Телеканал «Громадское» в рамках цикла статей о национальных языках в странах бывшего СССР подготовил репортаж о Молдавии и румынском языке, который также называют молдавским. Во время своего прибывания в Кишеневе журналист Ксения Туркова пообщалась с рядом местных экспертов и специалистов в этой сфере.

Я сижу в одном из кишиневских ресторанов и разглядываю меню — пытаюсь угадать значения неизвестных мне слов, ищу в них знакомые корни. О, «овощи» как во французском — legume! Апельсин — portocaliu — отсылает к греческому. Бранч-prânz, конечно, почти близнец итальянского pranzo. А ceai просто совсем как наш родной «чай».

«Румынский язык вроде бы похож на все сразу, но на самом деле не похож ни на один, он сам по себе», — говорит мне журналист, телеведущая Мария Левченко, с которой мы сюда пришли. Мария делает оговорку: это она называет язык румынским, но в другой компании я вполне могу услышать и второе название — молдавский. Все зависит от того, каких политических взглядов будут придерживаться мои собеседники.

«Если я нахожусь в обществе определенных людей, не хочу вызывать конфликты и мне нужно как-то лавировать и не называть язык ни румынским, ни молдавским, тогда я просто называю его государственным языком, — говорит Мария Левченко. — И здесь уже не к чему придраться, этот вопрос невозможно политизировать».

Язык Молдавии действительно уникален тем, что никак не может определиться с названием. И дело тут не в науке, а в политике. Лингвисты признают: этот язык почти идентичен румынскому (почти, потому что у любого территориального варианта есть особенности). А вот как его назвать, должны решить политики и общество. Правда, пока делать этого они категорически не хотят. Политики не прекращают спорить: одни пугают объединением с Румынией, другие — чуть ли не «новой Российской Империей».

Комментарий лингвиста, специалиста по типологии, автора книги «Почему языки такие разные?» Владимира Плунгяна:

«Вопрос донельзя запутан и разогрет с обеих сторон. Объективно — перед нами некоторое пространство территориально различающихся вариантов одного языка. Больше лингвист вам ничего не скажет. Дальше начинают действовать факторы истории, культуры, политики, религии.

Неверно, что в Молдавии говорят на таком же румынском, как в Румынии. Но неверно и то, что молдавский и румынский — это объективно и исконно разные языки. Вопрос о названии тут вообще не приоритетный, есть случаи, когда разные государства признают, что говорят на одном языке, как Австрия и Германия (при том, что особенности австрийского немецкого никто не отрицает). С одной стороны, ничего страшного не будет, если название «молдавский язык» будет сохраняться, с другой — это слишком политизированный вопрос. Любой территориальный вариант языка стопроцентно разумно назвать самостоятельным языком, если у большинства его носителей есть такое желание».

Но пока в Молдавии противоречат друг другу даже главные документы страны: в Конституции язык называется молдавским, а в Декларации о независимости — румынским. Правда, в 2013 году Конституционный суд признал приоритет Декларации о независимости над Конституцией. То есть формально язык признали румынским. Но согласия это не добавило.

Незнакомцу, который, условно говоря, упал в Молдавию с Луны, сложно будет разобраться, на каком же все-таки языке говорят ее жители. Язык один, а названия два. И каждое — сильно политизировано.

Мария Левченко признается, что сама очень хотела бы называть язык молдавским, но не может себе этого позволить: «Мы живем в Республике Молдова, и для построения нашего независимого, настоящего, крепкого суверенного государства, у нас должен быть свой язык — молдавский, который будет подчеркивать нашу идентичность, который будет подчеркивать, что мы не часть Румынии, что мы развиваемся как независимая страна. Но я не могу этого сделать, потому что, если я буду говорить, что я говорю на молдавском языке — меня сразу же отнесут к определенной политической категории, в которой я себя не нахожу и не ощущаю».

Языковой вопрос в политическом поле Молдавии возникает если не ежедневно, то еженедельно, говорит нам депутат молдавского парламента от Либерал-демократической партии Вадим Пистринчук. По его словам, все 25 лет независимости этот вопрос в Молдавии играл определяющую роль. Политикам легко играть на нем, учитывая проблему идентичности в молдавском обществе, часть представителей которого считает себя румынами, а часть — молдаванами. Это раздвоение, говорит депутат, родом из Советского Союза:

Сам Вадим Пистринчук начал учить румынскую грамматику уже после того, как Молдавия стала независимой. Говорит, что в развитии и поддержке языка большую помощь оказала Румыния. Но именно в этом — влиянии Румынии — для довольно большой части общества и заключается угроза. Возможно, нужно, чтобы сменилась хотя бы пара поколений, чтобы все пришли к консенсусу, констатирует Пистринчук. Правда, признает: по его мнению, какой-то консенсус уже появился:

«Я даже знаю политических лидеров, которые публично заявляют, что это язык молдавский, но между собой они говорят: "Да я понимаю, что язык румынский". Мы даже шутим иногда. У нас недавно были парламентские дебаты о национальной идентичности. И нас было двое депутатов. Один говорит: "Я говорю на молдавском". А я говорю: "А я на румынском, но видите, мы отлично понимаем друг друга!"«

Коллега Пистринчука по парламенту, депутат-коммунист Инна Шупак с наименованием «румынский» не согласна. Решение Конституционного суда 2013 года она считает политически мотивированным и ссылается на то, что «как минимум у трех из пяти судей — румынское гражданство». Апеллирует депутат и к истории, напоминая о том, что молдавская государственность насчитывает уже больше 600 лет (первое летописное упоминание о Молдавском княжестве относится к 1359 году), а Румыния сформировалась как государство только в середине XIX века.

