Преподаватель отделения политических наук и международных отношений Университета Стамбул Шехир, доцент Вюгар Иманбейли (Vügar İmanbeyli) оценивает положение России в Сирии в свете последних событий.

К концу мая этого года операция в Ракке, проводимая против ИГИЛ (запрещена в РФ — прим. ред.) совместно США и Отрядами народной самообороны (YPG) в Сирии, активизировалась и создала в регионе новую ситуацию. 30 мая Россия ударила по колоннам боевиков ИГИЛ, двигавшимся из Ракки в Пальмиру, запустив управляемые ракеты «Калибр» дальностью 300 километров с корабля «Адмирал Эссен» и подводной лодки «Краснодар», размещенных в восточной части Средиземного моря. Эта активность указывает на новую позицию Москвы? Чтобы понять это, было бы полезно обратить внимание на «гибкую политику», которую Россия реализует в Сирии. Под этой политикой подразумевается то, что Россия при необходимости использует на этом фронте разные инструменты (военные или политико-дипломатические) и даже, если потребуется, пересматривает свои политические подходы.

Как известно, Москва, оказывающая дипломатическую и военную поддержку режима Асада в Сирии, с сентября 2015 года стала непосредственно участвовать в боевых действиях. Когда президент России Владимир Путин высадил российский десант в Сирии, это, возможно, было сделано для достижения как минимум следующих четырех тактических целей: 1) спасти своего давнего, весьма ослабевшего союзника — режим Асада — от окончательного распада; 2) в случае падения этого режима создать в регионе небольшое государство с выходом в Средиземное море, зависимое от России в военном отношении; 3) стать еще более эффективным региональным игроком на Ближнем Востоке; 4) с прицелом на внутреннюю политику — поддержать свою риторику об Украине и Крыме тезисом о «борьбе с международным терроризмом» в Сирии и укрепить свою власть путем сохранения атмосферы военной мобилизации. При этом стратегическая цель, которая стоит над этими тактическими целями, могла заключаться в том, чтобы разрушить политику изоляции, применяемую США и ЕС с момента оккупации Крыма в 2014 году, с помощью игры на более масштабном уровне. Ведь эта политика изоляции, поддерживаемая экономическими и дипломатическими санкциями, препятствовала развитию России и реализации ее потенциала великой державы, наносила урон ее престижу на международном уровне. А иначе — зачем было бы брать на себя военные риски и поддерживать ослабшее правительство страны, которая не находится в такой непосредственной близости от России, как Украина, не представляет близкой угрозы, даже не является частью славянского или христианского мира и не имеет какой-либо сильной связи с Россией за исключением регионального союзничества?

На сегодняшний момент Россия, кажется, достигла вышеупомянутых целей, кроме последней. Во-первых, она спасла режим Асада от гибели. Во-вторых, даже если бы военное вмешательство России не смогло остановить крах режима, Москва благодаря двум военным базам, которые она усилила (Тартус и Хмеймим), давно гарантировала создание небольшого зависимого от нее государства в Восточном Средиземноморье. В-третьих, благодаря Сирии Россия превратилась в неотъемлемого игрока региональной политики. В-четвертых, хотя внутри России операция в Сирии не снискала такого интереса и поддержки, как вмешательство в Крым и на восток Украины, борьба с международным терроризмом дала возможность повлиять и на внутреннюю ситуацию; кроме того, бряцание российским оружием в дальнем зарубежье усилило националистически-патриотические чувства и в некотором смысле помогло отвлечь внимание от социально-экономических трудностей. Наконец, несмотря на то, что политике изоляции в отношении России пока не удалось положить конец, можно наблюдать, что с США в регионе удалось достичь тактический «консенсус» в определенных сферах (например, в случае с Манбиджем).

