«Храм святого Саввы — главная святыня сербов, символ духовной мощи народа, которому во времена тяжелых испытаний удалось довести до конца эту многолетнюю стройку. Мы надеемся, что храм очень скоро предстанет во всей своей красоте, каким и был задуман. И то, что Россия, российские мастера при участии российского народа, российского государства, русской церкви внесли такой большой вклад в украшение этого храма, для меня великая честь и радость. Я по-настоящему рад, что могу представлять Его Святейшество Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и что присутствую здесь сегодня, когда открывается новая глава сотрудничества между нашими церквями, между нашими народами на пути к завершению работ по оформлению этой главной святыни народа Сербии на месте, где когда-то были сожжены мощи святого основателя автокефальной Сербской православной церкви и где сейчас православие переживает великий триумф. Храм Христа Спасителя в России также был заново выстроен не в самые простые для нашего народа времена. Это был период больших экономических трудностей и социальных потрясений. Несмотря на беды, которые переживали народ и Россия, храм был построен вновь как символ непобедимости и духовной мощи нашего народа. Мы уверены, что храм святого Саввы являет собой для вашего народа то же самое», — это слова протоиерея Николая Балашова, сказанные им в интервью журналу «Печат».
Протоиерей Николай Балашов является заместителем председателя отдела внешних церковных связей Московского патриархата и прибыл в Белград в качестве представителя Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, чтобы присутствовать на подписании Договора о продолжении участия россиян в мозаичном оформлении внутреннего убранства храма святого Саввы во Врачаре.
Печат: Храм святого Саввы обладает двойной символикой, олицетворяя сербско-российские связи. Законоправило святого Саввы лежит в основе русского законодательства, а теперь Россия в благодарность святому Савве и сербам оформляет храм и помогает в его строительстве. Осознаем ли мы, насколько глубоки и долговечны сербско-российские связи, и не дошли ли мы, братья, которые хорошо знают друг друга, до того, что некоторые русские лучше понимают немцев, а некоторые сербы — людей с Запада?
Протоиерей Николай Балашов: Для нас, русских, сербы — настолько близкий и родной народ, что нам трудно вспомнить хоть один период, когда было по-другому. Конечно, память человека охватывает только несколько десятилетий его личной жизни и хранит то, что он с детства слышал от своих родителей. Но мы чувствуем, что всегда были братьями, так как у нас общие взгляды на мир и общая система ценностей, которые, разумеется, сформировались под влиянием нашей православной веры. После краха коммунистической, советской России моментом, когда многие мои соотечественники осознали собственную сущностную принадлежность к православной вере, стало начало бомбардировок Белграда. Это был момент, когда они поняли, что солидарны с сербами, что поддерживают сербов. Это прочувствовали даже те люди, которые не очень разбирались в истории и не слишком интересовались духовными вопросами, мало ходили в церковь. А почему они поддерживали сербов? Потому что мы — православные.
Я очень хорошо помню, как именно в те дни 1999 года на волне огромного негодования, которое вызывало у россиян это беззаконие в отношении братского народа, в нашем народе, который до сих пор воспитывался в советском и атеистическом духе, окрепло убеждение, что все мы православные. Это то, о чем я могу рассказывать сам, так как это происходило на моих глазах. Разумеется, бывали периоды, когда наши государства связывали не самые близкие политические отношения. Вероятно, у каждого из наших народов есть свои тяжелые исторические воспоминания в этой связи. Однако, как мне кажется, нас особенно сблизило то, что мы вместе пережили в последние десятилетия. А особенно нас сблизил опыт видоизменения национальной жизни на основах, сформированных православной верой.
— Говоря о сохранении памяти о византийском прошлом и его наследии, Дмитрий Оболенский утверждал, что она все еще жива не только в отдаленных монастырях, но и в той символичной драме человеческого спасения, которая продолжается с самого зарождения христианства. Кстати, он полагал, что святой Савва был в высшей степени византийцем по духу. Можем ли мы, невзирая на географию, относящую Византию к Константинополю, говорить о Византии как цивилизационной и ценностной модели, свойственной нашим народам?
— Несомненно, Константинополь — мать для нас и для сербов, как и Византия… Кстати, это название появилось значительно позднее. Византийцы называли себя ромеями. Что такое Византия в духовном смысле? Это стремление упорядочить жизнь государства и общества на основе православной веры в духе симфонии, то есть не вмешательства, а сотрудничества, взаимной поддержки светской и духовной власти, государственной власти и руководства Церкви. Этот идеал еще жив в сознании народов, которые вышли из византийской цивилизации, но он развивался, а тот опыт, который мы накопили, только обогащал эти представления, дополнял их и в определенном смысле корректировал.