Для самой Инны Шупак государственный язык Молдавии — неродной, она выросла в русской семье, но выучила язык и считает, что его надо изучать и развивать. «Нужно показывать, что знание государственного языка — это само собой разумеющееся», — говорит Шупак.

Впрочем, в одном депутаты из обеих партий сходятся: языковой вопрос сильно политизирован. По мнению Инны Шупак, политики в пылу баталий используют языковой вопрос, чтобы разделить общество на своих и чужих. А кроме того, отвлекают людей от других, не менее важных, проблем: «Я думаю, что эту проблему можно будет решать, когда мы решим самую главную проблему — с теми, кто у нас руководит государством. Когда у нас, у граждан Молдавии, в том числе у тех, кто находится в оппозиции, будет доверие к институтам власти и в том числе к Конституционному суду. Сейчас у нас этого доверия нет».

Обращает внимание депутат и на статус русского языка. В Молдавии до сих пор действует закон о функционировании языков 1989 года, согласно которому русский имеет статус языка межнационального общения. Однако Кодекс об образовании от 2014 фактически перенес русский в статус иностранного. Инна Шупак убеждена, что все это «еще больше разделило и без того разделенное молдавское общество».

О делении на своих и чужих как основной проблеме молдавского общества говорит и специалист по коммуникациям Анастасия Примов. «У нас это все очень черное и белое», — говорит она. Сама Анастасия — из двуязычной семьи. Мама говорит по-русски, папа — по-румынски, оба они знают и русский, и румынский. Анастасия говорит, что в ее семье языкового вопроса нет: они просто говорят на том языке, какой понятен собеседнику. Но так далеко не всех:

«В большинстве семей происходит так, что люди идентифицируют себя либо с одной страной (Румынией), либо с другой (Россией). И здесь появляется очень много места для интерпретаций и для манипуляций. Очень часто, когда на фоне лингвистического критерия начинают дробить общество на наших и чужих, я это чувствую. То есть, если я говорю по-русски и захожу куда-то, я чувствую взгляды людей, который говорят только по-румынски и понимаю, что они меня сразу записали в "чужие". Очень удобно так манипулировать людьми: ты запускаешь просто фишку по поводу языкового барьера — и сразу имеешь не 100 человек, а 50 на 50».

По словам Анастасии Примов, проблема идентичности у молдаван — одна из самых острых, если не самая острая. Даже в учебниках по истории (истории Румынии) моменту создания Молдавии посвящено буквально несколько страниц. Сегодняшней Молдавии отведено очень мало места. В основном это сухие факты, говорит Анастасия: тогда-то, такого-то числа приняли то-то. В том числе в этом, считает она, следует искать причины разделенности молдавского общества:

«У нас есть несколько тем для спекуляций в Молдавии, чтобы разделить людей на "своих" и "чужих". Первая — лингвистическая, вторая — историческая, третья — это Приднестровье: наше оно или не наше, чужие или свои, как, куда присоединять или отпускать, что с ними делать? И еще меньшинства, права меньшинств, например тема ЛГБТ, тема меньшинств в Гагаузии, украинцев и так далее. Их включают в тот момент, когда общество "неудобно", когда оно слишком соединенное».

Кстати, с языками национальных меньшинств в Молдавии тоже не все так просто. Гагаузский — один из трех официальных языков Гагаузской автономии — в 2010 году ЮНЕСКО внесла в список исчезающих языков. По закону все официальные надписи и объявления в Гагаузии должны дублироваться на трех языках: гагаузском, румынском и русском. Однако встретить такую трехъязычную надпись здесь практически невозможно.

Кинорежиссер Иван Патраман рассказывает, что как-то потратил полдня на то, чтобы обойти столицу Гагаузии — Комрат — и нашел всего 25 табличек на гагаузском.

Сейчас Иван снимает первый в мире фильм на гагаузском языке. Съемки начал на свои деньги, снял пилотную серию, запустил проект. Но потом понял, что личного бюджета уже не хватает, и запустил краудфандинг. Собранных за три «волны» денег хватило на съемки. Кроме того, кто-то помогал съемочной группе с едой, кто-то давал бесплатный транспорт.

Актеров, хорошо говорящих на гагаузском, Иван набрал в местном театре. Но был и народный кастинг. Авторы фильма просто пригласили всех желающих местных жителей попробовать себя в качестве актеров — народу пришло очень много. Иван говорит, что для поддержки языка это важно: люди поняли, что их родной гагаузский — не музейный экспонат, а живой язык, который дает возможность заработать.

