«По давней христианской традиции, земля, в которой покоятся невинные жертвы, священна. Давайте почтим ее», — в задумчивости пробормотал Солженицын. 27 мая 1994 года писатель впервые вылетел в Россию после 20 лет, проведенных в США. Остановка в Магадане продлилась всего несколько минут, и воссоединение лауреата Нобелевской премии по литературе с его народом состоялась уже во Владивостоке. «Я склоняю перед вами голову в знак уважения и восхищения», — сказал Александр Солженицын на трапе самолета 4 тысячам встречавших его людей.

В 1973 году тайная полиция изъяла рукописи автора, вынудив его опубликовать их в Париже. «Архипелаг ГУЛАГ» стал подробным и леденящим душу повествованием о системе трудовых лагерей коммунистического режима. Год спустя Кремль выдворил Солженицина из Союза. «Мне предстоит заново узнать мою страну, — сказал писатель по прибытии во Владивосток. — Я буду слушать людей и смотреть на реалии современной России в поезде до Москвы и во время остановок на этом пути». До столицы Солженицын добрался 21 июля.

Предлагаем вашему вниманию репортаж о возвращении Александра Солженицына в Россию, который был опубликован в «Пари Матч» в 1994 году…

«Пари Матч» № 2350, 9 июня 1994 года

Солженицын, возвращение пророка

Патрик Форестье (Patrick Forestier), специальный корреспондент

«Александр Исаевич выбрал Владивосток, потому что именно здесь начинается наша страна, там, где встает солнце. Он последует за ним через всю Россию», — говорит на встрече директор музея. Позднее в саду университета старый отшельник обозревает вместе с женой Натальей (она была его неизменной спутницей на протяжение 20 лет ссылки и работы) главный порт востока России. После того, как его самолет пересек Берингов пролив, он, с волнением и тревогой, не спускал глаз с пейзажей вновь обретенной родины. Болезненная церемония воссоединения продолжится на суше, по Транссибирской магистрали, которая пройдет через тайгу, где он некогда был «зеком» в одном из лагерей. Он не выпускает из рук черную тетрадь с плотной обложкой, в которую старательно записывает все свои наблюдения. Символизирующий вечную Россию писатель со страстью продолжает свою летопись.

После того, как самолет пересек Берингов пролив, он окружил себя покровом глубокой тишины, а его глаза были прикованы к иллюминатору. Остановка в Магадане продлилась всего несколько минут, но он все равно захотел выйти: не для того, чтобы ступить на родную землю (он ждал этого 20 лет и мог потерпеть еще два часа), а чтобы собраться с мыслями.

«По давней христианской традиции, земля, в которой покоятся невинные жертвы, священна. Давайте почтим ее», — пробормотал Солженицын, поклонившись ей, словно царю. Будем надеяться, что возрождение красоты России дойдет и до этой колымской земли. Приняв хлеб и соль, он вернулся в самолет и буквально утонул в своих мыслях до самого Владивостока.

Изгнанник захотел отправиться не сразу в Москву, а в легендарный порт, который расположен в 10 тысячах километров от столицы. Решение вернуться через восток было принято не просто так. Солженицын не скрывает своего патриотизма и совершенно непреклонен во всем, что касается российских границ, языка и христианской веры. Начало пути из Анкориджа становится напоминанием о том, что Аляска — российская земля, пусть там и реет американский флаг с тех пор, как царь продал ее США в 1867 году за 7 миллионов долларов. Начиная путешествие из Москвы во Владивосток, он подчеркивает, что Россия находится не только в Европе до Урала, но и в Азии, где ее омывает Японское море. Об этом напоминает имперский двуглавый орел, который смотрит одновременно на запад и восток страны.

«Когда Россия теряет пространство, она теряет душу», — говорит он на следующий день после прибытия. Прогуливаясь у рынка, писатель не обращает внимания на прославляющие освободителей монументальные статуи в стиле советского реализма. До октября 1922 года Владивосток был последним оплотом Белой армии, которая вела борьбу с большевиками. После взятия Омска красные пленили и расстреляли адмирала Колчака, но Белая армия укрылась на другом конце страны. Казаки атамана Семенова оказывали сопротивление во Владивостоке, пока на остальной части империи утверждался столь ненавистный Солженицыну красный порядок. «Я никогда не был диссидентом, — утверждает он, подчеркивая тем самым, что не хотел реформировать сбившуюся с пути систему. — Когда в 1945 году меня отправили в тюрьму, они были правы, потому что я был против режима, а его представители требовали соблюдение советского закона и конституции. Я всегда говорил, что при коммунизме жить нельзя».

