Переоценка российской истории

Одной из главных тем в работе международного клуба «Валдай» в этом году была попытка найти точки соприкосновения в оценке российской истории 20-го века или, точнее говоря, того ужасного периода между революцией 1917 года и смертью Сталина в 1953 году. Это является составной частью усилий со стороны поддерживающих президента Дмитрия Медведева либералов в российском истеблишменте, направленных на стимулирование российских реформ и достижение окончательного разрыва с советским прошлым.

Воспоминания о преступлениях сталинизма были также естественным аккомпанементом во время нашей поездки на корабле по одному из участков Беломорканала, который был построен при Сталине в 1930-х годах политическими заключенными, и цена этого строительства была ужасающей – люди умирали от  страданий, от холода, голода, а также в результате массовых расстрелов. Эти и многие другие массовые преступления, свершенные при Сталине и Ленине, только в очень ограниченной степени вспоминаются и отмечаются в сегодняшней России, хотя русские и составляли большинство этих жертв.

Это тот предмет, о котором нерусские могут судить, имея ограниченное моральное право, за исключением тех случаев, когда их соотечественники также были среди жертв массовых репрессий (как это было во время массового убийства польских заключенных в Катыни), но и тогда они должны быть очень осторожными, признавая, что это были преступления коммунизма, а не русского национального государства, а также то, что русские сами были в числе многочисленных жертв. Что касается России, то недостаток публичных памятных церемоний  или обсуждений выходит за рамки сталинизма, при том что колоссальные масштабы преступлений Сталина делают это самым серьезным – и с большим отрывом - вопросом в современной российской истории. Вместе с тем два миллиона русских, погибших во время первой мировой войны, не имеют никакого публичного мемориала, хотя ностальгия по предреволюционному времени очень широко распространена, к примеру, в современном российском кинематографе.

Даже для многих настроенных резко антикоммунистически русских, чьи семьи пострадали при Сталине, коммунистическое прошлое часто является очень сложным предметом, и это происходит, прежде всего, по двум причинам, которые стали понятными мне во время второй части моего пребывания в этой стране, включавшей в себя посещение Ярославля, где российское правительство проводило ежегодный международный форум, который, как надеются устроители, может стать российской версией Давоса. Во время поездки на поезде я смотрел в окно, и в какой-то момент мое внимание привлек странный белый памятник, расположенный на лесной поляне. Потом я понял, что это памятник солдату, а за ним можно было разглядеть ряды серых надгробий – это были могилы советских солдат, погибших во время Второй мировой войны, предположительно в военном госпитале, так как немецкое наступление было остановлено в ноябре 1941 года к западу от Ярославля, а через месяц было предпринято советское контрнаступление, отбросившее немцев назад. Тот режим, который организовал это сопротивление, отбросил немцев назад и спас Россию от разрушения, был, конечно, коммунистическим и руководил им Сталин. Отделить эту славную победу, которая спасла Россию и Европу от нацизма, от тех страшных внутренних и международных преступлений сталинизма, - это, мягко говоря, задача не из легких.

Еще одна причина этого имеет отношение к почти четырем десятилетиям более мягкого советского правления, начавшегося после смерти Сталина. В течение этого времени выросло почти два поколения, эти люди создавали семьи, воспитывали детей, и этот период породил как унылый и ограниченный гнет правления Брежнева, так и период реформ Хрущева и Горбачева, за которыми последовало разрушение системы коммунистическим бунтовщиком Ельциным; и затем, конечно, началось восхождение к власти бывшего сотрудника советской разведки Владимира Путина.

Другими словами, это было совершенно не похоже на четкий и резкий разрыв Германии с нацизмом, вызванный поражением этой страны и ее оккупацией в 1945 году. Это история породила такую ситуацию, при которой в Ярославле тщательно отреставрированные монастыри, соборы и дворцы имперской эпохи – часто они были снесены или разрушены при Ленине и Сталине – располагаются на улицах под названием «Советская» или «улица Андропова» (он был родом из Ярославской области).

Поэтому опасность для российских либералов состоит в том, что может сложиться впечатление – или так оно и есть на самом деле, - что, осуждая совершенные при Ленине и Сталине преступления, они выдвигают обвинения против всего советского периода, по отношению к которому многие россияне испытывают ностальгические чувства. Это происходит не столько из-за каких-то имперских установок, а потому, что это был период безопасной жизни, или по простой человеческой причине, поскольку это была страна, в которой прошло детство и юность. Это, в свою очередь, может подтолкнуть либералов к тому, к чему все они имеют большую склонность, - открыто выразить высокомерное презрение по отношению к простым россиянам, а также по отношению к России как стране. Не мне судить о том, насколько это может быть оправдано. Одна вещь представляется мне очевидной, и я подчеркивал это в беседах с российскими либералами на конференции в Швеции ранее этим летом. Я говорил о том, что публичные выступления такого рода по поводу своих соотечественников полностью лишают шансов политиков быть избранными как в России, так и в Соединенных Штатах.

