Он от природы сдержан, во взгляде голубых глаз его таится бесконечная человечность, он сохранил остроту и даже язвительность мысли, юмор никогда не покидает его. Его боготворят в Эстонии, где мгновенно разошлись его 'Воспоминания', но, кроме того, Яан Кросс (Jaan Kross) - один из крупнейших писателей Европы, автор книг 'Императорский безумец', 'Уход профессора Мартенса'. . . - потенциальный лауреат Нобелевской премии. Он родился в 1920 году в независимой Эстонии, был брошен в тюрьму нацистами, депортирован советскими властями. Его судьба тесно переплелась с судьбами стран Балтии - оккупированными и аннексированными Сталиным (1940-1941), захваченными Гитлером (1941 -1944), затем порабощенными СССР на полвека. Накануне торжеств, посвященных 60 годовщине Победы, что пройдут в Москве, - от участия в которых отказались президенты Эстонии и Литвы - его острый и иронический ум напоминает нам, что у тоталитаризма было два лица, две стороны, и их преступления в равной степени достойны осуждения.
Сегодня, в дни поминовения, Западная Европа приравнивает падение нацизма и Освобождение. Но когда страны Балтии возвращаются в своей памяти к 1945 году, то для них это совсем другая история. Что означало для Вас окончание Второй Мировой войны?
Я прекрасно помню этот майский день 1945 года. Я жил тогда в Тарту (второй по величине город Эстонии, на юго-восток от Таллинна), где я преподавал в университете. Я был очень молод и все еще собирался тогда посвятить себя международному праву. Была прекрасная пора. Я думал только о той новости, что только что сообщили. Мир, наконец? Я спустился с холма Тяхтвере с мыслью о том, возможно ли, в самом деле, верить в будущее? Были ли у нас причины надеяться? Хорошо поразмыслив об этом, я не нашел ни одной причины. Менее года спустя, я смог проверить на своем собственном опыте, что я не ошибся. Вот как я пережил праздник Освобождения.
Вы выросли в независимой Эстонии. В июне 1940 года, были ли Вы готовы к советскому завоеванию?
В то время я не питал уже особых иллюзий. Понадобилось немного времени, чтобы Красная армия оккупировала Эстонию и другие страны Балтии. Сразу же, Советы привели к власти марионеточное правительство. Я до сих пор помню реакцию моего отца. Он был инженером, работал на станкостроительном заводе - что не мешало ему быть рассудительным и прозорливым человеком. По разным причинам, так случилось, что я был знаком со многими новыми министрами. Некоторые из них, по крайней мере, на мой взгляд, были людьми небезынтересными. Я сказал об это моему отцу, прибавив: 'Быть может, мы сможем жить с ними'. Он окинул меня глубоким взглядом: 'Будь осторожен. . .'. Наша судьба была решена в 1940 году.
Согласно пакту 1939 года, Гитлер и Сталин, по сути, поделили Восточную Европу. Вы знали об этом тогда?
Мы узнали об этом через несколько месяцев после подписания советско-германского пакта. Протоколы, в которых ратифицировалось разделение Европы, не были столь секретными, как о том предпочитали говорить позднее. Постепенно информация просочилась, и, в конце концов, у нас сложилось определенное представление о том, что готовилось.
Надеялись ли Вы, что Запад воспрепятствует аннексии стран Балтии Сталиным?
Мы ждали, надеялись на эту реакцию целых полвека. Вместо этого, нас 'продали', причем не раз. Но, простите, я не 'бухгалтер' вашего чувства вины.
Считаете ли Вы, что имело место предательство со стороны Европы?
К несчастью, да. Я не знаю, когда это произошло, но предательство имело место. После оглашения Атлантической хартии (август 1941 года) все, у нас в стране, были убеждены, что западные демократии отреагируют. . . И еще раньше, эстонский президент, Константин Пятс (Konstantin Pats), был в этом убежден. Когда ему передали 'договор о взаимопомощи', навязанный с помощью угроз Советским Союзом, который получал полную свободу действий для размещения военных баз не территории стран Балтии, президент подошел к окну. Он уперся лбом в стекло. 'К черту, - сказал он, - я подпишу этот текст. Необходимо, чтобы однажды установился справедливый и честный мир'.
14 июня 1941 года 10 000 эстонцев были отправлены в Гулаг. Вы были свидетелем облав?
Все происходило на виду, никто не мог остаться в стороне. Семьи арестовывались в своих домах, были аресты прямо на улице, все видели, как поезда, забитые жертвами, отправлялись, царил страх. . . Это была первая массовая депортация, организованная Советами, но далеко не последняя. Никто не знал, будет ли это продолжаться, или нет, и кто станет жертвой завтра.
Летом 1941 года нацисты, в свою очередь, захватили страны Балтии. . .