«Разве Владивосток не заслуживает национального памятника в честь борьбы Белой армии с красными?» — спрашивает его местный репортер. «Он необходим, отвечает писатель. — Но разве может он существовать, пока убийцы не признались в своих преступлениях, хотя в 1920-х годах они хвастались, что хотят убить всех белых офицеров? Сначала палачи должны покаяться, но желающих нет».

Наталья ничего не говорит. Она просто поворачивает голову и смотрит на мужа. Во время изгнания в Вермонте она помогала ему разбирать папки, рукописи и архивы. Гигантский и кропотливый труд, который лег в основу таких работ как «Август четырнадцатого» и «Октябрь шестнадцатого». Ее лицо все так же чисто, но с годами в волосах появилась проседь, а под голубыми глазами возникли мешки. Во Владивостоке Наталья не отходит от мужа, сына Степана, 20-летнего студента Гарварда, и старшего сына Ермолая, который учит китайский на Тайване. Позднее к ним должен присоединиться третий сын — пианист Игнат.

Стоящая за прилавком пожилая женщина не скрывает радости: «Солженицын — настоящий русский, настоящий патриот. Второй Достоевский». Александр Исаевич смотрит на цены. «Все слишком дорого!» — кричит другая женщина с платком на голове. Со старых грузовиков продают копченую сельдь, капусту и картошку, которые соседствуют с крабовыми консервами и пирожными из соседнего Китая. Фруктов нет, а цены на сосиски вызывают у писателя удивление: «10 рублей за кило! Когда я уехал в 1974 году, они были по рублю!»

Накануне писатель пытался объяснить, в чем была его главная цель. Сразу по прилету он произнес несколько слов с эстрады перед 4 тысячами человек, которые ждали его до позднего вечера: «Я склоняю перед вами голову в знак уважения и восхищения. Мне предстоит заново узнать мою страну. Я буду слушать людей и смотреть на реалии современной России в поезде до Москвы и во время остановок на этом пути».

Несмотря на выглядывающее из-за облаков солнце, рынок Владивостока представляет собой печальное зрелище. Теснимые толпой писатель с женой, а также фотографы и официальные лица едва не налетают на спящего прямо на земле пьяного «бомжа». «Александр Исаевич, не слушайте их! Это воры!» — кричит домохозяйка со старой сумкой в руках, указывая на сопровождающих его губернатора со свитой. Во Владивостоке, как и по всей России, царит коррупция. Несколько месяцев назад избранного мэра сместили силой, поговаривают, что не без участия объединившихся с мафией бывших кагэбэшников.

По прибытии Солженицын отказался от размещения в официальной резиденции, которую предлагали ему местные власти. Он предпочел снять номер в старой гостинице «Интурист» (там не было горячей воды), а не занимать дом номенклатуры. Как бы то ни было, он все же ездил по городу в старом черном ЗИЛе, чьи номера начинаются с 00 (отличительная черта спецслужб, которые притесняли его 20 лет назад).

«Почему вы с властями?» — спрашивают его.

«Из меня никогда не сделают Горького, — сухо отвечает он, чтобы показать, что никогда не займется пропагандой, как автор «Матери». — Мне 75, и у меня за плечами большой опыт. Не думаю, что меня можно отнести к той или иной партии, хотя иногда мои позиции могут быть близки к некоторым из них. Я остаюсь независимым. Я не буду просить и не хочу никаких политических постов ни через назначение, ни через выборы. Я просто хочу помочь стране, выражая свои мысли».

