Фаланга — строй тяжеловооруженных древнегреческих пехотинцев-гоплитов. Это воины, которые знали, что защищают Родину, победно проявили себя в греко-персидских войнах. Именно победа Греции в этом бою стала началом цивилизованной Европы, столь ненавистной Кремлю.
Ксенофобия — это черный скульптор, веками лепящий российскую идентичность. В этом плане мы имеем дело с уникальным историко-культурным феноменом. Нелюбовь, а то и ненависть между народами — к сожалению, неотъемлемая часть человеческой истории. Однако эта ненависть всегда контекстуальна, привязана к конкретным событиям и обстоятельствам. Острые эпизоды ненависти — этнической, языковой, религиозной — были всегда источником, спутниками или результатом династических, территориальных, идеологических и других конфликтов. Но после полосы безумия наступала полоса прозрения, и народы, вчера бывшие врагами, пытались вернуться к цивилизованному общежитию.
В конце концов, уникальным примером этого процесса является создание ЕС. История Европы — это также история не только внешне-, но и внутриевропейских войн, часто трагически затяжных и неизбежно разрушительных (вспомним хотя бы Столетнюю войну между Англией и Францией 1337-1453 гг. или Тридцатилетнюю войну 1618-1648 гг. между католиками и протестантами). Многовековые исторические противостояния были вызваны двумя мировыми войнами. И вот тогда в европейской истории победил концепт, который веками разрабатывался в философской и юридической мысли Европы: создать пространство содружества стран, где будет невозможна война благодаря доктрине политического равновесия, основанной на принципах строгого соблюдения механизмов представительства и равноправия. Это позволило реально маргинализировать и контролировать любое измерение ксенофобии, концептуализированной как общая угроза для стран Европы.
Российская ксенофобия иная — она системная, полиморфная, эволютивная. Локальная и цивилизационная, ареальная и мировая. В то же время она и парадоксальная, ведь эта ксенофобия часто соседствует с разными формами экзальтированного, инфантильного или униженного увлечения иностранным, присущего в основном провинциальной ментальности.
В этом плане Украине «повезло» больше всех: на ней сошлись все формы ненависти России! Эта ненависть является индикатором эволюционных парадигм российской идентичности. Россия тем больше ненавидит Украину, чем сильнее становится Украина, но и чем слабее становится Россия. Сейчас приходим к определенному пику, а апогей — еще в перспективе. После первого Майдана началось ускорение, а после второго украинцы уже соревнуются с американцами за первенство в списке «врагов» России, оставив позади даже традиционно «внеконкурентную» в этом плане Польшу.
Но если взглянуть на это явление с цивилизационной точки зрения, то видим картину значительно более сложную. Мир Первого Рима трансформировался в демократический мир ЕС. Мир Второго Рима с ним в большей или меньшей степени сотрудничает. Мир, над которым Третий Рим хочет распространить свое властвование — это пространство, где царят войны, враждебность, отсталость, где воспроизводятся одни и те же анахронизмы и перманентные опасности. Поэтому речь идет не только о бинарных отношениях, а о сложных формах современной эволюции масштабных историко-культурных парадигм.
«Восток Ксеркса» versus «восток Христа»
Евромайдан 2014-го стал новой точкой отсчета для пересмотра смыслов российской истории. «Киев капут» — триумфально называлась «яростная книга» российского писателя Эдуарда Лимонова. Примечательно звучало немецкое слово «капут». На обложке пламя горящего Майдана коварно подкрадывалось к статуе Владимира Святого и, так следует полагать, готовилось ее поглотить. Обгоревший в пламени Майдана Владимир Святой — это уже не был тот Креститель, который крестил киевлян, а следовательно, и Русь, в 988 году. В том же 2015 году в Москве был возведен «истинный» Креститель — «святой равноапостольный Владимир Красное Солнышко». Осталось объявить, что апостол Андрей Первозванный освятил не Киевские горы, а Воробьевы.
При всей драме тех лет, с точки зрения культурологической, можно холодно констатировать: произошли события, которые исчерпывающе иллюстрируют, как пишется идеологическая история — и создается историческая политика. Формулы средневековые пересекаются с сегодняшними, знаменуя застывшую форму исторического времени России. Но конфликт России с Украиной не бинарный, а цивилизационный. Это конфликт России с Европой, а в эпицентре этого конфликта оказалась Украина, как в XIX в. — Польша.
Аннексия Крыма объясняется в России тем, что в Корсунь-Херсонесе крестился Владимир, а Херсонес — он же Севастополь — «город русской славы». А значит, и Путин — спаситель христианства. Средневековье императивно ворвалось в XXI век.
