Мстислав Ростропович, который скончался вчера на 81 году жизни, безусловно, был одним из самых выдающихся русских музыкантов: его талант виолончелиста (а также дирижера); его роль в борьбе против советского строя; поддержка, которую он оказывал диссидентам; память о том, как он играл Баха, сидя перед Берлинской стеной; дружба со многими современными композиторами прославили его на весь мир. Подобной известностью среди виолончелистов обладал, пожалуй, лишь Пабло Казальс (Pablo Casals). В 2002 году Ростропович принял корреспондента 'Nouvel Observateur' в своей парижской квартире. Разговор пришлось вести на причудливой смеси языков (по большей части на русском, немного на французском, кое-где на английском).
- Где все-таки Вы живете?
- В самолете. Это - мой дом. В основном я летаю 'Air France', мне нравится эта компания. Я знаком со многими летчиками, ну и со многими стюардессами тоже (смеется).
- У Вас есть дома и квартиры по всему миру?
- Да. Вернее, не по всему миру, конечно. Всего лишь в Париже, в Лозанне, в Санкт-Петербурге, в Москве и в пригороде Лондона. Раньше их было больше.
- И что же произошло?
- Я тогда жил в Соединенных Штатах. У меня там была квартира и дача. В течение 17 лет я дирижировал Вашингтонским оркестром. Потом уехал из США, подумал хорошенько, и решил обосноваться в Европе, хотя в Штаты я летаю каждый год. Оставлять за собой дома в Америке уже не имело смысла. У меня еще был дом в Финляндии, но я его продал.
- И Вы везде чувствуете себя уютно? Как дома?
- Да, у меня нет национальности, и это очень помогает. Каждая страна является моим домом.
- Национальность и дом - это не одно и то же.
- Для меня - одно и то же. Не вижу никакой разницы.
- Пруст страдал, когда оказывался в незнакомой комнате, в новой постели. Судя по всему, Вам эти чувства не знакомы.
- Ну что Вы! Я его полная противоположность! (Смеется). Я наоборот страдаю, когда слишком долго ложусь в одну и ту же кровать! Когда я жил в Вашингтоне, я часто ездил в аэропорт имени Кеннеди, смотрел на самолеты в небе и думал: почему меня там нет? (Смеется).
- Но мебель-то принадлежит Вам? Эти кресла, это пианино?
- Да. Пианино не из России. И крепкие напитки. Все остальное - из России.
- А где хранятся Ваши личные вещи, бумаги?
- В основном здесь. Это настоящие бумажные завалы, похожие на джунгли Амазонки. Я Вам сейчас их покажу. (В передней, где позолоты не меньше, чем в министерствах, а мрамор на полу затмевает великолепие напольных плит венецианских соборов, вокруг заваленного большого стола стоят шесть огромных чемоданов. Этикетки на чемоданах надписаны: 'Париж - Лондон', 'Париж - Лиссабон'. . .). Вот мои чемоданы. Для каждой из моих ближайших поездок - свой. (Он открывает несколько чемоданов). Видите, партитуры для каждого концерта. (В чемоданах лежат также лекарства, коробочки с имбирем, много коробочек с имбирем. . .). Пойдемте, я покажу Вам свои бумаги. (Он открывает дверь ключом, висящем на дверном наличнике). Смотрите, до Вас я это никому не показывал. Все здесь. (В комнате царит полный беспорядок, везде навалены папки, различные бумаги, все разбросано, как будто здесь побывали воры). Вам кажется, что тут не хватает порядка? Но я точно знаю, где какой документ лежит. Только я один. Кроме того, женщине сюда вход закрыт (сложно понять, кого он имеет в виду: свою жену или горничную).
- У Вас есть секретари?
- Кто-то же должен писать письма, переводить. . . Да, у меня есть помощники и в Москве, и в Париже. . . Мои архивы хранятся в Санкт-Петербурге. Поскольку сам я там редко бываю, то я нашел доверенное лицо, которое ими занимается. У меня хранится много писем, рукописей: Шостакович, Прокофьев, Лютославский, Дютийе (Dutilleux).
- Вы действительно пишете письма, в наше-то время?
- Когда ситуация того требует. . .
- А где Вы держите свои книги?
- Здесь и в Санкт-Петербурге.
- Вы много читаете?
- Увы, раньше мне удавалось читать больше. Теперь я читаю только в самолетах. Правда, я часто летаю, но есть еще газеты. Я подписался на множество российских газет, и у меня не хватает времени все их прочитать.
- Как, кстати, обстоят дела в России?
