Немного есть более американских вещей, чем злоупотребление алкоголем. Но беспокойство о том, как сильно пьют другие — это тоже один из аспектов этой проблемы.
Корабль «Мэйфлауэр» (английское торговое судно, на котором англичане в 1620 году пересекли Атлантический океан и основали Плимутскую колонию, одно из первых британских поселений в Северной Америке — прим. ред.) причалил в Плимут-Роке потому что, как опасались члены экипажа, плывшие на нем «отцы-пилигримы» потребляли слишком много пива. Корабль направлялся к устью реки Гудзон, когда его моряки (которые, как и большинство европейцев того времени, предпочитали пиво воде) запаниковали из-за возможности остаться из-за пассажиров без пива, и пригрозили мятежом. Поэтому иммигранты были выброшены на берег еще до места назначения, и остались без пива. Уильям Брэдфорд (один из отцов-пилигримов и основателей Плимутской колонии на территории современного Массачусетса, её губернатор и один из первых американских историков — прим. ред.) горько жаловался на это в своем дневнике, написанном той зимой. Это действительно было ужасно, если учесть, с какими проблемами столкнулись те мигранты (едва ли половина дожила до весны). Но вскоре они не только варили свое собственное пиво, но и импортировали вина, а также крепкие спиртные напитки. И уже через пару поколений пуритане, такие как Коттон Мэзер (американский проповедник, религиозный моралист, биолог и медик и писатель, оказавший значительное влияние на американскую политическую мысль XVIII века — при. ред.) предупреждали, что «потоки рома» могут «сокрушить в нас все добродетели».
Джордж Вашингтон впервые занял выборную должность в 1758 году, получив поддержку избирателей. (Говорят, что он дал им около 500 литров алкоголя, и этого оказалось достаточно для того, чтобы получить 307 голосов и место в Палате бюргеров Вирджинии — первом избирательном представительном органе Америки). Во время Войны за независимость он использовал ту же тактику, чтобы осчастливить солдат, а позже он вообще стал одним из главных производителей виски в стране. Но, тем не менее, он всегда начинал морализировать, когда дело касалось пьянства других людей, которое в 1789 году он назвал «причиной утраты половины рабочей силы в этой стране».
Хотя Вашингтон и был лицемером, он был прав. Новая страна находилась в упадке, и в последующие годы пьянство в ней только увеличилось. К 1830 году средний взрослый американец потреблял примерно в три раза больше спиртного, чем мы пьем сегодня. Понятно, что за этим последовал повсеместный алкоголизм, что открыло долгий вынужденный путь страны к сухому закону.
Во всей этой истории по-настоящему американским является не то, какое выдающееся место занимал алкоголь в нашей истории (это относится и ко многим другим странам), а та страстность, с которым мы предавались крайностям. Американцы то употребляют алкоголь гораздо более неблагополучным образом, чем люди в других сообществах, то начинают осуждать всякое употребление алкоголя вообще. Снова и снова эра излишеств порождает эру отречения: пьянство, трезвость, пьянство, трезвость.
Сейчас мы находимся как раз в очередном периодическом кризисе из-за алкоголя, и обе тенденции проявляются сразу вместе. С начала 21-го тысячелетия потребление алкоголя резко возросло, что сменило длительное снижение на протяжении 1980-х и 90-х годов. До пандемии некоторые аспекты этой устрашающей перемены казались просто забавными, если только вы не думали о них слишком много. В 20-м веке вы могли купить вино в любом супермаркете, но не могли пить его там же. Теперь в некоторых продуктовых магазинах есть винные бары, разливное пиво, вывески, приглашающие вас на «шопинг и глоток», и тележки с подстаканниками.
Число настоящих баров уменьшилось, но пить теперь можно во многих других местах, где раньше было нельзя: салоны и бутики раздают дешевые алкогольные энергетики в пластиковых стаканчиках. В кинотеатрах подают алкоголь, в кофейнях Starbucks — алкоголь, в зоопарках — алкоголь. Мамочки носят кофейные кружки с надписью «ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ВИНОМ», хотя для тайного дневного питья лучшим вариантом может быть один из новых крепких зельтерских напитков: разбавленное солодовое виски, выдаваемое и обозначаемое — именно для этой цели — за натуральную газировку.
