еще стране ультраправый депутат, в нашем случае Владимир Жириновский, может призывать с парламентской трибуны «сжечь Париж» и «разбомбить Германию», не вызвав при этом ответной реакции? Российский лидер тоже не остается в стороне. Иногда он выдает такое, от чего впадаешь в ступор. Например: «Шпионаж, как и проституция — одна из важнейших профессий в мире». Я даже распечатала и повесила некоторые из этих фраз на стену в моем кабинете.

В праздничные дни, в садах и общественных местах молодежь ходит на стрельбище, как на поле боя. Мне вспоминается рассказ одного западного дипломата, который как-то вежливо спросил еще совсем юную девушку с автоматом Калашникова в руках, умеет ли она пользоваться им. «Еще узнаешь…» — последовал ответ.

Параллельно с этим Россия преподносится как образец «стабильности». Это действительно так с точки зрения власти, поскольку ее руководитель не меняется с 2000 года. В повседневной жизни все иначе. С прилавков внезапно исчезли камамбер, итальянские помидоры и норвежская сельдь — все они оказались в списке запрещенных продуктов, который был принят в ответ на обрушившиеся на страну санкции. Осталось утешаться лишь все еще проходящим через границу вином.

Но цены на нефть пошли вниз, а вместе с ними и рубль. В июле 2014 года за один евро давали 44 рубля, а в день моего отъезда пять лет спустя — 75. Реальные доходы обвалились. Стойкость россиян — не выдумка, у них бывало и хуже. За спиной у Сергея, охранника в моем доме, висел портрет Сталина. Потом он все же убрал его. «Потому что он тебя пугает», — любезно уточнил он.

За пять лет мне довелось освещать множество событий, получивших международный отклик. Это последствия украинского конфликта, убийство оппозиционера Бориса Немцова в двух шагах от Кремля, военное вмешательство в Сирии, российское вмешательство в американские выборы, допинговый скандал, первый Чемпионат мира по футболу в России, отравление Сергея Скрипаля, раскол в православной церкви вокруг Украины, преследование гомосексуалистов в Чечне, первая встреча Трампа и Путина в Хельсинки… Не говоря уже о четвертом и ожидаемом избрании Путина президентом страны.

Нацистка в «Твиттере»

В России почти все непредсказуемо. Даже армейские пресс-конференции: мне как-то позвонили поздней ночью, чтобы пригласить на брифинг по операциям в Сирии, который должен был состояться всего несколько часов спустя. Журналистам обычно не позволяют задавать вопросы, они выслушивают рассказ, который подкрепляется непроверяемыми цифрами и картами. Все мои просьбы об интервью относительно обороны, иностранных дел или президента остались без ответа.

У властей сложились непростые отношения с иностранной прессой. Недоверие ощущается на всех уровнях. Нужно договариваться заранее и отправить вопросы на фирменном бланке газеты, если вы хотите добиться встречи с губернатором региона, который не горит желанием вас принимать. Риск слишком велик. «Информационная война» здесь не пустой звук, а общество обработано риторикой о злом Западе, который пытается лишь ослабить Россию.

Кроме того, нужно быть готовым к тому, что можно оказаться жертвой троллей. Худший момент для меня наступил после убийства оппозиционера Бориса Немцова, в которого трижды выстрелили февральским вечером 2015 года. Я стала «врагом», «нацистской» в «Твиттере». Я не ответила ни разу.

Меня часто спрашивали, была ли у меня свобода работы. И да, и нет. Свобода тона осталась неприкосновенной, но в четко определенных рамках. Доступ к властям и высшим кругам сильно ограничен. За иностранными корреспондентами также ведется незаметное, но вполне реальное наблюдение (как и у других, в моей квартире не раз были «гости»). Перед отъездом провели налоговую проверку. Нас там лишь терпят.

Как бы то ни было, самый большой вызов — это писать об огромной стране, которая покрыта снегом на протяжении значительной части года. Девять часов на самолете до Владивостока (к тому же стоит учесть семичасовую разницу во времени), шесть часов до Иркутска. Оставить позади сверкающие витрины Москвы — значит открыть для себя деревни без водопровода, обветшалые больницы, стихийные свалки, заброшенные заводы, вездесущие символы СССР.

Я по возможности ездила по регионам: от Татарстана до Дагестана, от Чечни до Карелии (не говоря о репортажах из соседних стран, таких как Армения, Казахстан, Молдавия и Узбекистан, куда меня, наконец, пустили после 13 лет отказа предоставить визу), страшась «упустить» что-то в Москве, но меня всегда утешали великолепные знакомства. В этом и заключается большой парадокс страны, которая вызывает раздражение, но в то же время и привязывает к себе, как никакая другая. За грубостью руководства скрывается российское общество людей с его сокровищами открытости и доброжелательности. И стойкости.