Изменение парадигмы, однако, крайне интересно. Киевский Владимир теперь привязан к Евромайдану, российский — к антитетической российской традиции. В то же время Россия — вследствие автокефалии украинской церкви — в 2018 году официально разорвала отношения с Константинопольским патриархатом, то есть единственным наследником Второго Рима. Ныне идеолог Путина Сурков объявил президента России новым «Октавианом Августом», который якобы соединил имперскую традицию с демократической, то есть привязал президента РФ к традиции дохристианского Древнего Рима. Кроме всего прочего, в России обвинительный дискурс в отношении «зачинщиков» «цветных революций» — с 2004 года и далее — касается не только Вашингтона, но и Ватикана. Поскольку христианство является одним из идентитарных измерений Европы, то Россия бы вывела российское православие за пределы европейской парадигмы христианства, ведь тем или иным образом противопоставила себя и Первом Риму, и Второму.
После Крыма экспансия «русской святости» коснулась Ближнего Востока, где Россия стала «спасать» христианство и в Сирии, вместе с Ираном и ливанской «Хезболлой» (тоже «партией Бога») — и при поддержке Китая, — защищая режим Асада. Российская церковь назвала бомбардировки Сирии «священной борьбой» России против терроризма. Разумеется, этот терроризм, в российском представлении, поддерживает Запад. А российские добровольцы, оказывается, спасают судьбу христианства, так как именно в Сирии появились первые христиане, а «у русского человека во все времена было осознание того, что именно на нем и его стране лежит Божья миссия по защите мира». «Равнодушие» привело к падению и Римской, и Византийской империй, а вот Сирия, благодаря России, стоит твердо.
Такое свободное жонглирование историческими фактами вызывает пролиферацию разрушительной эклектики российской идентичности, превращая ее в совершенно безразмерное пространство, интегрирующее в себя только концепции насилия, отвергая идеи закона и дифференциации, которые являются незыблемыми нравственными и юридическими координатами демократического мира.
В этой связи интересно актуализируется сакраментальный вопрос Владимира Соловьева в стихотворении «Ex Oriente lux» (1890). Представляя «Свет с Востока», поэт спрашивает:
О, Русь! в предвиденье высоком
Ты мыслью гордой занята;
Каким же хочешь быть
Востоком:
Востоком Ксеркса иль
Христа?
Собственно, с похода могущественной Персии Дария, а затем его сына Ксеркса на Грецию появилась Европа: в V в. до н. е. маленькая Греция, скалистые Афины и Спарта победили всемогущего восточного врага. Эта победа досталась благодаря не численности и не технологическому преимуществу греков, а благодаря стремлению к свободе, патриотизму и организации гражданского общества. Греция защищала не тирана, а родину. Так родился Запад: через чувство свободы, ответственности гражданина, защиты полученных прав греческой демократии. «Востоку Ксеркса» пришлось признать поражение. В трагедии «Персы» Эсхила тень Дария наведалась к своей супруге царице Атоссе и сокрушенно отговорила в дальнейшем ходить походами на Грецию. Потому что страны, которые любят свободу, невозможно победить.
Это то, чего никогда не произошло в России: тень Петра не посоветовала Екатерине, а тень Екатерины не подсказала Ленину, а тень Ленина не шепнула Сталину, а тень Сталина — Путину не ходить походом на страны, любящие свободу, — например, на Польшу или Украину, Литву и Грузию, Финляндию и Венгрию… Россия же везде пошла, с каждым «походом» укрепляя ту границу, которая отделяет Россию от Европы, и поражаясь при этом границам «русофобии». Не понимая, что греки были не персофобами — они просто любили свободу. И эти народы — не русофобы, они просто любят свободу.
А вот именно по этой линии и происходит разделение (а зачастую и разрыв) между Европой и не-Европой. На этой линии тектонического сдвига находится прежде всего Украина. Поэтому российская ксенофобия коснулась Украины, возможно, самым сложным и драматическим образом.
Эта ксенофобия имела и имеет много проявлений. Но основным ее модулем является запрет — от жестко бюрократического до мессийно экзальтированного. Собственно, непрерывные, на протяжении веков запреты украинской культуры — симптоматический индикатор того поля конфликта между Россией и Украиной, где обе идентичности становились антитетическими. А чем более антитетическими они становились, тем больше возрастал прессинг (и необходимость) России растворить в себе Украину. Собственно, тип и модальность запретов, которые переживала Украина, — это своего рода механизм, безошибочно диагностирующий кризисные моменты идентичности самой России.
Продолжение следует.