Узник, а затем изгнанник, выпустивший за границей свои произведения, Солженицын сегодня готов говорить, пусть и без прямого вмешательства в политическую жизнь. Происходящее сейчас в России является частью российской истории. «С помощью моего опыта историка я могу помочь стране», — говорит он, не зная, какую именно роль будет играть по прибытии в Москву. По проведенному год назад опросу, за него были бы готовы проголосовать 42% россиян. За Бориса Ельцина — всего 18%. В сбившейся с пути России, которая пережила развал коммунизма и две попытки государственного переворота, а теперь погружается в экономический хаос, писатель выглядит кем-то вроде спасителя, пророка, мудреца и ясновидящего. «Несмотря на изгнание, эта ситуация не удивила меня. В 1979 году я говорил, что коммунизм рухнет, и что выход из него будет самым трудным и опасным процессом. С учетом выбранного неуклюжего метода, результат меня не удивляет. Бесконтрольная приватизация — ошибка, — отмечает он. — В 1917 году большевики разрушили страну за восемь месяцев. В 1986 году разрушение началось с плохих реформ. Петр I уже пытался силой насадить Запад в России. Демократия западных стран не обязательно подходит нам. Только обезьяны подражают другим. У нас есть собственные традиции и обычаи».

Что касается России и «русского духа» в противовес западному индивидуализму, Солженицын непреклонен. Он считает Российскую Федерацию ересью: «Россия никогда не была федерацией, как Швейцария или США. Это ложная большевистская идея для подавления народа. Когда в те времена обнаруживали какое-то меньшинство, то сразу же провозглашали его независимость, и местный этнос получал власть над русским населением. Потом Москва назначала верных ей царьков. В результате даже самая маленькая провинция в итоге затребовала себе независимость. Я за переустройство России с губерниями…»

Несмотря на лагеря, ссылку и рак, который ему удалось побороть, писатель излучает небывалую энергию, словно возвращение удесятерило его силы. Он не подавлен, а настроен очень решительно и готов отвечать ударом на удар критикам, в частности, тем, кто утверждают, что опоздал на поезд истории, потому что вернулся слишком поздно. «Я выпустил брошюру «Как нам обустроить Россию» тиражом в 17 миллионов экземпляров. Она должна была положить начало обсуждению, но Горбачев все задушил. Я пришел не слишком рано и не слишком поздно, а вовремя. Страна тогда еще не созрела. Сегодня народ понимает, что его судьба в его руках».

Писатель всячески критикует Горбачева и недолюбливает Владимира Жириновского, лидера оппозиционной Либерально-демократической партии: «Патриотизм — это любовь к нации и земле, принятие недостатков страны. Жириновский — карикатура на российского патриота». О Борисе Ельцине историк говорит с осторожностью: «Я не всегда согласен с его политикой. Я не готов публично поделиться мыслями на этот счет». Александр Солженицын уверен, что на смену коммунизму пришел патриотизм, который может ответить на ожидания населения.

Чтобы точно определить истинные трудности россиян, писатель решил провести настоящий аудит современного общества перед тем, как вернуться в Москву. Он намеревается встретиться с рабочими, крестьянами, чиновниками и интеллектуалами на протяжение 10 тысяч километров пути. Во Владивостоке он начал с областной больницы.

На пути в хирургическое отделение он на 20 минут застрял в лифте, что довольно часто бывает с этой обветшалой техникой. Вооружившись черной тетрадью с твердой обложкой, Солженицын записывает слова собеседников ручками разных цветов: «Откуда идет ваша документация? Есть ли у вас связи с иностранными лабораториями? Чего вам не хватает?» Он интересуется всем и пытается получить максимум подробностей.

На острове Попова сотрудники Тихоокеанского океанологического института готовят ему свежих крабов и креветок — настоящая роскошь, поскольку промышленный вылов не допускает розничной торговли. Писатель произносит тост, едва прикасается к водке и сразу же закусывает крабом. Его интересует загрязнение и экологические последствия. В школе №1 он сначала слушает учеников, тщательно записывая их имена и возраст. Все жалуются на недостаток стипендий, плохие условия жизни и обветшалость школы.

«Какой бардак! — говорит Солженицын. — Но этот упадок образования продолжается с 1930-х годов. Когда меня направили в Казахстан, я был там учителем. Школа была единственным лучом света для детей. Уже тогда уроки гуманитарных наук сокращали. Но это равнозначно пустоте в душе». Потом он слушает преподавателей. Они жалуются на старые учебники. Французский в школе до сих пор учат по словам «коммунизм», «товарищ» и «колхоз», которые больше никто не желает слышать. Солженицын хочет все узнать. Учитель русского недоволен англицизмами и качеством телепрограмм. Солженицын кивает и делает пометки красивым почерком. «Я верю ему, — говорит Вероника, 15-летняя ученица с длинными белыми волосами. — Он был в лагерях в прошлом, потому что говорил правду. И он продолжит говорить ее нам сейчас».