В ХХ веке Россия пережила тоталитарный атеистический режим. На наши ностальгические воспоминания о прежней, скорее теоретической, нежели реальной, симфонии повлиял и тот исторический опыт, который мы получили. В новых условиях православная церковь поняла, насколько важно уметь стоять на собственных ногах без необходимости опираться на поддержку государства. Поскольку мы приобрели этот опыт, мы извлекли новый урок о свободе и самостоятельности. Поэтому, как мне кажется, нечто подобное пережила и Сербская православная церковь в ХХ веке, когда единое государство, чьи границы совпадали с границами Церкви, перестало существовать, когда народы, которые она считала своим детищем, начали воевать друг с другом, когда ночь ненависти опустилась на землю, которая столько веков освещалась святостью христианской веры. Поэтому мы и византийцы, но также мы и обладатели собственного накопленного опыта, являющегося неотъемлемой частью нашего духовного багажа.
— Я не могу в этой связи не спросить о православии в мире сегодня. Каково его место, и какие проблемы и последствия может повлечь за собой так называемый Варфоломеевский раскол?
— Сегодня положение православия в мире не из лучших. Ясно, что более не существует единой Православной церкви. То, что произошло на Украине, разделило нас. Мы видим свой долг, прежде всего в том, чтобы защищать тех, кто подвергается гонениям. Мы не можем принять преследователей и тех, кто их поддерживает, и говорить, что Христос среди нас. Кстати, это заставило нас отказаться от литургических сношений с Константинопольским патриархатом, с материнской Церковью. Для нас это был очень болезненный и мучительный, однако необходимый шаг. Мы видим, что произошедшее на Украине и то, что по просьбе украинских политиков, украинских раскольников и международных сил, стоявших за ними, совершил патриарх Варфоломей, до сих пор не признала ни одна православная церковь в мире. Это дает нам надежду.
Одной из тех, кто с возмущением не признал решение Константинопольского патриархата и четко обозначил свою позицию, была Сербская православная церковь. Мы признаем это с большой благодарностью. От имени нашего патриарха и Собора архиереев я горячо благодарю братьев сербов. Наши братья на Украине с особой благодарностью приняли эту четкую, можно сказать, не дипломатичную, а христианскую, пастырскую, богословскую позицию Сербской православной церкви, которая внесла свою оценку тому, что произошло.
— Как Вы объясняете откровенную заинтересованность США в том, чтобы на Украине появилась новая церковь? Насколько это вопрос веры, а насколько — геополитики?
— Знаете, у некоторых наших западных партнеров есть, я бы сказал, иррациональный страх, вызванный православием. Особенно они почему-то боятся способности православных объединяться на общем цивилизационном, духовном и культурном пространстве. И то, что Сербия пережила 20 лет назад, было увертюрой к тому, что ожидало другие православные народы. Больше нет единой Югославии. Духовного раскола между народами России и Украины добиваются люди, которые хотят ослабить наше духовное пространство, наше единство, нашу способность стоять друг за друга. Я уверен, что в своей основе это геополитический проект, цель которого — добиться гегемонии одного единственного взгляда на мир.
— Пытаются ли Украину изменить цивилизационно? Только ли смена религиозного мировоззрения и смена идентичности гарантируют Западу успешное завершение проекта по захвату этой страны?
— У нас, православных, в мире есть духовные оппоненты, и это неудивительно. В конце концов, суть того, что происходит на этом свете, Федор Достоевский описал просто: «Тут дьявол с Богом борются, а поле битвы — сердца людей». Печально, когда нам, православным, не хватает внутреннего единства. Так мы становимся уязвимее для тех сил, с которыми мы должны упорно бороться.
— Как Вы считаете, не намеревается ли Константинопольский патриархат достичь еще одной цели — подготовить почву для реализации политических амбиций некоторых стран и создания новой оси западного альянса НАТО, православной?
— Да, к подобному стремятся некоторые из тех, кто не понимает всей сути нашей православной веры, нашей православной истории и цивилизации, сформированной нашей верой. Правда в том, что некоторые политики полагают: православные церкви, чьи центры сосредоточены в Европейском Союзе, должны признать произошедшее на Украине. Но пока этого так и не произошло. Они считали, что эти православные церкви и политические руководители этих народов, стремясь в Евросоюз или НАТО, поддержат эту инициативу, но нет. Это говорит о крепости и стойкости нашей веры и образа жизни, который она сформировала, к внешним воздействиям.
Но также не вызывает сомнений то, что вторжение политической стихии в жизнь церкви приводит к тому, что каноны забываются и формируются такие модели церковного устройства, которые наша православная церковь не знала веками. Их появление в христианском мире послужило причиной первого великого раскола 1054 года. Он случился не внезапно, а готовился постепенно на протяжении нескольких веков. Он основывался на конфликте, связанном с учениями о Церкви и власти в Церкви. Восточное учение отстаивало то, что сегодня мы называем православной верой.