Еще до того, как covid-19 достиг Америки, последствия всего этого настигли нас. С 1999 по 2017 год количество смертей, связанных с алкоголем, в США удвоилось и составило более 70000 в год, что сделало алкоголь одним из главных факторов снижения средней продолжительности жизни в США. В ближайшей перспективе эти цифры, вероятно, еще больше возрастут: во время пандемии частота употребления алкоголя выросла, как и объемы продажи крепких спиртных напитков. К февралю этого года почти четверть американцев заявили, что за последний год они стали больше пить, чтобы справиться со стрессом.
Объяснить эти тенденции сложно; они идут вразрез со многими недавними ожиданиями. Не так давно миллениалов превозносили как самое непьющее поколение — они мало пили в подростковом возрасте, они были «любопытными трезвенниками», они были так замечательно сосредоточены на своем здоровье — и все же сейчас они пьют крепкий алкогольный энергетик White Claw c фруктовой и умирают от цирроз печени рекордными темпами. Это, видимо, никак не является неизбежным ответом на жизнь 21-го века: в других странах с глубоко укоренившимися алкогольными привычками, среди которых Великобритания и Россия, в последние годы, наоборот, наблюдалось существенное снижение употребления спиртных напитков.
Тем временем освещение проблемы в СМИ перешло от бодрого преувеличения пользы вина для здоровья (теперь оспариваемого) до криков о том, что никакое количество алкоголя никогда не бывает безопасным; что он может вызвать у вас рак и наверняка заставит вас умереть раньше срока. Но кажется, даже те, кто прислушивается к этому, реагируют как-то беспорядочно и противоречиво. Некоторые из моих друзей — в основном женщины 30-40-летнего возраста, то есть в группе, в которой отмечается особенно резкий всплеск пьянства — регулярно заявляют, что у них длительный перерыв в выпивке, и тут же возвращаются в пьянство. Одна из них на одном дыхании перешла от восхваления прелестей «Трезвого января» к забавным историям о пакетиках с препаратом от похмелья. У нескольких из нас есть один и тот же (замечательный) врач, и после ежегодных медицинских осмотров мы сравниваем свои заметки о все более и более острых вопросах, которые она задает об алкоголе. «Может, приберечь вино на выходные?» — предлагает она с таким настойчивым подъемом, что с таким же успехом могла бы сказать: «Может, вам не нужно каждый день вбивать себе гвозди в череп?»
Выходя из пандемии, большинство из нас хотят знать, не слишком ли много мы пьем? И еще: сколько пьют другие люди? И еще: действительно ли алкоголь настолько вреден?
Ответ на все эти вопросы, как ни странно, зависит не только от того, сколько вы пьете, но и от того, как, где и с кем вы это делаете. Но прежде чем мы дойдем до этого, нам нужно рассмотреть более простой вопрос, над которым мы редко задумываемся: почему мы вообще пьем? Под «нами» я имею в виду как американцев образца 2021 года, так и все человечество за последние несколько тысячелетий.
Давайте сразу уберем часть ответа — «Потому что это приятно». При употреблении алкоголя вырабатываются эндорфины, естественные опиаты, которые также активируются, помимо прочего, едой и сексом. Другая часть ответа — «Потому что мы можем». Естественный отбор наделил людей способностью пить большинство других млекопитающих. У многих их видов есть ферменты, которые расщепляют алкоголь и позволяют организму выводить его из организма, предупреждая смерть от отравления. Но около 10 миллионов лет назад генетическая мутация наградила наших далеких предков таким усиленным ферментом, который увеличил их возможности по расщеплению алкоголя в 40 раз.
Эта мутация произошла примерно в то время, когда серьезное нарушение климата изменило ландшафт Восточной Африки, что в конечном итоге привело к массовому вымиранию человекообразных. Ведущая теория гласит, что в последующей схватке за еду наши предки употребляли в пищу перебродившие фрукты, подбирая их с почвы тропических лесов. Те особи, которым нравился запах и вкус алкоголя и которые хорошо его усваивали, получали «кураж» и дополнительные калории. В эволюционных голодных играх пьяные обезьяны побеждают трезвых.