- Как всегда, в ней живут и потрясающие люди, и мерзавцы. Одни обладают огромным талантом, другие - абсолютно бездарны. Но я - оптимист. Россия движется в правильном направлении. Мы оставили позади коммунизм, и теперь все меняется к лучшему. Даст бог, мы никогда не вернемся назад! Никогда!
- Мафиозная обстановка в стране Вас не пугает?
- Нет, не пугает, но вызывает беспокойство! Если бы Вы только знали, сколько всего можно было украсть в России, начиная с 1991 года!
- Что украсть?
- Да все! Люди становились миллиардерами в мгновение ока! Потому что воровали. Это очень просто делается. Приезжаете в деревню, где жители сидят на бобах; за горсть медяков нанимаете пару-тройку местных жителей, они пилят для Вас деревья, Вы грузите эти деревья на грузовики - и уезжаете. Или фрахтуете корабль, а сами его продаете. Я привел Вам пример с лесом, но то же самое происходило с деньгами, бриллиантами, со всем. Воровство царило повсеместно: правительство полностью утратило контроль над ситуацией. Приватизация большим успехом не пользовалась. Заводы покупались 'из-под полы', за копейки, а затем перепродавались за бешеные деньги. Я создал фонд помощи больным детям. Отправился в одну из московских детских больниц, спросил, в чем они нуждаются: в оборудовании, в лекарствах? Начал посылать им всего понемногу, но директор больницы сказал, что им нужны не материальные вещи, а наличные. Которые он тут же бы прикарманил. Тогда я нашел в Санкт-Петербурге честного медика. Я контролирую, на что пошел каждый доллар из выделенных мною сумм.
- Приход Путина к власти усилил или ослабил Ваш оптимизм?
- Усилил. Я твердо уверен в том, что Путин - не вор, он не будет использовать деньги в личных целях. Поскольку он не ворует, то может преследовать воров. И это уже приносит плоды. Я попытаюсь объяснить Вам ситуацию: Россия - это федерация. Она состоит из регионов, во главе которых находится губернатор. Центральная власть управляет государственным бюджетом, часть которого составляют поступления из регионов. Одни регионы - богаты, другие - бедны. Губернаторы избирались, и их никто не контролировал. И никто толком не знал, сколько каждый регион должен выплатить в бюджет, и сколько денег он перечислил на самом деле. Поэтому губернаторы просто озолотились, они продавали заводы, у них была своя инфраструктура. Поскольку денег у них было много, они могли влиять на результаты выборов. Путин создал 'двуглавую' систему, которая несколько походит на французскую: теперь каждого губернатора контролирует государственный чиновник. Выявились такие факты, что волосы на голове встали дыбом. Путин пытается восстановить порядок в стране. Но ему ставят палки в колеса. Некоторые представители мира искусства, считают, что в России начинают зажимать свободу самовыражения. Это - сущая галиматья. Я читаю газеты и вижу, сколько в них жесткой и свободной критики в адрес Путина. Правда, не всегда умной. Они еще не привыкли к свободе. И не умеют себя сдерживать.
- Что же не так с русским народом? Жизнь его лучезарной не назовешь, и это длится уже давно.
