Тот, кто сравнивает сталинизм и нацизм, - оскорбляет жертв нацизма; тот, кто считает их сравнение невозможным, - оскорбляет жертв сталинизма. Такая краткая, но образная формулировка выносит на конференцию в рамках 'Симпозиума Эйнштейна' в Потсдаме тему, собравшую для обсуждения историков, философов и, в лице бывшего главы спецслужбы ГДР Маркуса Вольфа (Mаrkus Wolf) и Ганса Отто Бройтигама (Hans Otto Brautigam), последних 'постоянных представителей' ГДР в Федеративной Республике Германия, а также ведущих современных историков.
Разумеется, конференцию 'Открытые раны. Размышления о нацизме, коммунизме и о 20 столетии', можно было бы легко превратить в одну из бесплодных встреч экспертов, варящихся в своем собственном соку и, поразительным образом, постоянно поднимающих и данную тему. Причиной, почему они этого не сделали, является не только то, что до 8 мая, годовщины окончания войны, остается совсем немного времени. Дело заключалось, прежде всего, в готовности историков, начиная с Карла Шлогеля (Karl Schlogel) и кончая Яном Гроссом (Jan Gross), вызвавшим вновь в Польше своим исследованием 'Соседи' дискуссию о коллаборационизме, дать публике представление о своих соображениях и опыте.
Восточная Европа представала в их изложении чем-то большим, чем просто темным континентом, у жителей которого совсем не было иного выбора, кроме, как сравнивать две системы. Как показывает сравнение между оккупантами из нацистской Германии и Советского Союза, в определенные периоды Второй мировой войны вопрос для самых различных групп польского населения стоял о жизни и смерти. Гросс описывает сцену с двумя автобусами, набитыми беженцами, пути которых пересеклись в 1941 году между двумя зонами оккупации. Когда автобусы поравнялись, пассажиры стучали себе по лбу, пытаясь показать, что едущие в противоположном направлении не в своем уме: как вы можете делать выбор в пользу немцев/русских; разве вы не знаете, что это ваша погибель?
То, что поляки с запада Украины, где существовало националистическое, антипольское движение, считали, в отличие от своих соотечественников в Польше, нацистское господство меньшим злом, было характерным явлением вплоть до нынешней 'Оранжевой революции'. Гросс и его коллега Тимоти Снайдер (Timothy Snyder) из Йеля указали на то смущающее обстоятельство, что национал-социализм перед войной представлялся многим панъевропейским проектом, рождавшим надежду на европейское согласие. Поскольку в Лемберге, Кенигсберге или Вильнюсе жители мирно уживались с немцами, то многие люди до начала Холокоста были полны ошибочных представлений по поводу того, что же следовало ждать от немецкого господства.
'Неожиданно Бетховен (Beethoven) и Кант (Kant) утонули в море крови, которая смыла также и всякое видение Европы'. Часто цитируют замечание Хорхе Семпруна (Jorge Semprun), который не смог приехать, о том, что в условиях нацизма еще можно было выжить - 'это, как раз другая сторона дела', - но опыт сталинизма 'лишил меня моих идеалов'. Можно ли было приписывать сталинизму исключительно 'добрые намерения', как это сделал Раймонд Арон (Raymond Aron), а весь проект нацистов считать злонамеренным? Этот спорный вопрос наложил отпечаток на всю конференцию. Можно ли ликвидацию буржуазии, антииндивидуализм все еще действительно считать хорошей идеей, которая, к сожалению, была всего лишь плохо реализована?
Этот вопрос как призрак маячил во время выступления Маркуса Вольфа, который, видимо, обращаясь к своему детству - он был ребенком из семьи евреев-интеллигентов, бежавших из Третьего рейха в Москву, чтобы вернуться в 1945 году в качестве помощников системы СЕПГ, - делает акцент как раз на этой разнице: 'Социализм был неудавшейся попыткой осуществления идей коммунизма'. Эрик Хобсбаум (Eric Hobsbawm) мог с ним лишь согласиться. И не следует ли в связи с обстановкой в сегодняшней России задаться вопросом, а было ли людям не будь Советского Союза действительно лучше?
Философ Сюзанн Найман (Susan Neiman), руководительница 'Симпозиума Эйнштейна', интерес к теме формулирует в своей философской истории 'Злые думают', на которую ее вдохновила Ханна Арендт (Hannah Arendt), следующим образом: какую роль играет намерение, понятие, служившее нам со времен Просвещения всегда в качестве признака, позволяющего отличать удар судьбы от злого поступка, если есть Эйхман (Eichmann), не нуждающийся в намерении, чтобы творить зло? И тот, кто приходит к выводу, что 'хорошие намерения' коммунизма как раз и вели прямо в ад, обязан ли он навсегда проститься с тезисом о добрых намерениях и примириться с данностью? 'Тот, кто занят поиском сходства между нацизмом и сталинизмом, может ли он кончить чем-либо иным, кроме, как торизмом Исайи Берлина (Isaiah Berlin)? - задается вопросом Найман. - Если враг моего врага - мой друг, то есть ли у меня какой-то иной выбор, кроме рыночного индивидуализма, который презирают тоталитарные государства? Все это может вылиться к призыву к безропотному пессимизму'.
При наличии такой позиции вспоминаешь порой сочинение Михаэля Вальцера (Michael Walzer) 'Есть ли порядочные левые?', описавшего, как многие, смущаясь тем, что являются выходцами из богатой, могущественной и плюралистической страны, прятались за самобичеванием Америки или Израиля. Ни Найман, ни Тони Джадт (Tony Judt) - еще один организатор конференции - не выразили протеста, когда нью-йоркский социолог Роберт Пэкстон (Robert Paxton) сравнил 11 сентября с поджогом рейхстага, в конце концов, и то, и другое событие дало соответствующим правительствам предлог для существенного демонтажа гражданских прав и преследований. Вместе с Абу-Грейбом администрация Буша (Bush) преступила черту, отделяющую 'ненависть' от 'зла', считает Найман. В этом она полностью согласна с британцем Эриком Хобсбаумом, считающим 20 столетие веком возрастающего варварства, с одной пикантной деталью, что своего апогея оно достигло не в Освенциме или ГУЛАГе, а лишь в ходе нынешней подготовки американских солдат, которых обучают пыткам.
Немцем, разделившим эту позицию обычного космополитизма, стал историк из Йены Норберт Фрай (Norbert Frei), испытывавший к вопросу о преодолении прошлого со стороны немцев один лишь сарказм (наш 'основной экспортный товар').
С этой точки зрения была понятна меланхолия, с которой говорил от лица либеральных антикоммунистов 'холодной войны' Малахи Хакоэн (Malachi Hacohen): многие из вас евреи-эмигранты, вернувшиеся на старый континент под защитой союзников, при поддержке ЦРУ, чтобы там снова бороться против культурной политики Советского Союза и за космополитическую Европу. Со скепсисом, иронией и воодушевлением по поводу свободного мышления они агитировали - при поддержке таких политиков, как Вилли Брандт (Willy Brandt) или Бруно Крайский (Bruno Kreisky) - в журналах, подобных "Der Monat", за трансатлантическое обновление. 'Мне не хватает их', - признался Малахи Хакоэн. Кто решился бы поставить ему это в вину.