Поскольку этот подход, естественно, не находит никакого понимания в консервативных кругах или среди «государственников», то таким образом продолжает существовать катастрофическая модель девятнадцатого и двадцатого века, характеризующая отношение между либеральной интеллигенцией и государством, что стало одной из прямых причин катастрофы 1917 года и в конечном итоге привело к уничтожению и той, и другой стороны. По суди дела, речь идет о двух видах морального абсолютизма, представители которых говорят, не слыша друг друга. Отсутствие либералов в правящих кругах имперского государства обедняло его и способствовало его ошибкам по части обскурантизма, реакции, ненужных репрессий и простой глупости; однако еще раз хотелось бы сказать: следует признать, что либеральная риторика многое сделала для того, чтобы государство неизбежно рассматривало самих либералов как безответственных, непатриотичных людей, недостойных того, чтобы быть привлеченными к управлению страной.

Один из российских историков в своем выступлении на заседании клуба «Валдай» указал на этот риск, и он также обратил внимание на то, что многие российские либеральные интеллектуалы, чтобы они сами ни говорили, находятся на очень большом расстоянии от своих западных коллег и имеют также очень явно выраженную тенденцию к своим собственным формам духовного абсолютизма. Этот историк является редактором получившего высокую оценку сборника ревизионистских статей по истории России XX века. Однако его выступление на заседании клуба «Валдай» вызвало острую боль у присутствовавших профессиональных западных историков.

В своем выступление он углубился в русскую историю вплоть до средних веков и определил набор ключевых «ошибок», вырванных из исторического контекста и представленных без ключевых сопутствующих фактов. С одной стороны, это настолько неисторический проект, насколько легко историку вообразить себе нечто подобное. С другой стороны, это приводит к отбрасыванию большей части российской истории, и это в очередной раз может привести к тому, что никто из ваших соотечественников не будет вас слушать.

Что касается российского руководства, то самая обнадеживающая вещь в том, что касается недавнего обращения к истории, состоит в полном и открытом признании массового убийства сотрудниками советской спецслужбы по приказу Сталина польских заключенных в Катыни, что сегодня привело к радикальному улучшению отношений с Польшей. Это стало возможным отчасти потому, что польское и российское правительства признали тот факт, что в этом же лесу захоронены тысячи русских и других жертв советской секретной службы. Другими словами, это было совместным осуждением сталинизма, а не польским обвинением России.

Представляется весьма очевидным, что Медведев хотел бы двигаться быстрее и пойти дальше, чем Путин, в осуждении коммунистических преступлений. На нашей встрече в ним в этот раз премьер-министр Путин достаточно агрессивно ответил, когда его спросили, почему тело Ленина до сих пор находится в мавзолее на Красной площади.  Он спросил британского коллегу о том, почему памятник Кромвелю до сих пор находится перед зданием британского парламента. Один из моих британских коллег весьма раздраженно на это отреагировал, но я должен признать, будучи наполовину ирландцем и помня о преступлениях Кромвеля, совершенных им против Ирландии (сегодня их обязательно назвали бы геноцидом), что я увидел в этом много правды, за исключением, конечно же, того, что Кромвель правил Британией 350, а не 90 лет назад.

С другой стороны, в ответах Путина нашла свое отражение понятная, но часто контрпродуктивная российская тенденция раздраженно реагировать на неприятные вопросы вместо того, чтобы внимательно к ним относиться. В этом отношении Медведев, какими бы ни были другие его качества, значительно превосходит Путина как дипломат. Однако Путин после этого сделал весьма разумное замечание, сказав что «придет время, и российский народ решит, что с этим делать. История – это такая вещь, которая не терпит суеты». Различие между Путиным и Медведевым в этом отношении ободряет, поскольку оно частично просто отражает тот факт, что Медведев на тринадцать лет моложе.

В Ярославле Медведев говорил о тех огромных изменениях, которые произошли в России после крушения коммунизма. Он также рассказал о том, как сложно ему объяснять своему пятнадцатилетнему сыну, родившемуся в 1995 году, то есть спустя четыре года после развала Советского Союза, какой была жизнь при коммунизме, рассказывать о том, как надо было «стоять в очередях, о пустых полках в магазинах, когда по телевизору не показывали ничего другого, кроме бесконечных речей партийных лидеров».

В конечном итоге отношение российских подростков – и одновременно будущих  взрослых – к своей истории будет, судя по всему, таким же, как и у большинства их сверстников на Западе. С другой стороны, это вызывает большое сожаление, и здесь скрывается серьезная опасность, так как более глубокое знание истории, возможно, помогло бы всем им получить своего рода прививку против опасных ошибок и преступлений в будущем. Однако – и теперь я говорю как профессор – у меня нет особых иллюзий относительно наших возможностей добиться того, чтобы большинство подростков – российских, американских, британских или марсианских – стало серьезно изучать историю или любой другой предмет.