После советской оккупации, приход немцев мог восприниматься как относительное облегчение. Но иллюзии рассеялись в течение двух недель. Евреи стали первыми жертвами. Перед войной в Эстонии проживало около 4500 евреев. Так или иначе, зная о том, что их ждет, большинство сумело покинуть страну вовремя. Оставшиеся (около 1000 человек), были, в большинстве своем, идеалистами, они ждали трудностей, но не того, что им было уготовано. Они не могли даже представить себе этого, и никто не мог.
Советский и германский тоталитаризм прибегали к террору и депортациям. Но, несмотря на это, видите ли Вы различия?
Несколько. Но если внимательнее взглянуть, то окажется, что сходство преобладает. В относительно ограниченный период времени - чуть больше трех лет - немцы, если можно так сказать, достигли более 'впечатляющего' результата в уничтожении. Советы убивали меньше, но они отправляли в Гулаг, где принудительные работы и истощение должны были убить. Но здесь оставалось место случаю, был небольшой просвет, оставался шанс на спасение. Можно было избежать смерти. Но, в целом, это было почти одно и то же.
Как Вы избежали службы в войсках Вермахта?
Прежде, я едва избежал принудительной мобилизации в ряды Красной армии. В 1941 году русские уходили с такой поспешностью, что у них не хватило времени на то, чтобы 'забрить' молодежь в Тарту. Что касается Вермахта, я очень признателен моему тогдашнему тестю, судебному медику, и одному из моих друзей - психиатру, специалисту по шизофрении, он дал мне препараты, которые показаны для лечения слабоумия. Так я избежал вербовки.
В каком состоянии?
Эти пилюли обычно применяли для стимуляции активности мозга. Остаток осторожности позволил мне не болтать без меры, но я задыхался, сердце колотилось. Я избежал службы солдатом, но не германской армии, меня взяли переводчиком. У меня был статус гражданского лица, такого же, как у наборщиков. Некоторое время я собирал информацию для Национального комитета Эстонской республики, который работал подпольно. По требованию комитета, я продолжал свою деятельность. Это было опасно, но не очень сложно. Некоторые члены комитета тогда еще находились в Эстонии. Таким образом, контакты были надежными. Требовалась лишь отвага молодости. Иногда, когда печатники набирали интересный текст, например, о мобилизации, я просил их под секретом сделать еще одну копию для меня. Но они не могли донести на меня не потому, что были эстонцами. Нельзя было доверять никому. Я продолжал свою деятельность до апреля 1944 года, когда немцы схватили меня и посадили в тюрьму.
После возвращения Советских войск, теперь уже КГБ арестовывает Вас, в январе 1946. По той же причине?
И те, и другие обвиняли меня в том, что я работал на британскую разведку, 'Intelligence Service'. Логика была довольно проста. Часть представителей Национального комитета были дипломатами, в посольствах Эстонии в скандинавских странах и Великобритании. С точки зрения оккупантов, они могли быть лишь шпионами, завербованными западными спецслужбами, преимущественно британскими.
Как с Вами обращались?
Любопытно, что я не испытал на себе дикой жестокости в обращении. Ни со стороны немцев, ни со стороны Советов. Они говорили, что мой случай наводит на них скуку. Они не получили от меня того, что хотели. Я не признал себя виновным. Это была война нервов. Следовало продержаться дольше, чем хватило бы терпения сбиров, ведущих допрос. В конце концов, они убедились в том, что мой случай был не достоин внимания.
(Эллен, его супруга, вмешивается: 'Ты не сказал, что немцы тебя держали вместе с осужденными на смерть!')
Правда? Где это было?
В центральной таллиннской тюрьме. Когда гитлеровцы стали паковать чемоданы, стражники открыли двери камер. Когда Советы вернулись, мой отец был арестован. Это было в 1945 году. Я оставался на свободе, пока, но надолго ли, я не знал. Все эстонцы, пережившие немецкую оккупацию, были на подозрении. В то время, национальность, этническое происхождение могли вменяться в преступление.
Правда ли, что Советская власть организовала фильтрационные лагеря в странах Балтии, как сегодня русские в Чечне?
Конечно. С самого начала второй оккупации, в сентябре 1944, они создали властный орган, задачей которого была 'фильтрация' населения. Не то, чтобы всех арестовывали, но действия каждого проверялись. Я был приговорен к пяти годам тюрьмы. После двух лет, проведенных в таллиннской тюрьме, я был отправлен в Сибирь. К концу своего срока я знал уже, что мне не позволят вернуться.
Когда Вас депортировали, знали ли Вы, что Вас ждет?
Осужденным не давали никакой информации. В Ленинграде меня посадили в 'столыпинский вагон'(1). Я был единственным эстонцем среди литовцев, которых было человек двадцать. Через два или три дня стало ясно, что мы движемся в направлении Крайнего Севера, в сторону Воркуты, за полярный круг, и, уж точно, в сторону Печоры. В вагоне у нас было время для того, чтоб поспать. Вдруг поезд остановился. Конвойные выкрикнули мое имя: 'Кросс, на выход'. Была ночь. Я оказался посреди рельс, один на снегу, на голой равнине. . . Конвой уехал. Через три четверти часа, я увидел вдали мигающий огонек. Это была лагерная охрана, отправленная за мной.
