Вызывает чувство некоторого облегчения, что Барак Обама не стал объявлять о прекращении основных боевых действий в Ираке под знаменем с надписью «Миссия выполнена». Обама объявил об этом, обращаясь с речью к ветеранам-инвалидам, а это самая серьёзная и самая тяжёлая аудитория, которую только можно придумать. Это и неудивительно, ведь войну эту вообще не нужно было начинать, ведь война эта обойдётся в три триллиона долларов (включая оплату медицинских расходов инвалидам), ведь на войне этой потери исчисляются сотнями тысяч. В последний год об Ираке в новостях говорили мало, но этот момент крайне важен (хотя наша миссия в этой стране продлится ещё шестнадцать месяцев, пусть и в сокращённых масштабах), это был такой момент раздумий и покаяния перед постыдным событием национальных масштабов.
Никакой «победы» в Ираке не было и не будет. Сейчас там некое подобие стабильности — до поры. Некое подобие демократии, которая рано или поздно уступит место диктатуре шиитов, а та, в свою очередь, если не окажется очень эффективной, окончится военным переворотом. Саддама, конечно, не стало, и это хорошо. Курды теперь более самостоятельны и уже не живут в страхе перед массовыми убийствами, и это тоже хорошо. Но позиции Ирана в регионе укрепились. Союзники Ирана внутри Ирака, в особенности — популистское движение Муктады ас-Садра, будут иметь большое влияние при формировании будущего страны, видимо, большее, чем мы. Наша попытка сделать Ирак более удобным с точки зрения наших собственных интересов окончится не лучше, чем предыдущие подобные попытки, предпринятые колониальными державами Запада. Даже если там победит некое подобие демократии, иракцы все равно не будут вспоминать вторжение американцев и оккупацию с ностальгией. Мы будем вечно виновны в разрушениях, а если иракцы сумеют построить у себя приличное общество, то будут вполне справедливо считаеть это своей заслугой.
Будут и иные последствия у этой глубоко неудачной авантюры. Возвращение талибов в Афганистан, безусловно, числится среди них. Если бы внимание США не было отвлечено в сторону от этого ключевого конфликта, то в населенном пуштунами приграничье развернулся бы совсем другой сюжет. Представление о США, как о хранилище сдержанных, достойных действий, возможно, уже никогда уже не оправится от событий последнего десятилетия, особенно после тех фотографий из тюрьмы Абу-Грейб.
То, что избавление Ирака от ужасного диктатора было нашим правом и обязанностью, — после того, как изначально приводившееся в оправдание войны наличие у Ирака оружия массового поражения испарилось, — оказалось неоколониалистским заблуждением. Апологеты Буша до сих пор рекламируют его «передовую стратегию свободы» как пример американского идеализма, но на самом деле это просто фарс. Подобные упражнения в наивности обеспечили нам победу «Хамаса» в Газе, когда в Палестине прошли выборы против воли абсолютно всех, кроме администрации Буша. Реформисты во всех странах региона начали надеяться на лучшее, но администрация Буша отступила, поняв, что установление демократии в таких странах, как Египет и Саудовская Аравия, станет прямым приводом к власти исламистских партий, которые окажутся еще более суровыми, чем диктаторы, которых они сместят. Конечно, Буш думает, что свобода — это «дар Бога человечеству», он сказал это, излучая простодушную набожность и ни на секунду не задумываясь о другом великом даре — способности сомневаться, способности думать о чем-то трудном и взвешивать противоположные мнения с точностью и ясностью. Но я уверен, что Бог создавал США не для того, чтобы они насильно навязывали свободу другим.
Это хорошо, что речь Обамы перед инвалидами запомнят не так ярко, как мальчишеский обход Бушем палубы авианосца в костюме авиатора на фоне золотого заката, когда он объявил — на семь лет и на десятки тысяч смертей раньше, чем надо бы, — что «боевые операции закончены». Обама же ничего не праздновал. Он спокойно признался, что те, чьи жизни были разрушены, получат компенсации, а тем, кто храбро служил никому не нужному делу, будут возданы почести. А национальный диалог о месте Америки в мире и о чрезмерной роли армии в нашей внешней политике тоже был бы уместен сейчас, после разразившейся катастрофы, но этого я и не жду.
Что касается меня лично, то я глубоко сожалею, что однажды, выступая по телевизору незадолго до начала войны, я непроизвольно, по глупости, сказал, что, возможно, напасть на Ирак будет правильным решением. В печати я выражал больший скепсис. Я никогда не высказывался в поддержку войны, неоднократно поднимал вопрос о проблемах, которые возникнут в связи с ней, но скептицизма тогда было недостаточно. Ведь главный принцип неизменен: мы никогда не должны начинать войну, если на нас не напали или если нет прямой и непосредственной угрозы нападения. Никогда. Никогда вновь.