Даже сложно поверить, что разногласия вокруг ратификации нового договора СНВ переросли в напряжённую битву между Белым домом и отдельными представителями Республиканской партии. Ещё сложнее поверить, что сторонники и противники договора пытаются превратить своё противостояние в какой-то воображаемый идеологический конфликт вокруг разоружения и нераспространения ядерного оружия. Но никакой это не идеологический конфликт. Договор чересчур банален, чтобы придавать ему такое большое значение.
Предлагаемый объём сокращения ядерных арсеналов весьма скромен. По договору СНВ-1 размещённые стратегические ядерные вооружения обеих сторон сокращались примерно наполовину — с 10–12 тысяч единиц до 6 тысяч. Договор СНВ-2, который так и не был ратифицирован (хотя условия его в целом выполнялись), предусматривал сокращение арсеналов ещё наполовину — до 3–3,5 тысяч единиц. По Московскому договору 2002-го года арсеналы сократились ещё более радикально — теперь их численность снижена до 1700–2200 единиц. А по новому СНВ? Всего лишь до 1550.
Так что, конечно, это никакая не революция, что бы ни говорили обе стороны. Взять хотя бы любимый аргумент сторонников нового СНВ. Утверждается, что через него ядерные сверхдержавы выражают предельную готовность действовать в рамках договора о нераспространении ядерных вооружений, то есть государства, обладающие ядерным потенциалом, его сокращают, а не обладающие — полностью отказываются от него на будущее. Утверждается, что ратификация необходима для того, чтобы страны мира активнее участвовали в борьбе за нераспространение ядерного оружия.
Но верится в это с трудом. Ведь если бы это было справедливо, почему же массированные сокращения арсенала сверхдержав, шедшие с 1989-го по 2002-й годы, не привели к всеобщему счастью? А ведь на самом деле все эти годы Иран и Северная Корея, как и Ирак, упорно работали над созданием ядерного оружия, да и Индии с Пакистаном это не помешало провести испытания своего. Сложно понять, почему незначительные сокращения, предусмотренные новым СНВ, должны внезапно обязать всех следовать принципам нераспространения.
Но так же сложно, будучи противником договора, доказать, что эти сокращения станут большим шагом в направлении полного уничтожения арсенала и прекращения существования его как сдерживающего фактора. Все три прежних договора о разоружении были подписаны президентами-республиканцами, два из них были ратифицированы при безоговорочной поддержке Республиканской партии, и по итогам всех трёх численность ядерных вооружений сократилась примерно с 12 до 2 тысяч, то есть приблизительно на восемьдесят процентов. Если кого-то нужно хвалить (или ругать) за движение США в направлении «безъядерности», то это должны быть два Буша, а вовсе не Обама.
Главный вопрос, поглотивший сейчас всё внимание администрации и Сената, вообще никак не связан с самим договором. Сенатор Джон Кил (John Kyl) и прочие вполне обоснованно требуют, чтобы администрация выделила больше денег на модернизацию ядерного арсенала США, так как старые боеголовки без вложений в подготовку учёных и строительство инфраструктуры утрачивают надёжность. Администрация, судя по всему, пытается выполнить эту просьбу. Но эта проблема никак не связана с достоинствами и недостатками нового СНВ.
Некоторые критически настроенные наблюдатели выражают обеспокоенность тем, что заключение договора ослабит эффективность противоракетной обороны США. Администрация же настаивает, что этого не произойдёт, об этом говорили и самые высокопоставленные её представители. Но проблема отнюдь не в договоре. Проблема в двусмысленности отношения администрации к ПРО в целом. Но непохоже, чтобы вышеупомянутые наблюдатели были готовы настаивать на повышении расходов на ПРО, как Кил настаивает на повышении расходов на модернизацию ядерных боеголовок. Если же их действительно беспокоит проблема ПРО, то пусть они на ней и сосредотачивают свои усилия.
Наконец, существует проблема отношений США с Россией. Отдельные противники договора считают его знаковым пунктом политики «перезагрузки», проводимой администрацией. Их беспокойство оправдано — Россия действительно получила слишком много и действительно за счёт наших союзников в Восточной и Центральной Европе, а также за счёт Грузии и Украины. Но опять же — никто из критиков не попытался как-то связать договор с политикой России в отношении её соседей.
Что же касается достоинств договора, то не приходится сомневаться, что в ходе переговоров общий тон отношений между Москвой и Вашингтоном улучшился. Это принесло положительный эффект — как с точки зрения поведения Москвы, так и с точки зрения поведения Вашингтона. Можно заподозрить, что администрация заняла более жёсткую позицию по остальным вопросом в том числе и потому, что у неё был готов договор. Успешное сотрудничество с Россией на одном из фронтов позволило нам активнее воздействовать на неё на всех остальных. Похоже, что администрация уже начала пытаться перезагрузить «перезагрузку», уделяя больше внимания обеспокоенной Европе и начав критиковать Россию за продолжающуюся оккупацию Грузии. Но помогут ли они соседям России, «утопив» договор? Не думаю. Если они хотят решить проблемы, связанные с «перезагрузкой», то нужно сосредоточить усилия именно на этих проблемах, а новый СНВ — это не одна из них.
Сенаторы обязаны заблокировать ратификацию договора, если он, по их мнению, вредит национальным интересам. И, безусловно, демократы не имеют права поучать республиканцев о том, как надо поддерживать президента, потому что многие из них совсем недавно проголосовали против его инициативы выделить больше средств на Афганистан.
Но в этом вопросе республиканцы могут и должны поднять планку повыше. Договор, конечно, не лишён проблем, связанных, в частности, с верификацией (русским, похоже, не вполне можно доверять в этом вопросе), а также с механизмами подсчёта, но то же можно было сказать и о договорах, заключавшихся при администрациях Бушей. Но новый СНВ не настолько плох, чтобы его отвергать.
Роберт Каган — старший сотрудник фонда Carnegie Endowment for International Peace. Каждый месяц он публикует статью в Washington Post