Но даже если предположить, что эта история естественного отбора верна, она не объясняет, почему 10 миллионов лет спустя я так люблю вино. «Это должно озадачивать нас больше, чем это происходит на самом деле. — Пишет Эдвард Слингерленд в своей обширной и интригующей новой книге "Пьяные: как мы пили, танцевали и доспотыкались до цивилизации". — Как же так произошло, что самым важным движущим мотивом человеческой изобретательности стала проблема, как человеку напиться пьяным?». Ущерб, наносимый алкоголем, огромен: нарушение мышления и моторики, агрессивность, травмы и уязвимость для всех видов агрессии, разрушение печени и мозга, импотенция, алкоголизм и ранняя смерть. Но почему же тогда эволюция конечном итоге не отвела нас от алкоголя по мере того как его важность в качестве временного дополнения в получении добавочных калорий сильно уменьшилась — скажем, не отдав предпочтение генотипам, связанным с ненавистью ко вкусу алкоголя? То, что это не так, говорит о том, что вред алкоголя в долгосрочной перспективе перевешивался его некоторыми серьезными преимуществами.
Версии этой идеи недавно всплыли на академических конференциях, в научных журналах и публикациях (во многом это заслуга британского антрополога Робина Данбара). Тема алкоголя услужливо обобщается в литературе, а затем в ней появляется наиболее радикальное заключение: люди создали алкоголь не только для того, чтобы просто «поддавать» — это помогает строить цивилизацию. Слингерленд не забывает и о темной стороне алкоголя, и его исследование того, когда и почему его вред перевешивает его преимущества, встревожит некоторых американских пьющих. Тем не менее, он описывает свою книгу как «целостную защиту алкоголя». И он сразу же объявляет, что «на самом деле, может быть, нам лучше время от времени связывать себя с алкоголем».
Слингерленд — профессор Университета Британской Колумбии (UBC), большую часть своей карьеры специализирующийся на древней китайской религии и философии. В беседе этой весной я заметил, что кажется странным, что он только что посвятил несколько лет своей жизни предмету, находящемуся так далеко за пределами его основных научных интересов. Он ответил, что алкоголь не так уж выходит за пределы его специальности, как может показаться. Как недавно понял ученый, опьянение и религия — это похожие загадки, интересные по очень схожим причинам. Еще в своей дипломной работе в Стэнфорде в 1990-х годах он находил странным, что во всех культурах и в разные периоды времени люди шли на такие экстраординарные (и часто болезненные и дорогостоящие) способы доставить удовольствие каким-то невидимым существам — богам.
В 2012 году Слингерленд и несколько ученых в других областях выиграли большой грант на изучение религии с точки зрения эволюции. С тех пор они утверждают, что религия помогла людям сотрудничать в гораздо большем масштабе, чем когда они были охотниками-собирателями. Например, вера в богов-моралистов-карателей могла препятствовать поведению, затрудняющему мирное сосуществование (скажем, воровство или убийство). И одновременно, группы с такими убеждениями были более солидарны, что позволяло им побеждать или поглощать другие группы.
Примерно в то же время Слингерленд опубликовал основанную на социальных науках книгу по самопознанию под названием «Попытки не пытаться». В нем он утверждал, что древняя даосская концепция «у-вэй» (сродни тому, что мы теперь называем теорией «потока») может помочь нам как лучше приспосабливаться к требованиям современной жизни, так и легче справляться с более вечной проблемой общения с другими людьми. Он мимоходом отметил, что интоксиканты представляют собой химическое сокращение «у-вэй» — подавляя наш рациональный разум, они могут дать волю творчеству, а также сделать нас более общительными.
Позднее в своем выступлении на тему «у-вэй» в сети Google Слингерленд высказал примерно то же самое в отношении опьянения. Во время вопросов и ответов кто-то из аудитории рассказал ему о «пике Баллмера» — гипотезе, названной в честь бывшего генерального директора Microsoft Стива Баллмера, о том, что алкоголь может влиять на способности к программированию. Выпейте некоторое количество спиртного, и вам станет легче работать. Если выпить слишком много — все пойдет к черту. Поговаривают, что некоторые программисты ставили себе капельницы со спиртом, в надежде подольше зависнуть на вершине «кривой вдохновения».