Удивительно, что Россия достигла всех этих результатов, используя военную силу в таком объеме, который можно назвать незначительным. Судя по информации, которая до настоящего момента нашла отражение в прессе, в Восточном Средиземноморье вокруг военно-морской базы Тартус курсируют порядка десяти российских кораблей, а на авиабазе Хмеймим размещено около 20 самолетов, 20-30 вертолетов и войска специального назначения численностью четыре-пять тысяч. Хотя с сентября 2015 года Москва дважды объявляла о выводе определенного количества этих боевых единиц из Сирии, становится понятно, что она осуществляет ротацию сил и техники. В этой связи можно сказать, что Россия дала большему числу военных в рядах своей армии возможность получить военный опыт и навыки и даже испытала новые вооруженные системы в реальных условиях войны. Более того, патрулирование улиц в некоторых городах, таких как Алеппо, было поручено военно-полицейскому соединению чеченцев-мусульман. В то же время известно, что некоторые российские наемные бойцы были мобилизованы одной частной компанией для ведения боевых действий на стороне Асада. При этом точно неизвестно, сколько именно российских военных погибло в Сирии, из-за существующего запрета на публикацию информации о военных потерях. Таким образом, во внутреннем общественном мнении тоже был создан имидж, что участие в войне в Сирии происходит при низких издержках.

Поиски решения в Сирии

Свои военные преимущества на поле боя в Сирии Россия попыталась перенести и на дипломатическое поле. Москва полагает, что, несмотря на военную поддержку, режим Асада не сможет взять всю страну под свой контроль, и сирийский вопрос не может быть урегулирован военными способами. Поэтому с конца 2016 года вместе с такими региональными игроками, как Турция, ей удалось сначала обеспечить прекращение огня на поле боя, а затем начать новый дипломатический процесс, известный под названием «астанинский процесс». Как известно, с января 2016 года стороны трижды встречались в Астане под началом России, Турции и Ирана. На этих переговорах Москва даже вынесла на обсуждение подготовленный ей проект конституции Сирии. С предложением этого проекта на повестке дня была поднята идея федеральной Сирии. В это время предпринимались попытки обеспечить еще больший раскол сирийской оппозиции, появление подчиненных России или близких к ней групп (в российской прессе они упоминаются как группы «Москва» и «Хмеймим»), а также приглашение этих групп на переговоры в Женеве. Поэтому в последних переговорах в Женеве в прошлом марте сирийская оппозиция приняла участие в виде четырех отдельных групп. Более того, Москва, хотя она и находится на стороне режима Асада, активизировала связи с такими курдскими вооруженными группами на севере Сирии, как Партия «Демократический союз» (PYD) / Отряды народной самообороны (YPG), и, когда это было нужно, пыталась сделать эти группы частью своей региональной политики. Например, в феврале 2017 года она собрала эти группы на конференции в Москве.

 

Когда США нанесли ракетный удар по силам Асада в Сирии вслед за химической атакой в апреле 2017 года и дали сигнал о том, что они более эффективны в Сирии и могут попасть куда угодно, Россия продемонстрировала иную реакцию. Москва, которая ранее настаивала на том, что тезис о безопасных зонах может быть шагом к распаду страны, в начале мая поспешила достичь договоренности с Турцией и Ираном о создании «зон деэскалации». Таким образом, реальная ситуация на поле боя подтвердилась разделом на четыре «зоны деэскалации».

В конце мая, после того как боевики ИГИЛ, бежавшие из Ракки с началом операции в этом городе, устремились в сторону Пальмиры, российские вооруженные силы направили свои ракеты и самолеты на эти группы. Это было сделано для того, чтобы Пальмира, которая находится на пересечении автодорог во многие регионы, в третий раз не попала в руки ИГИЛ, в силу геополитического значения и символической ценности этого города. Этой операцией Россия показала, что свои военные элементы она тоже держит наготове.

Но главный вопрос заключается в том, какой будет позиция России после операции в Ракке и продолжит ли она эту свою «гибкую политику». Хотя на тактическом уровне эта политика дала некоторые результаты и может продолжаться, ее, как видно, недостаточно для достижения вышеназванной стратегической цели. ЕС каждые полгода продлевает санкции против России, а в администрации Трампа в США звучат разные точки зрения. Очевидно, Трамп, который находится в поисках стратегического согласия с Россией, находится под давлением своих избирателей и «истеблишмента», при этом невозможно предсказать, как он будет действовать в дальнейшем. Кроме того, российское общественное мнение также уже вступает в предвыборный период. Интересно, станет ли российское руководство, которое во многом обеспечило себе пространство для маневра на региональном уровне с использованием небольшой военной силы, делать более радикальные ходы за несколько месяцев до президентских выборов в марте 2018 года?