Другое учение сформировалось на Западе, где значение первосвященника, римского епископа было особенно велико, а примат любви начал трансформироваться во власть над окружающим миром. Отсюда и проистекает конфликт, который существует в православной церкви сегодня. На самом деле мы наблюдаем рецидив старой болезни, которая когда-то привела к отмежеванию Древнего Рима от всего православного сообщества. Теперь у нас на глазах все повторилось с новым Римом.
— Конечно, мы совершенно ясно видим, что в наше время ставится вопрос о природе власти в Церкви. Как мы его понимаем. И сейчас мы видим, как то, что веками защищали наши отцы, включая полемику с Римом, начинают пересматривать во имя совершенно других экклезиологических моделей. При этом также понятно, что мы не в состоянии будем решить практические вопросы, если не наведем порядок в нашей православной экклезиологии. У нас стали открыто проповедовать учение о первом без равных. Ничего подобного наша церковь не знала веками. Ясно, что если мы не разъясним, что на самом деле означает учение отца, мы вряд ли решим и практические вопросы.
— Недавно президент Сирии отметил, что продолжается подготовка к разделу Антиохской православной церкви на два крыла — сирийское и ливанское. Насколько в этих намерениях просматривается рука Запада?
— Тут совершенно очевидна причастность Запада с его принципом «Разделяй и властвуй». Провокационные силы Запада будут испытывать православное единство на прочность во всех поместных православных церквях, чья юрисдикция охватывает не одно национальное государство, а несколько. Как мне кажется, Антиохская церковь пока хорошо справляется с этим натиском. Но кто знает, как сложатся политические обстоятельства в будущем и не создастся ли плодородная почва для осуществления такого раскола.
— Оглянувшись назад, можно сказать, что, судя по всему, наибольший подъем энтузиазма в экуменическом движении наблюдался в 90-е годы, когда оно добивалось полной победы идеи однополярного мира. Сегодня, в условиях возрожденного устройства времен холодной войны, эта идея провалилась. Свидетельствует ли это о том, что экуменизмом, как исконным средством для выполнения заповеди Христовой «Идите и крестите народы свои», злоупотребили, превратив его в средство для разрушения национальной идентичности православных народов?
— У слова экуменизм есть несколько значений. С одной стороны, конечно, есть духовные тенденции, которые появляются в общественной и политической жизни в процессе глобализации и которые мы можем назвать этим словом. С другой стороны, расцвет и, вероятно, наилучшее время для экуменических настроений и ожиданий в Европе пришлось на начало ХХ века, когда ощущались последствия Первой мировой войны, когда пришло осознание того ужаса, который произошел с европейскими народами, и понимание того, что вера в прогресс была совершенно безосновательной.
Либеральная теология внушала, что благодаря постепенному научному прогрессу люди будут жить в очень гуманном мире, который станет воплощением Христова евангелия. Однако этого не произошло. И стремление найти новые основы для единства, чтобы война не повторилась, в то время стало мощной движущей силой. Кроме того, произошло массовое переселение православных народов. И многие наши русские, изгнанные из России, осели в странах Западной Европы. Это смешение очень способствовало лучшему познанию друг друга. Многие католики и протестанты увидели, что многочисленные восточные раскольники не так ужасны, как им казалось прежде. Люди начали общаться и открыли для себя искреннюю веру верующих на Западе и на Востоке. В этом было нечто трогательное.
Другое дело, что, вероятно, в те годы многие зрелые и серьезные люди питали все же несколько наивные надежды. Среди них я бы назвал отца Сергея Булгакова, одного из русских богословов, и многих других, в том числе Георгия Фроловского. Многие видные богословы Православной церкви того времени с большим оптимизмом относились к этому сближению. Конечно, мы всегда ощущали и ощущаем — то, что разделило Восток и Запад, является трагедией, очень тяжелой непоправимой бедой, которая постигла христианскую церковь.
На самом деле стремление к межхристианскому общению правильно. Так было и есть. Мы можем осуждать происходящее на Украине. Мы можем даже настоять на забвении Константинополя и всех тех веков, которые мы прожили вместе, и всех тех богословских богатств, которые мы нажили. Мы можем не видеть трагедии в том, что мы больше не общаемся. И несмотря на все это, на все то возмущение, которое мы испытываем из-за произошедшего канонического беззакония, оно не может перечеркнуть то, что существовало на протяжении многих веков. Мы просто не можем этого забыть. Мы также не можем забыть первое тысячелетие нашей истории, когда все мы были вместе.