Как Вы переносили работу в шахтах Воркуты?
У меня были ангелы-хранители. . . Прибыв на место назначения, я получил разрешение провести остаток ночи в санчасти. В 5 утра пришел врач. Литовец. Персонал лагеря набирали частью из заключенных. Он спросил у меня, есть ли у меня друзья в его стране. . . Я никого не знал, не считая тетки, которая жила в Клайпеде. . . Я вспомнил, что присутствовал, когда с ее мужем спорил капитан единственного боевого литовского корабля - и я назвал его имя. И вот врач воскликнул: 'Ах! Это был близкий друг моего отца!'. Заботясь о моей судьбе, он объяснил мне, что в лагере выживание зависит от вида работы, которую выполняешь. Здесь есть, сказал он, конструкторское бюро, которым, на деле, руководит - не являясь официальным директором - эстонский заключенный. Он послал за ним. И я увидел, что это был тот самый человек, который некогда играл в шахматы с моим отцом, и он усаживал меня на колени, когда я был ребенком.
И Вы получили назначение?
Благодаря ему. Иногда судьба улыбалась мне. Одно время я работал сушильщиком валенок. По крайней мере, я был в тепле.
Угнетение сближает людей?
Знаете, что мы говорили шутя? - 'Чему эстонцы и латыши научились при советском режиме? Терпеть друг друга!'
Покается ли Россия публично за преступления тоталитаризма, когда-нибудь?
Быть может. Через одно или два поколения. Но в том, что это произойдет при Владимире Путине, я сильно сомневаюсь.
Депутаты Европарламента требуют, чтобы ЕС осудил коммунизм, также как и нацизм. А Вы что думаете по этому поводу?
Я был бы весьма удовлетворен этим, но я считаю, что ЕС не сможет пойти на это. У этих двух режимов достаточно точек соприкосновения, чтобы в равной степени быть достойными осуждения. Почему один мы осуждаем, а другой - нет?
Некоторые страны старой Европы осторожно обращаются с Москвой. Что Вы об этом думаете?
Есть пространство для того, чтобы произошла эволюция в их политике. Старая Европа и ее иллюзии вызывают у нас улыбку. Часто.
Иногда называют 'фашистами' литовцев, эстонцев и латышей, которые сражались под немецкими знаменами против Красной армии. . .
Большинство представителей Запада не понимают, что здесь происходило. Следует, чтобы настал тот день, когда историю Европы - причем всей Европы - будут преподавать в школах ЕС, следует объяснить, почему имела место оккупация, в чем было разделение между Востоком и Западом. Мы только лучше сможем почувствовать себя европейцами.
Что происходило в Эстонии, когда Вы вернулись, в 1954 году?
Это была эпоха десталинизации. Я спрашивал себя, сколько времени просуществует советская империя. Может быть, век? Тогда я постараюсь пережить этот век. Старые друзья по университету приглашали меня вернуться к преподаванию. По их мнению, система стала более гибкой. Я не был в этом убежден. В любом случае, международное право не было в ходу при этом режиме. Я писал, но это не было предназначено для публикации. В лагере, я переводил стихи. При Хрущеве, благодаря 'оттепели', можно было найти себе подобное занятие. Затем я отважился выступить с собственными сочинениями.
Как обмануть советскую цензуру?
Я не знаю! (смеется). Все было под контролем Москвы, но здесь, эстонские коммунисты работали в комитете по цензуре. Среди них некоторые были потомками известных представителей эстонской культуры, живших в то время, когда Эстония еще была свободной. Поэтому, им было немного стыдно перегибать палку. Рукописи должны были отправляться в Москву, но поскольку там никто не мог читать на эстонском языке, эстонский чиновник составлял заметку с изложением на русском языке. Если она была 'хорошо сделана', то можно было надеяться на публикацию.
До сих пор вызывает удивление, как удалось опубликовать 'Императорский безумец', один из самых 'ниспровергающих' Ваших романов. . .
Мне самому трудно это понять. У меня есть одно объяснение: просто в романе выведен исторический персонаж, текст остался верным источникам.
Работа над какой из Ваших книг была самой трудной?
Некоторые книги, замысел которых я держал в голове, никогда не были написаны.
Вы были вынуждены идти на компромисс?
Очень может быть, хотя я не могу немедленно привести ряд примеров. Компромиссы с самим собой. Даже перед тем, как описывать сцену, следовало консультироваться с 'системой'. К счастью или к несчастью, мы никогда не могли забыть о ее существовании.
А когда империя стала рушиться, в 1989 году?
Я испытал глубокое облегчение. В момент падения Берлинской стены, мы, Эллен и я, были в Гамбурге, где учился мой сын. На следующее утро 'Трабанты' уже колесили по городу. На следующий день мой сын принес нам кусок Стены! Я вовсе не хотел бы ничего забывать, и я надеюсь, что не буду никогда испытывать горечи. Миру следует надеяться.
(1) Запертый вагон для перевозки заключенных, без окон.