Слингерленд с запоздание осознал, насколько изменило его профессиональную жизнь появление паба несколькими годами ранее в кампусе UBC. «Мы начали встречаться там по пятницам, перед возвращением домой, — сказал он мне. — Психологи, экономисты, археологи — у нас не было ничего общего — болтали за пивом». Напитки обеспечивали достаточно раскрепощения для того, чтобы разговор не истощался. Развернулись увлекательные беседы о религии. Слингерленд сомневается, что без них он начал бы исследовать эволюционные функции религии, не говоря уже о том, чтобы написать книгу «Пьяные».
Что появилось прежде — хлеб или пиво? В течение долгого времени большинство археологов предполагали, что необходимость в хлебе была тем, что побудило людей оседать на одном месте, сотрудничать коллективами и совершать аграрную революцию. В этой версии событий начало пивоварения произошло позже — это был просто неожиданный бонус к хлебу. Но в последнее время все больше ученых начали серьезно относиться к гипотезе о том, что именно пиво свело людей вместе. (Хотя «пиво» может быть не совсем подходящим словом. Доисторический алкоголь был больше похож на перебродивший настой из того, что росло поблизости.)
Последние 25 лет археологи работали над раскопками руин Гёбекли Тепе, храма на востоке Турции. Он датируется примерно 10 000 годом до нашей эры, что примерно в два раза старше Стоунхенджа (каменное мегалитическое сооружение в Англии — прим. ред.). Храм сложен из огромных каменных плит, которые могли вытащить из ближайшего карьера только сотни человек. Насколько известно археологам, в тех местах никто не жил. Там никто не занимался сельским хозяйством. Люди собирались там для того, чтобы праздновать, как на современных вечеринках. «Остатки того, что похоже на пивоваренные чаны, в сочетании с изображениями праздничных сцен и танцев позволяют предположить, что люди собирались там группами, варили зерно или виноград, — пишет Слингерленд, — а затем напивались сваренными хмельными напитками».
На протяжении десятилетий ученые предложили множество теорий относительно того, почему мы все еще употребляем алкоголь, несмотря на его вред и на то, что прошли миллионы лет с тех пор, как наши предки начали пьянствовать. Некоторые предполагают, что у него, должно быть, была какая-то промежуточная цель, которую он с тех пор изжил. (Например, возможно, было безопаснее пить алкоголь, чем неочищенную воду — ферментация убивает патогены.) Слингерленд подвергает сомнению большинство этих объяснений. Ведь кипятить воду для ее обеззараживания гораздо проще, чем, например, варить пиво.
Гёбекли-тепе и другие археологические находки, указывающие на очень раннее употребление алкоголя, приближают нас к удовлетворительному объяснению. Архитектура храма позволяет нам ярко представить себе ту магнетическую роль, которую алкоголь мог играть для доисторических народов. Как представляет себе Слингерленд, обещание еды и питья привлекало охотников-собирателей со всех сторон в количестве, достаточном, чтобы сдвинуть гигантские каменные столбы. После постройки и сам храм, и те пиры, для которых он стал домом, придавали его создателям авторитет, а участникам чувство общности. «Периодические пиршества с алкоголем, — пишет он, — служили своего рода „клеем", скрепляющим культуру, создавшую Гёбекли-тепе».
Скорее всего, все было сложнее. Не просто пьяное сотрудничество, а принуждение, вероятно, сыграло главную роль в строительстве ранних архитектурных памятников и в поддержании порядка в ранних обществах. Тем не менее, сплоченность была очень важной, и в этом суть аргумента Слингерленда: социальные связи остро необходимы человеческому обществу, а алкоголь был важным средством формирования таких связей. Сравните нас с нашими конкурентоспособными, капризными кузенами-шимпанзе. Размещение сотен не состоящих в родстве шимпанзе в непосредственной близости на несколько часов привело бы к «крови и расчлененке», отмечает Слингерленд, а не к вечеринке с танцами и определенно не к совместному перетаскиванию гигантских камней. Человеческая цивилизация требует «индивидуального и коллективного творчества, интенсивного сотрудничества, терпимости к незнакомцам и незнакомым группам, а также той степени открытости и доверия, которым нет равных среди наших ближайших родственников приматов». Это требует, чтобы мы не только жили в мире друг с другом, но и становились союзниками и друзьями.
