Обанкротившаяся вера в финансовую дерегуляцию

Сейчас, когда отступает мировой финансовый кризис, наступило время критически оценить ошибки и позаботиться о том, чтобы они больше не повторялись. Помимо улучшения законов и актов, отменяющих выплаты материального поощрения за принятие безрассудно рискованных решений и строящих китайские стены между инициаторами фондовых активов и рейтинговыми агентствами, нам нужно еще определить, почему было так трудно предсказать нынешний кризис.

Международный валютный фонд является нашим сторожевым псом, и многие полагают, что он не смог предвидеть кризис, потому что он был сбит с толку и смотрел не в том направлении. Я не согласен. Проблема в том, что фонд не мог интерпретировать факты, с которыми он столкнулся.

Я работал в правлении МВФ в июне 2006 года, когда там обсуждали годовой отчет о состоянии дел в Соединенных Штатах. Сотрудники “видели” послабление стандартов кредитования на ипотечном рынке США, но заметили, что заемщики со значительным риском увеличения выплат по ипотеке остаются в меньшинстве и представляют, в основном, семьи с высокими доходами, которые были в курсе рисков, связанных с обслуживанием займа.

Спустя несколько месяцев, в сентябре 2006 года, всего лишь за десять месяцев до того, как кризис субстандартной ипотеки стал очевиден для всех, в Докладе о финансовой стабильности в мире (GFSR) утверждалось, что “основные финансовые учреждения на высокоразвитых рынках жизнеспособны, оставаясь рентабельными и хорошо капитализированными”. Более того “финансовые сектора во многих странах” были предположительно “в хорошем положении, чтобы справиться с любыми циклично возникающими проблемами и предстоящими дальнейшими корректировками рынков”.

“Радар” МВФ начал сигнализировать о ситуации только в апреле 2007 года, фактически, когда проблема приблизилась на недопустимо близкое расстояние, но при этом все еще не до конца осознавался тот факт, что ее надо срочно решать. Очевидно, что наблюдение Фонда за США оказалось неэффективным, и результаты его многостороннего наблюдения за финансовыми рынками оказались не лучше. Надо сказать, что не только МВФ оказался неспособным интерпретировать обстоятельства, которые привели к кризису, но это слабое утешение.

До кризиса, самая известная функция МВФ – кредитование стран с проблемами платежного баланса – становилась уже несущественной. Многие развивающиеся рынки предпочли подстраховать сами себя, аккумулируя резервы, а не одалживая у Фонда. Иронично, но это вело к тому, что Фонд стал сосредотачиваться на своей контролирующей роли. Поэтому, в поисках причин неудач МВФ, мы можем исключить такой пункт, как отвлечение внимания более срочными делами.

Как правило, Фонд ожидает, что проблемы исходят от обычных “подозреваемых” ‑ экономически неустойчивых развивающихся стран ‑ но в этот раз кризис развивался в нескольких милях от его штаб-квартиры. Возможно, эта близость стала основной причиной неспособности МВФ интерпретировать события, которые происходили прямо у него под носом.

Если это действительно так, то именно эта неспособность становится причиной появления двух ключевых вопросов. Во-первых, подходит ли структура управления, чтобы осуществлять основательное наблюдение за своими держателями акций? Во-вторых, не помешали ли идеологические шоры осознать МВФ, что дерегулирование может привнести свой вклад в плачевный исход?

Непостижимо, что Фонд со своим квалифицированным и специализированным штатом не сумел бы обнаружить недостатки и привлечь внимание к уязвимым местам, возникающим на рынке ипотеки, если бы это происходило в развивающейся стране. Но руководство в МВФ сейчас следует логике своей роли кредитора. Чем больше денег страна вложит в ресурсы Фонда, тем большее влияние она получает. Я, например, недоволен тем, как подсчитываются “квоты” для МВФ, но я вынужден отметить, что принцип “чем больше денег, тем больше голосов” ‑ идеально подходящая руководящая структура для кредитного учреждения. Но это не подходит для учреждения, которое, как подразумевается, осуществляет обстоятельный надзор за своими членами – особенно за своим самым влиятельным членом, чья внутренняя политика имеет глобальные системные последствия.

Такая управляющая структура “влияние в обмен на деньги” косвенно влияет на способность фонда критиковать экономику своих самых важных членов (не говоря о полицейском поддержании порядка в соответствии со своими обязанностями). И, как я уже несколько раз был свидетелем, когда штат МВФ действительно становится слишком беспристрастным в своей критике могущественных членов, правительства, которые стали мишенью, используют свои рычаги, чтобы смягчить публичные сообщения, с которыми выступает правление Фонда.

Давайте рассмотрим и вторую проблему – пострадал ли Фонд от того, что имел такой тип мышления, из-за которого не заметил причины того, что происходило. Еще в августе 2005 года Рагхурам Рахан, экономический советник МВФ (главный экономист) в то время, предупреждал о недостатках на финансовых рынках США. Рахан видел, что происходило что-то потенциально опасное, предупреждая, что конкурирующие рынки заставляли финансовые рынки “постоянно заигрывать с лимитами неликвидности” и маскировали риски от инвесторов, чтобы опередить конкурентов.

Возможно, обличительно, но тем не менее оптимистично, Рахан утверждал, что “дерегуляция устранила искусственно созданные барьеры, предотвращающие возникновение новых фирм, и способствовала конкуренции между товаром, учреждениями, рынками и юрисдикциями”. Другими словами он твердо верил в то, что регулирование создало “искусственные барьеры” и что ”конкуренция между юрисдикциями” ‑ то есть между регулирующими органами – должна приветствоваться.

Такое мнение, как и следовало ожидать, сложилось и у тех, кто убежден, что осуществлять рыночные реформы лучше без регулирования, и утверждение Рахана является яркой иллюстрацией кредо МВФ в то время. И именно безграничная вера в саморегулирующую способность рынков оказалась основной причиной неудачи МВФ найти то, что он искал.

Сейчас в МВФ появились обнадеживающие признаки перемен, но это не должно успокаивать нас. Как заметил политический экономист Фред Блок, “общество постоянно отдергивают от края пропасти, в которую оно может попасть из-за крупномасштабных экспериментов с рыночным саморегулированием ”. К несчастью, это делает саморегулирование верой, от которой трудно отказаться, потому что ее проповедники могут постоянно утверждать, что причиной неприятия этой веры является не богословская несостоятельность, а недостаточная ортодоксальность.