В основе сценария фильма- рассказ классика гагаузской литературы Николая Бабоглу о любви и шекспировском противостоянии двух семей.

О роли политиков и чиновников развитии гагаузского языка и культуры Иван говорить не хочет: сразу предупреждает нас, чтобы не спрашивали о политике. С такой же просьбой обращается к нам и известный в Гагаузии певец Виталий Манжул, с которым мы случайно знакомимся на пороге местного дома культуры. Виталий — настоящий, без пафоса, патриот своего языка. Рассказывает о нем с любовью и вдохновением. А что там делают политики, говорит, его не волнует:

«Что делают чиновники, мало меня вообще интересует. Хотят — делают, хотят — не делают. Одно могу сказать: сохранение своего родного языка не зависит только от государства — в больше степени это зависит от родителей, от того насколько сильно мы сами хотим сохранить этот язык. Я не считаю, что мне помогало государство, чтобы я знал свой язык».

Виталий знает родной язык с детства, потому что жил в атмосфере, где всегда говорили на гагаузском. Бабушка читала сказки и пела старые народные песни. Виталий и сейчас может напеть некоторые из них. Прямо во время интервью он поет нам бабушкину песню о том, как чабана просят, чтобы он открытой душой и сердцем смотрел за своими овцами, чтобы он им налил воды, чтобы у них было что поесть. А потом — приглашает в маленькую студию, где записывает песни.

Гагаузский язык, к сожалению, пока не переместился из области народных песен, сказок и разговоров с бабушкой в сферу общественной жизни, констатирует общественный деятель Михаил Сиркели, гагауз в пятом поколении. Михаил родился в гагаузско-болгарском селе, в его семье говорили в основном на гагаузском: «Это в принципе было свойством в советское время семей, где родители не имели высшего образования и не являлись, скажем так, сельской элитой. Потом, когда я уже пошел в детский сад, родителей очень сильно убеждали в том, чтобы они говорили на русском языке для того, чтобы дети избавились от гагаузского акцента». Однажды, вспоминает Михаил, отец решил вдруг действительно говорить на русском. Но его эксперимент не продержался и нескольких недель: мама сказала, что в семье должен звучать только гагаузский.

Но сейчас ситуация изменилась: на гагаузском говорит все меньше местных жителей. В основном этот язык сохраняется в гагаузских селах. Если дети живут с бабушками и дедушками, а родители на заработках, то они говорят на гагаузском. А если живут с родителями, — на русском. В советское время гагаузский в школах не преподавали. Гагаузы всегда боролись за свой язык и культуру, рассказывает Михаил и отмечает: после того, как Молдавия стала независимой, местные движения из гагаузских превратились в пророссийские:

«Здесь, в Гагаузии появились первые гагаузские диссиденты, которые организовали первые гагаузские движения за гагаузский язык, за культуру. Но потом, когда начался развал Советского Союза и появились националистические движения по всем бывшим советским республикам, гагаузы — учитывая то, что националистическое движение Молдавии было прорумынским фактически и выступало за объединение Молдавии с Румынией, — гагаузы увидели в этом очень серьезную опасность для себя, будучи русскоязычными в основном. И тогда почему-то это движение за гагаузский язык, все эти движения общественные, они из прогагаузских резко превратились в пророссийские, потому что люди захотели сохранить русский язык».

Влияние российских медиа в целом довольно сильно в Молдавии, а в Гагаузии — особенно. Возникла парадоксальная ситуация: гагаузы боролись за автономию, чтобы развивать язык и культуру, но на самом деле этим не занимаются и отдают предпочтение русскому. Весь документооборот идет на русском, и сложно найти хотя бы один документ на гагаузском языке, признает Сиркели. Впрочем, и начать этот документооборот было бы сложно — фактически законсервированный гагаузский язык беден, он не развивается.

В Гагаузии есть даже общественное телевидение и передачи на гагаузском языке утром и вечером. Но это все не способствует тому, чтобы гагаузский язык стал основным. Те, кто хочет остаться здесь, учат румынский или используют русский. А те, кто смотрит на Запад, изучают английский и другие языки. Правительство, говорит Михаил Сиркели, пока «не нашло фишку», чтобы стимулировать людей учить и развивать гагаузский.

В Гагаузии, как и в Молдавии в целом, на первое место выходит все тот же вопрос идентичности: кто мы, часть какого — русского, румынского или молдавского — мира?

Специалист по коммуникациям и пиару Анастасия Примов говорит: если бы ей поручили кампанию по продвижению государственного языка Молдавии для тех, кто говорит по-русски, она бы выбрала в качестве центрального образа что-то базовое, связанное, например, с кухней. «Я бы поговорила про кулинарию и придумала какой-нибудь слоган, связанный с едой. Например, "Румынский язык — это вкусно!". Потому что вкуснее жить, когда ты знаешь оба языка. И под этот слоган можно было бы снять видеоролики, как можно заказать кофе и как тебе будет вкусно, если закажешь его на румынском».

Осталось окончательно договориться, как назвать главное блюдо в этом меню.