- Ну, не так уж давно. Но почти все художники, музыканты, писатели - цвет России - эмигрировали, а тех, кто остался, убил Сталин. До сих пор идут споры о точном количестве его жертв. Тридцать миллионов? Пятьдесят? Кто же попадал в жернова сталинской системы? Те, кто работал. Бездельников и неумех щадили. Люди, руководившие, искусством, ничего в нем не смыслили. А то, чего они не понимали, по определению хорошим быть не могло. Возьмите, к примеру, Шостаковича, Прокофьева: они не имели права сочинять музыку, потому что власть имущие ее не понимали. Я сейчас расскажу Вам историю, которую еще никому не рассказывал. В Америке моим импресарио был Сол Юрок (Sol Hurok), которого я любил, как отца, и который был выдающимся человеком, он работал с Шаляпиным, Стравинским, Хейфецом, Стерном. . . Сол предложил организовать мне двухмесячное турне по США. Я сказал, что не могу согласиться до получения разрешения от российского министерства. 'Пока мы ждем разрешения, - ответил Сол, - скажите мне, какие произведения Вы будете играть?'. Ну, конечно: сюиту Баха, сонату Брамса, произведения Прокофьева, Шостаковича и пару-тройку небольших пьес. Я все это исполнял тысячу раз. Министерство выдало разрешение на турне (за концерт я получал всего лишь 200 долларов, остальное прикарманивало министерство), и вдруг стало известно, что я уже отдал импресарио программу концертов. Мне заявили: 'Мы знаем, что Вы уже договорились о программе! Без нашего одобрения! По какому праву? Вы никогда больше не поедете за границу! Мы сказали Юроку, чтобы он отменил заявленную программу. Вы должны составить другую, и мы ее рассмотрим!'. Они не знали, какие произведения входили в мою программу, но Юрок рассказал им о том, что она существует. Я ответил: согласен, будьте так добры, запишите мою новую программу. И я продиктовал: 'Сюита Баха N 9 (их всего шесть), Соната для виолончели N 3 Моцарта (у него их вообще нет), антракт, затем произведения русских композиторов: несколько сонат для виолончели Скрябина (их в природе не существует). Министерские чиновники все записали и послали эту программу Юроку, который ужасно разозлился, но понял, что я хотел ему сказать. И на афишах была напечатана настоящая программа. Естественно, в министерстве в итоге узнали, что я играл. По моему возвращению они устроили скандал, о котором помнят еще до сих пор, собирались посадить меня за решетку. . . Таковы были люди, занимавшие ответственные посты в России. Все-таки при старом режиме профессиональными делами занимались люди, которые знали свое дело. Коммунистическая система и миллионы погибших сделали русский народ ущербным.
Журналист переспрашивает у переводчика: Он имеет в виду именно ущербным? Переводчик подтверждает.
Ростропович: именно, ущербным. Они не умеют работать, не умеют ничего делать. Иностранец приезжает в деревню, где люди живут впроголодь. 'Почему вы корову не купите?'. Они отвечают: 'Нам не дадут для нее корма'. 'У вас же вокруг замечательные пастбища!'. Но нет. Они хотят, чтобы государство их обеспечило кормом для их коров. При коммунистах говорили: 'Мы делаем вид, что работаем, а наше руководство делает вид, что платит нам зарплату'.
- В Вашингтоне дела обстоят лучше?
- Несравнимо! Но там люди не могут перечить профсоюзам. А те не слишком разбираются в музыкальных делах. Кстати говоря, я только что приехал из Японии, где дирижировал балетом Прокофьева 'Ромео и Джульетта'. Профсоюзное правило гласит: час работы, четверть часа отдыха. Это - незыблемое правило. Я спросил: 'А что мы будем делать во время генеральной репетиции? Первый акт длится более часа. . . Вы мне будете говорить, когда я должен остановиться?'. Мы долго спорили, в результате я сказал, что ухожу. Половина оркестра считала, что они не могут позволить мне уйти, другая часть говорила: пусть, пусть уходит, иначе мы все так устанем! В итоге мы сделали так, как было нужно для дела. Проблема в том, что все хотят работать меньше, а денег получать - больше. Обычно, нужно работать, работать (он водит рукой в воздухе, как будто держит в ней смычок), и только потом сможешь больше зарабатывать и меньше вкалывать. Но не в обратном порядке! В музыке так не получится.
- Частное финансирование оркестров влияет на их художественное руководство?
- Несомненно. Но если говорить о трех крупнейших симфонических оркестрах США - Чикагском, Бостонском и Филадельфийском - то вряд ли их репертуар сильно от этого страдает. В Штатах существует потрясающий принцип: меценатам предоставляется много налоговых льгот. Замечательный принцип, поскольку американцы обладают огромными возможностями!
- Например, Концерт Эрика Танги (Eric Tanguy), которым Вы будете дирижировать на фестивале в Реймсе, появится в репертуаре американских оркестров?
- Это уже обговорено. Я даже нашел дирижера, Сейджи Озава (Seiji Ozawa).
- А административное руководство оркестра согласно?
- О его согласии или несогласии речи не идет. Это решаю я.
- Булез (Boulez) говорил, что в Нью-йоркском симфоническом оркестре очень часто приходилось вести переговоры касательно репертуара. Все время идти на компромиссы.
- Да, но прошу отметить, что я не упоминал Нью-Йорк, когда перечислял оркестры (Смеется). Да, разница существует большая. В Чикаго все по-другому. Там даже есть свой постоянный композитор. Ей заказывают произведения, исполняют их, она молода, очень талантлива. Вот что я Вам скажу: в США существует две тысячи оркестров, а в России их меньше двухсот.
_______________________________________
Мстислав Ростропович: Герой для Вашингтона и всего мира ("The Washington Post", США)
Похвала Ростроповичу ("The Guardian", Великобритания)