Что касается того, как алкоголь помогает в этом процессе, Слингерленд в основном обращает внимание на его способности подавлять активность префронтальной коры и на то, как возникающее растормаживание позволяет нам достичь более игривого, доверчивого, «детского состояния». Другие важные социальные преимущества могут быть получены от эндорфинов, которые играют ключевую роль в социальных связях. Как и многие вещи, которые объединяют людей — смех, танцы, пение, рассказывание историй, секс, религиозные ритуалы — употребление алкоголя вызывает их активное продуцирование. Слингерленд отмечает здесь благоприятный цикл: алкоголь не просто высвобождает поток эндорфинов, способствующих укреплению наших социальных связей; уменьшая нашу закрепощенность, он подталкивает нас к другим вещам, которые запускают продуцирование эндорфинов и установление социальных связей.
Со временем группы, которые пили вместе, сплотились и процветали, доминируя над меньшими группами — так же, как и те, которые молились вместе. Моменты слегка «хмельной креативности» и последующих инноваций могли дать им еще одно преимущество. Как гласит теория Слингерленда, в конечном счете пившие племена побеждали трезвых.
Но эта радужная история о том, как алкоголь создавал людям больше друзей и развитую цивилизацию, отмечена двумя огромными звездочками: все это было до появления крепких спиртных напитков и до того, как люди начали регулярно пить в одиночку.
Ранние греки разбавляли вино водой. Они считали варварством потребление неразбавленного вина — этого источника хаоса и насилия. «Они были бы в ужасе от потенциального хаоса, содержащегося в бутылке бренди», — пишет Слингерленд. Он отмечает, что «люди — это высшие приматы, созданные для того, чтобы пить, но не водку 100-градусной крепости. Мы также не можем контролировать употребление алкоголя без социальной поддержки».
Дистиллированный алкоголь появился относительно недавно — он получил широкое распространение в Китае в 13 веке и в Европе с 16 по 18 века, — и это совсем другое дело, чем то, что было до него. Опавший виноград, забродивший на земле, содержит около 3% алкоголя по объему. В пиве и вине его около 5% и 11% соответственно. На этих уровнях, если только люди не выбиваются из сил, им редко удается выпить столько, чтобы потерять сознание, не говоря уже о смерти. Однако современный спиртосодержащий алкоголь состоит на 40-50% по объему из чистого спирта, что позволяет легко проскочить состояние приятного социального опьянения и ворваться в зону разнообразных трагических последствий.
Так же, как люди научились любить свой джин и виски, все больше из них (особенно в некоторых частях Европы и Северной Америки) начали пить вне семейных обедов и общественных мероприятий. Когда пришла промышленная революция, употребление алкоголя перестало быть неспешным время провождением. В питейных заведениях внезапно стали появляться длинные прилавки, которые мы сегодня ассоциируем со словом «бар», что позволяет людям пить «на ходу», а не за большим столом в компании с другими пьющими. Эта короткая «пробежка» по бару отражает довольно резкий отход от прежних традиций: по мнению антропологов, почти в каждую предшествовавшую эпоху и в каждом обществе одиночное употребление алкоголя было почти неслыханным делом среди людей.
Социальный контекст употребления алкоголя имеет большое значение с точки зрения того того, как алкоголь влияет на нас психологически. Хотя мы склонны думать, что алкоголь снижает тревожность, это не всегда так. Как недавно сказал мне Майкл Сайетт, ведущий исследователь проблем, связанных с алкоголем в Университете Питтсбурга, если вы упаковываете алкоголь в качестве «противотревожной сыворотки» и отправляете ее на утверждение в американское Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA), то она никогда не будет одобрена. Сайетт и его бывшая аспирантка Кейси Кресвелл, профессор института Карнеги-Меллона, изучающая проблемы одиночного алкоголизма, пришли к убеждению, что одним из ключей к пониманию неравномерного воздействия алкоголя на человека может быть присутствие других людей. Тщательно проработав литературу, накопленную за десятилетия, Кресвелл сообщает, что в редких экспериментах, в которых сравнивалось социальное и одиночное употребление алкоголя, употребление алкоголя с другими, как правило, вызывает радость и даже эйфорию, в то время как употребление алкоголя в одиночку не вызывает ни того, ни другого — если одиноко пьющие что-то и испытывают, то все нарастающую депрессию по мере увеличения дозы.
Продолжение последует в Части 2
